Елена Нестерина - Краткий курс Золушки

– И я тоже! – неожиданно громко и яростно рявкнул парень.

Настя уже знала, как он умеет орать и рявкать. Поэтому не сильно удивилась. Как не удивилась и тому, что он сказал. Из просмотренных сериалов, большая часть которых была криминальной направленности, она знала, что все воры и преступники так говорят, все они изображают невинных, даже если их ловят с поличным. Вот и он так же поступает…

– Эх… – Настя горько вздохнула. Значит, парень закоренелый преступник. И крышу он себе облюбовал для жительства не потому, что такой оригинал, а чтобы без всяких помех выходить на преступную дорожку…

Но спасать хотелось всех – и плохих, и хороших. Ведь не от сладкой жизни этот мальчишка решил стать вором! А ещё отказывался, когда она его к разбойникам причислила…

Настя вытащила носовой платок и стёрла кровь с лица бедолаги.

– Как тебя зовут? – спросила она. – Меня – Настя.

– Генка, – бросил парнишка, отшатываясь от Насти, которая попыталась заодно убрать с его лица ещё и разводы грязи.

– Пойдём, – потянула его за руку Настя.

– Куда? – дёрнулся тот. – К твоему дяде-охраннику?

– К кому? – удивилась Настя. Про придуманного сурового дядю она уже забыла. Но вовремя спохватилась: – А-а, нет, не к нему. Пойдём ко мне домой. Тебе надо умыться. И посмотреть, как там тебе досталось-то, сильно?

Она говорила и уверенно тащила за собой Генку. Тот сначала послушно шёл за ней, наверное, поддавшись потоку её слов. Но во дворе, на опустевшей детской площадке вдруг остановился как вкопанный. И отбросил от себя руку Насти, которая тут же попыталась снова тащить его за собой.

– Слушай, чего тебе надо, а? – с болью в голосе прошипел Генка. – На фига я тебе сдался? Ты чего – благотворительная сестра милосердия? Или в специальном божественном пансионе учишься – где оценки ставят за добрые дела?

– Нет… – опешила Настя. – Мне просто… Просто… Просто тебя жалко.

– А не хрена меня жалеть! – Генка плюхнулся на мокрую скамейку – ему, в его перепачканной одежде, было уже совершенно всё равно.

– Ну так четверо на одного – это нечестно… – пролепетала Настя. Ей становилось стыдно – и это было ужасно. Чем больше было стыда, тем быстрее она теряла уверенность в себе…

– А тебе-то такое дело? Иди своей дорогой, сопи себе в две дырочки.

– Ну а ты-то как? Без дома, без друзей же плохо…

– Это мои проблемы. Или ты собралась со мной дружбу водить? Я тебе, может, понравился? Так вот это всё фигня! – Генка дёрнул Настю за рукав, и она упала на скамейку рядом с ним. – Отстань ты от меня, Настя. Не буду я с тобой дружить, и помощи мне твоей не надо. Ты мне поможешь – и буду я тебе обязан. А оно мне на фиг не сдалось! Не хочу я к убогой прибиваться.

Услышав слово «убогая», Настя похолодела. Вода со скамейки, которую только что поливал дождь, сквозь джинсы пробралась к её ногам. Но это была такая ерунда в сравнении с тем, что Генка моментально вычислил её. Убогая! Это видно невооружённым глазом. Несчастное забитое создание, которое всех боится и с которым никто не считается… Вот оно в чём дело! Значит, никакая ни смелость, ни решительность в этом не помогают. Хоть ты горы сверни, а раз человек по жизни несчастный лузер – это каждый сразу видит. Увидел и Генка…

– А по мне разве видно, что я какая-то там неудачница? – как можно более независимо поинтересовалась Настя. Хотя на самом деле ей хотелось просто выть от обиды.

– Конечно, – хмыкнул Генка. – Видно, что одета ты как третьеклассница, шмотки у тебя детские и дешёвые. Глянь на свою куртейку. И вся такая зачуханная, пришибленная. Вон, горбишься как. Нормальные девки во каких моделей из себя строят – на хромой козе к ним не подкатишь. А ты… Что с тебя взять. И такой ты и останешься, с детства неудачницей. А меня достал мир лузеров.

Дурацкое слово «лузер», которое произнесли, имея в виду её, как будто стукнуло Настю по лбу мерзкой, зашлёпанной трупами мух мухобойкой. Она даже дёрнулась, стараясь побороть обиду и отвращение. Очень, очень Насте не хотелось быть несчастной неудачницей…

А Генка тем временем продолжал. Но только зачем он говорил Насте всё это? Не нуждается в помощи – и до свидания. Мог бы идти, как он сам предлагал Насте, своей дорогой. Но он почему-то остался и теперь выступал:

