Мария Ветрова - Криминалистка

— Это вы все меня дурищей считаете, а я знаю, кто это… Знаю! А вот ты вообще ничего не знаешь… Он в нее влюбленный, это же даже трехлетнему ребенку видно!.. Ты заметила, как он на нее смотрит? Нет, ты заметила?!

— Ну и что? И что ты знаешь такое, чего не знаю я?..

— А то, — прошипела Светка, — что это тот самый Родионов, которого бабуля моя покойная поминала все время, когда к нам приезжала… Ты ничего не знаешь, а она маме при мне говорила, мол, надо было тебе за Виталика Родионова выходить, а не за… Ну, не за моего папочку! Они думали — я маленькая, не понимаю, и ругались при мне из-за этого…

— Разве у тебя была бабуля? — спросила я, подсознательно стараясь выиграть время и переварить Светкину информацию.

— Была! Только она маме не мама, а тетка, и ездила редко, она на Урале где-то с мужем служила..

— Как «служила»?

— Ну, чего привязалась к ерунде?! — справедливо возмутилась Светка. — Муж у нее военный, генерал, вот и служил там! При чем тут бабуля? Я тебе про одно, а ты замазываешь… Этот тип, к твоему сведению, раньше папы маминым женихом был, вот!..

Мы помолчали. Светка перестала шмыгать и всхлипывать и сидела на постели молча, уткнувшись лбом в коленки. Я собралась с мыслями.

— Послушай, — сказала я, — ты, собственно говоря, за кого свою маму принимаешь?

— То есть? — Она подняла голову и повернулась ко мне.

— Если она за целых десять лет не вышла замуж, то с какой стати сейчас попрется, да еще за бывшего жениха, которого, если тебе верить, скорее всего, сама же и отвергла?.. Она тебе что — глупая девчонка, что ли? Нет! Глупая девчонка тут получаешься ты. К тому же еще и самым подлым образом не доверяешь собственной матери!

— А ты видела, как они друг на друга смотрят?! — снова взъерепенилась Светка. — Видела?!

— Видела, — сказала я. — Ну и что? Вот станем мы с тобой сорокалетними, небось тоже будем так смотреть на друзей своей юности… Каждый человек свою юность любит, и каждый человек сентиментален, а с годами — тем более!

— Только не мама! — вступилась Светка за Светлану Петровну. — Она наверняка перед ним растаяла… Я ее получше тебя знаю!

— Получается, что, наоборот, гораздо хуже! — отрезала я.

— Почему?

— Потому что я ей доверяю, а ты — нет, сидишь и воображаешь бог весть что… У тебя больная фантазия. Тебе не на психолога с таким воображением надо учиться, а самой на прием к психоаналитику отправляться! Взрослая девица, а…

— Я не взрослая! — неожиданно жалобным голосочком перебила меня Светка. — Я… Я хочу с мамой жить, чтобы ничего не менялось, как всегда… А ты уверена, что она за этого Родионова не выйдет?

— Уверена, — соврала я со вздохом. — Тем более что он завтра уезжает, а работа у него в Белозуеве такая, что в гости не наездишься, некогда. Какой уж тут замуж? Роман и то нет времени завести…

— Еще чего — роман!.. — фыркнула Светка, вроде бы слегка успокоившись. Потом она зевнула и брякнулась на подушку. — Ладно, посмотрим… Давай спать.

Голос у нее все-таки был слегка вредноватый, но продолжать дискуссию я не стала. Спать хотелось ужасно, я отвыкла от московских расстояний и утомилась. Уже засыпая, сквозь дрему я слышала, как в соседней комнате Светлана Петровна говорила по телефону — видимо, со своей «телевизионной» Татьяной, у меня самой начисто вылетевшей из головы.

Но это было последнее, что я вообще расслышала, прежде чем провалиться в сон и увидеть во сне нашего оперативника. Пересказывать, как именно, я не стану, потому что сновидение было глупым…

— Я ей не понравился, — вздохнул Родионов и отвел глаза.

— А почему ты ей должен понравиться? — спросила я как можно спокойнее, и достала из буфета давно ожидавшую своего часа бутылку «Киндзмараули» и два фужера. Речь шла, разумеется, о моей Светланке. И мы оба это знали.

— Ну… — начал было он, но я довольно резко его тормознула.

— Тпру, Родионов, тпру… — сказала я и села напротив него за стол. Так или эдак, рано или поздно, но все точки над «и» все равно нужно расставить… Случившееся в прошлую ночь ни мною, ни моим образом жизни предусмотрено не было и оставило во мне ощущение легкого шока, отделаться от которого я никак не могла, следовательно, и трезво взглянуть на ситуацию — тоже. А Виталька, как и в первый раз, гнал лошадей… Так что мое «тпру» тут было куда как уместно!

— Только, пожалуйста, Свет, — попросил он, — не разыгрывай передо мной циничную особу, для которой все вчерашнее — в порядке вещей… Меня ты вокруг пальца не обведешь, и не пытайся.

— Даже не стану напоминать, сколько лет прошло и какова вероятность в этой связи того, что я переменилась. Не переменилась, во всяком случае, в данном отношении. И может быть, это даже хуже, чем если бы переменилась…

Он разлил вино, и мы понемногу выпили.

