– Слышала, что шофер сказал? Если все обойдется – заплачу хорошо. Если нет – смотрите.

Тетка посмотрела на нее с ненавистью, потом юркнула в палату. Рина рванула ручку, но тетка успела, видно, дверь запереть.

Рина сползла по стенке на пол: не держали ноги. Через пару минут к ней начали возвращаться чувства. Она ощутила ни с чем не сравнимый больничный запах, потом услышала где-то бормотание включенного телевизора. Потом чья-то тень мелькнула в конце коридора. Рина тряхнула головой и, вытащив мобильник Ивана Александровича, начала щелкать кнопками. Так, это жена, наверное. Сына зовут, кажется, Антон. Вот, это должен быть его номер. Она нажала вызов. Долго в ухо ввинчивалась какая-то дурацко-навязчивая мелодия, потом телефон ожил и сонный голос произнес:

– Пап, кой черт тебе не спится?

– Антон, это Рина. Я… Вашему отцу стало плохо. Он в больнице.

Пауза. Потом совсем другим, лающим голосом:

– Где?

– Не знаю.

– Что значит не знаю? Ты, блядь, где больница?

Рина сжала зубы и почти спокойно сказала:

– Мы были в лесничестве, это за Можайском. Шофер отвез нас в ближайшую больницу. Сейчас я попытаюсь выяснить, где мы находимся, и перезвоню. Но лучше будет, если вы выедете в сторону лесничества прямо сейчас.

Она выключила телефон. Вот так. Блядь, значит. На глазах вскипели злые слезы. Тем не менее она заставила себя встать и пошла по коридору, то и дело оглядываясь на дверь. В коридоре не было ни души, а соваться в палаты она побоялась. Так и добрела до выхода. Сообразив, что у входа должна быть табличка, дернула было входную дверь, но та была заперта.

Тогда она вернулась и успела увидеть, как давешняя тетка исчезает в темном отрезке коридора, а в руках у нее… сумка, которую Рина оставила на полу! Она бегом догнала бабку и вцепилась в сумку. Та, пыхтя, тянула ее к себе.

– Ты сдурела? – выдохнула Рина. – Там его документы. Сейчас сынок его приедет, и всем мало не покажется!

Тетка сумку выпустила и куда-то юркнула. Всхлипывая, Рина вернулась к двери, по-прежнему наглухо запертой. Помаявшись, она принялась стучать в дверь. Через некоторое – небыстрое – время выглянул мужик, одетый в помятые брюки и несвежую рубашку. От него ощутимо пахло спиртным.

– Ты чего долбишь, дура?

– Как Иван Александрович? – спросила Рина, вцепившись в дверь, чтобы мужик не захлопнул створку. – Он… он жив?

– Жив. – Мужик окинул ее презрительным и неприязненным взглядом.

– А что с ним? – не отставала Рина.

– Сердце прихватило. Укол сделали, капельницу поставили.

– Скажите, а какой это населенный пункт?

– Чего?

– Сюда едет его сын, но я не знаю точно, куда нас привез егерь… мы были в лесхозе. Как называется город?

– Какой город! Райцентр Грибово Можайского района.

– Спасибо. – Рина отпустила дверь и сделала шаг назад. – Вы уж присмотрите за ним, хорошо?

Мужик молча закрыл дверь. Она набрала номер Антона, назвала адрес и тут же отключилась, не желая нарваться на новые оскорбления.

Антон приехал через час. Рина сидела все у той же двери. Она впала в ступор, ноги затекли ужасно и, услышав во дворе сирену «скорой помощи», среагировала не сразу. И лишь когда захлопали двери и по коридору застучали шаги, она, держась за стену, поднялась. Антона, который шел впереди группы мужчин, она узнала сразу, так он был похож на отца. Мазнув по ней взглядом и не сказав ни слова, он прошел мимо в каким-то волшебным образом распахнувшиеся двери. Рина, пропустив вперед всю группу, скользнула следом и молча, прижимая руки к груди, смотрела, как при ехавшие врачи распаковывают кардиограф, снимают кардиограмму, слушают пульс и меряют давление.

Все происходящее напоминало дурной сон, когда звуки существуют отдельно от картинки, а фокус то и дело смещается, и в него попадают малозначительные детали. Например, пока Рина наблюдала за действиями врачей, как-то так получилось, что она успела прекрасно разглядеть сидящую на подоконнике кошку. Кошка была красивая, в ярких полосочках и с черным хвостом. Кончики ушей тоже были черными и, кажется, даже с небольшими кисточками. И вот уже Ивана Александровича бережно укладывают на носилки, накрывают пледом и несут к выходу. Рядом идет человек, держит на весу капельницу. Она видела, как Антон сунул деньги в карман тому мужику в несвежей рубашке – молча, не сказав ни слова. Антон уже шел мимо нее, как будто она была всего лишь частью обстановки, но Рина схватила его за рукав. Он брезгливо отдернул руку, но остановился.

– Антон, подождите… как он?

– Нормально.

Просто удивительно, глаза у него светло-голубые, как у отца. Только у Ивана Александровича разбегались от уголков глаз смешливые морщинки и полные губы легко складывались в улыбку, а этот глядит исподлобья, и рот его сжат в тонкую холодную линию. И смотрел он так, словно… словно она, Рина, виновата в случившемся. Или словно она была грязью под его ногами. Рина, вспомнив о документах, быстро сказала:

– У меня его портмоне, погодите. – Торопливо достала из сумки борсетку Ивана Александровича и его мобильник из кармана.