– Я хочу выбраться из него и как-то подняться в жизни. Лузеров терпеть не могу! Моя мать вышла за такого – за папашу моего. Как я его ненавижу!.. А мать дура, просто дура. Видела же, что отец с молодости был забулдыгой. И всё равно… Говорит такая: «Мы из простых, поэтому надо выходить замуж за ровню себе!» А её тогда любил другой парень. Типа того мажор, как тогда говорили. Знаешь, какая у моей матери фигура? Как у Мерилин Монро! И вообще она была вся из себя красотка. Мажор за ней так ухаживал – как в кино! Могла бы бросить наш чахлый район и жила бы себе в пентхаусе, владела фирмой, тусовалась бы по клубам… А она папашу моего выбрала – потому что он такой простой, родной, понятный. И к тому же пропадает человек – с детства знакомый, из соседнего подъезда. Жалко. Вышла за него. И всё от пьянки его спасала. А папаша пил себе и пил, буянил так, что мы с ней по ночам от него в одних пижамах и тапках по улице бегали. Мать его спасала, а он её за собой тянул и тянул в своё алкашное болото, топил и топил. И затопил – она тоже стала пить. А папаше сейчас и дела нет. Он с другой тёткой теперь пьёт. А мать в одиночку. Тоску заливает… И как живём мы с ней в жутком пролетарском районе с видом на канализационные отстойники, так и будем жить, пока не сдохнем… А я так не хочу. Мне в люди выбиться надо. Шагнуть выше этого грёбаного болота. Так что и ты со своей убогой жалостью не приставай, поняла?

Настя опешила. Она совсем не была уверена сейчас, что собиралась дружить с этим странным типом.

– Почему? – спросила она несмело. – Ведь мы-то не пьём. Мы дети.

Генка махнул рукой и поднялся со скамейки.

– Мать говорит, – с болью в голосе произнёс он, – что тот, у кого характер слабый, ну – характер неуспешного человека, страдальца, – тот и другого, если и он такой же слабак, за собой в неуспешность потянет. Так и будут эти бесхарактерные, как они с отцом, в дерьме барахтаться и друг друга за это ненавидеть. Так что не надо мне таких друзей, уж извини. Пока. Желаю удачи. А вор я или не вор – какая тебе разница?

С этими словами Генка развернулся и быстро пошёл вон со двора.

Настя не стала его догонять. Она стояла и плакала. Капли дождя смешивались с её слезами, и, добавляя друг другу скорости, они стремительно стекали с её лица под воротник. Это было неприятно. Но Настя терпела. Потому что слова Генки, который пытался пробиться в люди таким замысловатым способом, были в сто раз неприятнее.

Как можно пытаться искать работу в таком раздрызганном состоянии? Конечно, Настя отправилась домой. Сменила мокрую одежду на сухую, тоже, кстати, совсем детскую, только домашнюю, устроилась перед телевизором и долго тупо щёлкала пультом, перебирая программы и ни на какой не останавливаясь.

Тупо щёлкала – потому что думала. Сначала грустно – потому что её, как говорится, сегодня жестоко обломали. И, главное, непонятно зачем и за что. Неужели, казалось Насте, этот Генка как-то узнал о её мыслях по поводу возможной дружбы? Стыдливый позор снова заставил запылать её щёки.

Стараясь как можно быстрее избавиться от этого стыда, Настя бросилась думать о чём-нибудь другом. Какой лучший способ перестать мучиться? Только попытаться помочь кому-то, кому ещё хуже, чем тебе. Настя, конечно, попыталась, спасла Генку от ещё более злобных, чем он, приятелей красавчика из параллельного класса. Может, не надо было спасать? Вдруг Генка хотел, чтобы они забили его насмерть? Вряд ли. Он же выйти в люди собирается. Значит, наверное, случай с Генкой – это было простое совпадение. А те, кому ещё хуже, чем ей, это совсем другие люди. Да, другие.

И, приободрившись, Настя выскочила из квартиры. Заперла дверь, вбежала в лифт. Через полминуты она уже стояла в дверях квартиры двести двадцать восемь и, улыбаясь, спрашивала:

– А хотите, я с Кирюшей посижу?

И Настя зачастила на пятнадцатый этаж. Заниматься с младенцем у неё получалось очень хорошо. В это время его бабушка и мама активно делали свои дела: бабушка готовила еду, убиралась, стирала, а мама сосредоточенно трудилась за компьютером. Как узнала Настя, Светлана работала в центральной городской библиотеке. Поэтому и получала мало денег, так что даже коляску для ребёнка ей пришлось использовать старую. Но она не унывала, Кирюшка её ни от чего не страдал, вид имел довольный и характер весёлый.

А сейчас Светлана училась верстать журналы, так что в ближайшем будущем могла брать работу на дом и таким образом улучшать материальное состояние своей маленькой семьи. Поэтому Настина помощь была здесь очень даже кстати. Одетого в тёплый костюм и завёрнутого в ватное одеяло, Настя даже выносила малыша на улицу. Нацепив странное матерчатое сооружение под названием «слинг». Кирилл дышал свежим московским воздухом, а Настя ловила на себе удивлённые взгляды прохожих. В числе которых попался даже красавчик Алексей. Настя сначала сделала вид, что не замечает его. Но потом подумала: а пусть видит, что из-за него ребёнок остался без коляски! Пусть заметит, как тяжело теперь и его бедной маме, и самой Насте – попробовал бы сам на руках потаскать, ребёночек-то уже не новорождённый, вместе со всей своей сбруей весит килограммчиков, наверное, восемь, а то и десять. Пусть – может, проберёт его стыд. Настя подхватила Кирилла повыше и развернулась так, чтобы заносчивому мальчишке было видно его милое личико. Но ку-ку, паровоз ушёл – Алексей давно уже не смотрел в их сторону, а секунду спустя вообще свернул за угол. А потому не проникся тем, насколько Насте тяжело и как страдает бесколясочный младенец… Так что стыдно стало самой Насте. Что много о себе возомнила.