— Светлана, нельзя любить человека, которого уже десять лет нет на свете, тем более в память о нем губить свою пока что молодую жизнь… — произнес Виталик. А я, разумеется, немедленно взвилась.

— И с чего это ты взял, что моя жизнь — загубленная?! Да сто человек из ста мечтают, чтобы работа у них хотя бы просто была, а у меня она еще и любимая! У меня дочка есть, Катька, наконец, тоже есть… И вообще!

— Ага! — неожиданно ласково улыбнулся Виталька. — Про «вообще» — это ты в самую точку… Светик, ты в зеркало хоть изредка смотришься?

— Как любая женщина, ежедневно, минимум раз пять на дню… При чем тут зеркало?

— При том, что для такой красивой женщины, как ты, и, повторяю, молодой, жить без мужчины — противоестественно… Я уж не говорю о том, что для любого человека противоестественна одинокая старость! Только не вздумай снова заводить песню про свою дочку: ты не глупая баба, чтоб не понимать — отрастит крылышки и упорхнет в объятия какого-нибудь красавца, причем непременно! Маму не разлюбит, конечно, но неизбежно отодвинет в угол… Особенно когда собственные младенцы объявятся. Не думаю, что для тебя идеал жизни — нянчиться с внуками…

— Давно я уже не слышала такой кучи банальностей сразу! — огрызнулась я.

— Свет, а ты никогда не задумывалась над тем, что такое банальность?.. А я задумывался. И пришел к выводу, что банальность — это не что иное, как истина в первой инстанции, срабатывающая со стопроцентной неизбежностью. А поскольку такая неизбежность не всех устраивает и многих раздражает — вот и придумали словечко с отрицательной окраской… Такова человеческая природа, ничего не попишешь! Только как ни назови — а от закономерности, не знающей исключений, все равно никуда не денешься.

— Во даешь! — фыркнула я. — Оказывается, ты за эти годы еще и философом стал!.. Раньше все про любовь да про любовь, а теперь, чего доброго, по Канту шпаришь?..

— Вообще-то по Фрейду, — ухмыльнулся Родионов. — Но какая разница? Не убегай от сути разговора, Светик, такие номера со мной не проходят — как, уверен, и с тобой…

Ну что я могла ему сказать? Видимо, только правду.

— «Не спеши меня», как выражаются в славном городе Одессе… — усмехнулась я и допила свое вино. Он тоже допил и, как это у него водится, разлил по новой. Потом посмотрел на меня с печалью.

— Да… Наверное, для тебя это именно как спешка и выглядит… Ты ведь, в отличие от меня, не ждала шестнадцать… Да нет, двадцать почти лет, единственного возможного, писанного вилами на воде шанса быть рядом с человеком, который для тебя — единственный…

— А я действительно для тебя единственная? — тихо поинтересовалась я под влиянием «Киндзмараули».

Он ничего не ответил, просто взял мою руку, безвольно лежавшую на столе, и коснулся ее губами. Не поцеловал — а именно коснулся, почти физически пронзив меня какой-то совсем непередаваемой нежностью, горечью, болью…

— Мне больно, — неожиданно для себя сказала я, и Родионов меня понял.

— Прости…

Мы еще посидели молча, думая уже каждый о своем. Наконец Виталик вздохнул и шевельнулся:

— Ладно, Светик, похоже, спать пора. Завтра мне нужно быть в Белозуеве не позже десяти утра, чтобы ничего не упустить… Килин — полный олух с ранним старческим маразмом и целым мешком амбиций…

Вино мы выпили только наполовину, бутылка так и осталась стоять на столе, а у меня почему-то вдруг кончились все силы и одолела такая лень, что я едва заставила себя положить наши опустевшие фужеры в раковину.

Татьяна отыскала за это время всего-то два, как она выразилась, «подлинных» агентства. Оба — со смешными названиями: «Давай поженимся!» и «Семь раз отмерь…» То ли у их владельцев не все было в порядке с чувством юмора, то ли как раз наоборот — более, чем в порядке. Характеристику им она дала исчерпывающую:

— В «Давай поженимся!», Петровна, чтоб ты не сомневалась, для меня лично почва абсолютно тухлая!

— Почему?

— Да потому, что там баб раз в пять больше, чем мужиков, тусуется, все хотят замуж и кидаются на название… А вот второе — то, что надо, мужиков полно, около половины…

— Около половины — это полно? — удивилась я.

— Ну, ты совсем в этом смысле от реальности уклонилась! — поставила мне вслед за Родионовым диагноз Татьяна. А чтоб я не сомневалась, что это именно диагноз, добавила: — Клиника!.. Любая нормальная баба знает, что мужики, жаждущие жениться, во все эпохи — остродефицитны!.. Короче-мороче, мы сотрудничаем с этим «Семь раз отмерь…» Слушай! А тебе-то это зачем?!

Она наконец додумалась до того, чтобы удивиться.

— Только не говори, что решила обрести друга жизни!

— Разве я сказала что-нибудь подобное? — в свою очередь удивилась я.

— А-а-а! — Танька страшно обрадовалась. — Ну наконец-то ты хоть один-единственный раз в жизни среагировала на мои слова!.. Давно пора было заняться этими подонками, торгующими девочками, давно! Что-то долго вы чесались!