— Господин де Гоэло! Боже правый! Какое счастье быть спасенным вами! До меня дошли хвалебные отзывы о вас… Вы пользуетесь уважением как среди французов, так и у инсургентов. Вы делаете честь своей стране…

— Благодарю вас, — сказал, смеясь. Жиль. — Но как бы хороша ни была моя репутация, она не могла бы пожаловать меня дворянством. Частица «де» — лишняя!

— Я не перестаю жалеть об этом. Впрочем, может быть, так будет не всегда. Когда мы вернемся во Францию, рассчитывайте на меня: я похлопочу при дворе, где пользуюсь некоторым влиянием, чтобы мой спаситель был награжден так, как он того заслуживает. Я даю вам в этом слово, а теперь — вашу руку, чтобы по обычаю этой страны скрепить наш уговор и нашу дружбу!

Стон, в котором было столько же страдания, сколько и злости, напомнил им о раненых. Один из них потерял сознание, пытаясь подняться, но другой брызгал слюной от бессильной ярости.

— Чем говорить друг другу любезности, лучше прикончите нас! — заорал он. — Проклятье!..

Как мне больно!

— Сначала, — произнес Жиль, — вы скажете мне, что это была за западня. Вас было десятеро против одного человека, который к тому же настолько благороден, что приехал, чтобы служить вашей стране.

— Служить нашей стране, — ухмыльнулся человек, который был молод и походил на разгневанного фавна. — Во-первых, вас ни о чем не просили, во-вторых, если вы явились сюда, чтобы служить нам, насилуя наших девчонок, сидели бы лучше дома!

— Скажите все же, что произошло? — спросил Жиль, наклонясь, чтобы рассмотреть ногу раненого. Дело было скверным. Большая берцовая кость была сломана, и из помертвевших тканей торчал белый осколок кости. Парень, по всей видимости, останется хромым…

— Меня зовут Артур Коллинз. Я рыбак, у меня тут неподалеку есть домик. Я живу вместе с сестрой Маргарет. Она девчонка красивая, и этот господинчик положил на нее глаз; он повадился ходить к ней по ночам, когда я ухожу в море.

Вчера утром я их почти застукал: я вернулся как раз в тот момент, когда он сиганул из окна и скрылся. Я чуть не спятил! Моя сестра! Он осмелился тронуть мою сестру, этот негодяй! Как будто она девка какая-то…

— Но я думаю, он все же не насильно ее взял?

— Нет, эта дурочка дала задурить себе голову красивыми словами. Он сказал ей, что она-де похожа на одну даму из Европы… очень знатную даму. Она мне плача во всем призналась и теперь, видите ли, возомнила себя принцессой! Она надерзила мне, ну и пришлось запереть ее, чтобы помешать девчонке убежать к этому… Что вы на это скажете? По-моему, такое карается смертью, и я задумал не просто убить его, а бросить на съеденье акулам!

Жиль с отвращением передернул плечами. Ненависть этого человека была почти осязаема.

— Ничего не скажу! Кроме того, что любовь сплошь и рядом заставляет делать глупости, а вы со своей жестокостью ничем не лучше ирокезов.

Однако вам надо оказать помощь. Мы положим вас на мою лошадь и отвезем в армейский госпиталь…

— Чтобы нас там убили? Ни за что! И к тому же я не желаю принимать от вас помощи! Если вы не решаетесь нас прикончить, оставьте нас здесь и убирайтесь. К нам придут на помощь, как только вы уйдете с вашим дикарем!

— Как пожелаете… Но когда в другой раз вам надо будет свести счеты такого рода, приходите среди бела дня, чтобы потребовать сатисфакции, а не ведите себя, как бандит с большой дороги…

Пойдемте, сударь…

Он взял шведа за руку, чтобы увлечь за собой, но тот тихонько высвободился, вернулся к лежавшему на земле парню, вытащил кошелек и положил его рядом с ним.

— Отыщите хорошего врача для себя и для вашего друга… А Маргарет… Маргарет передайте, что я не обманывал ее и что я буду ее помнить!

— Подите к черту! Мне не нужны ваши деньги!

Но Ферсен уже присоединился к своим спутникам. Все вместе они дошли до того места, где Жиль привязал коня.

— Садитесь на него и возвращайтесь к себе, — сказал юноша шведу. — Вам ехать дальше, чем мне. Только отошлите его обратно, когда доберетесь. Я одолжил его у полковника де Жима.

Всходила луна, освещая спокойное лицо красавца шведа, стоящего с непокрытой головой, с растрепанными белокурыми волосами. Во время этого приключения он потерял свой парик, который, к несчастью, упал в грязную канаву и стал совершенно негодным, но без него Ферсен казался моложе. Под откинутым за плечи плащом виднелся безукоризненный желтый с синим мундир, кожаное снаряжение и белоснежные манжеты.

Из рыбацкой сети он вышел таким же элегантным, как если бы шел на бал. От лошади швед отказался.

— Ну, что вы, нет, мой друг! Я вернусь пешком…

— В сапогах!

— Ну да, в сапогах! Мое легкомыслие заслуживает наказания, и нет никакой причины, чтобы вместо меня были наказаны вы. К тому же ходьба хороша для размышлений. Ночь так прекрасна… Я помечтаю…

— Об этой знатной даме, такой красивой, что воспоминание о ней не дает вам покоя и она чудится вам в сестрах виргинских рыбаков? — дерзко бросил Жиль.