Антон сгреб все, не прощаясь, повернулся и пошел прочь. Когда Рина вышла на больничное крыльцо, желтый с красными полосами реанимобиль уже выезжал за ворота. Антон сел в серебристый джип, захлопнул дверь и плавно тронулся вслед за «скорой помощью». А она так и осталась стоять на крыльце, ошарашенная его презрением и тем, что он даже не подумал, как она будет добираться до Москвы.

Очень хотелось разреветься, но, оглянувшись, Рина увидела в окошечке рядом с дверью расплющенное лицо: тетка, та самая, противная, жадно наблюдала за ней. Не дождешься, зло подумала молодая женщина. Поежившись, вскинула на плечо сумку. На часах полшестого утра. Уже рассвело, и сумрачный свет непогожего дня обнажил ту неприглядность обстановки, которую милостиво скрывала ночь. Во дворе было грязно и неприбранно: вдоль бетонного забора – кое-где выщербленного, с торчащими кусками арматуры – чахлыми кустиками росли лопухи и еще какие-то сорняки. Кое-где из них выглядывали ржавые железки и автомобильные шины. Подле угла дома притулился переполненный мусорный контейнер.

За спиной хлопнула дверь, и Рина увидела доктора. Он набросил пиджак, такой же помятый и немодный, как брюки, и, закуривая на ходу, торопливым шагом спускался с крыльца.

– Скажите, где здесь электричка останавливается? Мне нужно в Москву! – спросила Рина.

– Туда идите. – Он махнул рукой. – Прямо все, а потом, как деревня кончится, направо.

Черт, сколько же идти? Мелькнула было мысль вернуться в лесничество, там осталась часть вещей, но потом она решила, что это еще труднее, чем попасть в Москву. До столицы наверняка что-нибудь да ездит – либо электричка, либо автобус. Жаль, что она без машины, но на внедорожнике Ивана Александровича передвигаться по сельской местности куда сподручнее, а потому ее дамская машинка осталась в Москве. Не оставалось ничего иного, как идти искать станцию, и она двинулась вперед, ежась от утренней сырости и вздрагивая от собачьего лая.

Рина шла по пустой улице и думала: а еще говорят, что деревенские рано встают. Почти шесть, и ни души кругом. Она оглянулась и поняла, что была не права. Следом за ней молча следовало три собаки самого устрашающего вида: здоровые мохнатые дворовые псы. Сердце от страха сжалось, и Рина отчаянно пожелала, чтобы хоть кто-то появился бы на дороге. Она шла не оглядываясь, но знала, что собаки двигаются следом. Доказательством того был остервенелый лай, с каким бросались на заборы сторожевые псы. Женщина шла мимо домов, и почти в каждом дворе была собака, чаще всего беспородная, но крупная и злая. Сторож заливался лаем, как только она приближалась, но, когда Рина уже проходила к другому дому, лай лишь усиливался, потому что теперь в поле зрения сторожевого пса попадала та стая, что молча двигалась за Риной. Эти даже не лаяли, полностью игнорируя оскорбления сторожевых собак, и это еще больше пугало женщину. Пока она шла вдоль домов, все время думала: «В крайнем случае постучу в калитку… или на забор залезу». А потом деревня кончилась. Дорога шла прямо и ветвилась направо, меж каких-то пыльно-чахлых кустов. Там, если верить доктору, и находится вожделенная станция. Но, оглянувшись, Рина насчитала уже четырех собак. В душе крепло нехорошее подозрение, что, как только она выйдет из деревни и кусты скроют ее от человеческих глаз, собаки набросятся на нее. Она попятилась к калитке последнего дома. Там тоже заливался лаем барбос, но он хоть был на привязи. Рине показалось, что она топчется на этом пятачке целую вечность. Больше всего ее поражало то, что в окнах дома не мелькнуло ничье лицо и никто не вышел на крыльцо узнать, что ж там собака так разрывается. В это время послышался шум мотора и, подскакивая на ухабах, на улице показалась пыльная «газель». Рина дождалась, пока машина почти поравнялась с ней, и бегом бросилась вперед, крича:

– Подождите, пожалуйста!

Ей показалось, что водитель не собирался останавливаться, но она вцепилась в дверцу и чуть ли не волочилась по дороге. Он притормозил, опустил стекло и рявкнул:

– Сдурела?

– Прошу вас, довезите меня до станции!

– Я прямо еду.

– Пожалуйста! Здесь собаки… я боюсь, что они бросятся на меня. Ведь станция недалеко! Я заплачу, сколько вы скажете!

– Собак, значит, боишься, – насмешливо протянул водила.

Рина, все еще тяжело дыша, смотрела на него и думала, не сглупила ли она, часом. Мужик был самого разбойного вида: небритый, в замызганной бейсболке, и рожа такая подозрительная. Порядком опухшая, кстати. Она уже задалась вопросом, кого надо бояться больше – его или собак, – но тут водила сказал, оскалив в усмешке неровные желтоватые зубы:

– Пятьсот.

– Пятьсот? – Она сделала вид, что колеблется. Честно говоря, Рина заплатила бы и больше, но решила не показывать, как не важны для нее такие деньги. – Сколько ж тут до станции?