Ферсен вздрогнул. Его взгляд, устремленный до этого, как обычно, в какие-то неведомые дали, стал серьезным и обратился на Жиля.

— Не говорите «воспоминание», скажите лучше «образ», друг мой, так как для меня она всего лишь мечта… недостижимая мечта. Или лучше… никогда не говорите со мной об этом! — потом он без всякого перехода рассмеялся. — Скажите мне теперь вы: я думал, что вы офицер?..

— Да, я офицер: лейтенант в отряде маркиза де Лафайета! Я знаю, что по мне этого не скажешь, но мой прекрасный черный мундир остался где-то в лесной чаще около Ричмонда. Если бы не портновский талант моего индейца… Вы, может быть, не знаете, сударь, но мы, американцы, очень бедны.

— Понимаю! Однако на будущее я лишаю вас права быть бедным! Отныне Франция в долгу перед вами. Кстати, мне говорили, что ваши люди дали вам прозвище… кажется, имя какой-то птицы.

— Да, они называют меня Кречетом, — сказал Жиль, смеясь, — и вы не представляете, как я горжусь этим. У меня никогда не было такого красивого имени.

Какое-то мгновение Ферсен рассматривал юношу, его высокую стройную фигуру, затянутую в грубую замшу, твердые черты его обветренного лица, прямой нос, жесткость взгляда, в лунном отблеске отсвечивающего сталью.

— Вы правы, — сказал он задумчиво, — вам оно подходит как никому. Кречет — частый гость на моей родине, и я могу сказать, что вы наносите удар так же стремительно, как и он. Это прирожденный охотник. Но… у вас довольно скверное оперение, господин Кречет, более подходящее сове, чем властелину неба. До встречи…

И, закутавшись в плащ, швед решительно зашагал по ухабистому проселку, который носил пышное название Хэмптонской дороги. При каждом шаге его элегантные лакированные сапоги отчаянно скрипели.

— Ну что ж! — насмешливо пробормотал Жиль. — Мечтать, конечно, никому не возбраняется, но натрет же он себе мозолей, пока доберется до места! Пошли, Понго! Возвращаемся…

На следующий день Жиль проснулся, когда заиграли зорю, и увидел входящего в палатку индейца. Тот торжественно нес в руках большой сверток, обернутый серой холстиной, к которому было приколото письмо.

— Солдат принести это для тебя, — объявил Понго, положив сверток в ногах молодого человека.

Письмо было от Ферсена.

«На случай, если вы, забыли, друг мой, мне хотелось бы вам напомнить, что ваше имя все еще значится в списках Королевского Депонского полка и что генерал-полковник граф де Де-Пон, наш командир, не освобождает вас от службы.

Он просил меня передать вам, что в дальнейшем вы будете числиться в полку в звании лейтенанта, присвоенном вам генералом Вашингтоном, которому извольте передать (как, впрочем, и маркизу де Лафайету), что мы вас уступили американцам всего лишь на время.

Вы найдете здесь то, в чем вам подобает быть одетым в час битвы и победы. Шпага перешла ко мне по наследству от моих предков, и я знаю, что вы сумеете ею достойно воспользоваться.

Примите это в знак неизменной дружбы.

Акселъ Ферсен.

P.S. Штурм назначен на сегодня.»

В свертке была новехонькая форма офицера Королевского Депонского полка: мундир ярко-синего цвета с желтым пластроном и медный нашейный щиток со знаками полка, золотые эполеты и треуголка с желтым плюмажем. Тут же была великолепная шпага с позолоченным эфесом. На отливающем голубой сталью клинке, которым Жиль в восторге несколько раз рассек воздух, было выгравировано слово «Semper» — «Вечный».

Первым побуждением юноши было немедленно натянуть на себя все это великолепное одеяние. Он уже было развернул рубашку из тончайшего батиста, но вдруг увидел проходившего мимо палатки сержанта Паркера, одного из своих подчиненных. Как он был одет! Полосатые штаны, слишком короткие и все в заплатах, потерявшие цвет чулки, спустившиеся на башмаки, один из которых просил каши, зеленоватая куртка, на которой не было ни пуговиц, ни отворотов, но зато множество дыр и заплат…

Проводив его взглядом. Жиль аккуратно завернул элегантную одежду в серую ткань и снова напялил свою видавшую виды старую замшевую одежду. Раз штурм назначен на сегодня, он не поведет своих людей под пули англичан в нелепом наряде, который отгородит его от них. На фоне великолепных бело-синих французских полков и элегантных красных мундиров англичан, которые порой делали осажденный город похожим на огромную ягоду клубники, американские войска имели плачевный вид. Но если солнце победы засияет для них, это убожество обернется величием.

«Эти лохмотья перенесли вместе со мной столько испытаний и заслужили оставаться со мной до победы… или до смерти, — пробормотал он про себя. — Ферсен поймет…»

Шпагу, однако, он взял с благодарностью, так как это было не парадное оружие, а грозная боевая рапира, клинок, достойный воина, который с успехом заменит старую шпагу с погнувшейся гардой. С гордостью он подвесил ее к портупее из невыделанной кожи, преклонил колена для краткой молитвы, чтобы подготовить свою душу к встрече с Богом, если смерть в этот день настигнет его, и отправился к генералу за приказаниями. Впервые за долгое время он чувствовал себя совершенно счастливым и в ладу с самим собой.