Кэти Агни - Красота — страшная сила

Рост — метр девяносто, черные кудрявые волосы до плеч и голубые глаза. Он слегка смахивал на цыгана — загорелый и крепкий, в поношенных джинсах и грязной белой футболке; в целом, вид довольно неряшливый. Огромные, выпачканные в грязи ботинки, каких мне еще не разу не доводилось видеть, — а уж если у мужика большие ноги, значит, и большой… понятно что. Когда он пожимал руку, мне сразу бросилось в глаза, как перекатываются его бицепсы.

— Здравствуйте, — сказал он застенчиво; глаза его встретились с моими, и он перевел взгляд на свои грязные ботинки.

— Я тут, извините, занимался туалетом вашей бабушки, — пробормотал он.

— Очень мило, — ответила я, вырвав руку и старательно обтерев ее о джинсы.

«Вот деревенщина — никакого воспитания», — подумала я.

Бабушка достала из кошелька десять фунтов и, незаметно подмигнув мне, протянула их Адаму.

— Ну что вы, Мэгги, — ответил бабушкин работник, — какие могут быть деньги, я не возьму!

— Тогда возьми лепешек, твой отец их любит. — Бабушка уложила лепешки в пластиковый контейнер и отдала Адаму.

— Спасибо, Мэгги, я пойду, мне уже пора. Мне еще нужно поспеть на стройку — мы там строим новое общежитие для университета, — пробормотал он. Потом повернулся и, старательно избегая моего взгляда, добавил: — Было приятно познакомиться, Лора. Надеюсь, еще увидимся.

Я кивнула головой и постаралась улыбнуться. Он повесил сумку с инструментами через плечо и направился к выходу, как вдруг, спускаясь по ступенькам, оступился, и ключи с отвертками так и посыпались по всему двору. От смущения он покраснел, как вареный рак.

«Что за идиот», — подумала я.

— Адам собирается перебраться в Лондон и начать там свое дело, — с гордостью заметила бабушка, когда мы смотрели вслед буксующему в грязи фургону.

— Этот деревенщина не продержится в Лондоне и десяти минут, — презрительно фыркнула я.

— Я бы не торопилась делать выводы, — возразила бабушка. — Ноксы — прекрасная семья, они во всем помогают мне, ведь я живу далеко от всех вас. И потом, Адам — умный парень.

— Не сомневаюсь, — ответила я с сарказмом в голосе, — строители всегда славились блестящим интеллектом.

Бабушка нахмурилась и покачала головой.

— Мне кажется, ты много о себе воображаешь, Лора. Ну ничего, придет время, поумнеешь. Нелегкий путь, конечно, но все его проходят.

Бабушка отвернулась к раковине и принялась мыть посуду. Я не видела ее лица, но чувствовала, что она очень огорчилась, даже, может быть, рассердилась. Она так свирепо скребла противень, что хлопья пены летели по всей кухне. Бабушка предана всей душой и своей семье, и своим друзьям; мне следовало помнить об этом и не осуждать людей, которых она уважает. Горько было сознавать, что я ее обидела, еще горше было думать, что она меня осуждает, и я поднялась к себе зализывать раны. Я сидела на подоконнике, смотрела на море до тех пор, пока постепенно небо не стало темнеть. Должно быть, я задремала, наблюдая как спускаются сумерки и наступает вечер. Меня разбудил бабушкин голос. Она стояла внизу, у самой лестницы:

— Лора, ужин на столе!

Слава богу, я была прощена. Мы съели по огромному куску домашнего пирога с рыбой, сели у очага и принялись уплетать горячие лепешки с маслом. Я заговорила о своей новой работе.

— Как думаешь, что скажет папа?

— Вряд ли он будет в восторге, — вздохнула бабушка. — Он очень переживает за тебя. Для него ты навсегда останешься маленькой девочкой с синяками и ссадинами на коленях. А про телевидение он говорит, что оно безнравственно: высасывает из людей все соки, а потом выбрасывает их за ненадобностью. Он боится, что когда-нибудь оно принесет тебе несчастье и ты будешь очень страдать. Боюсь и подумать, что он скажет, когда увидит тебя по ящику.

— А что ты сама думаешь об этом? — спросила я. Мне всегда нравилось, когда она меня хвалит.

— Думаю, для тебя это будет настоящее приключение, — с теплотой отозвалась бабушка. — Возможно, это будет не совсем то, что ты ожидаешь, но для чего жизнь, как не для того, чтобы жить. Мы с тобой похожи, ты тоже любишь риск, иначе тебе становится скучно. У тебя все будет хорошо. Что суждено, того не миновать. Ты сильная, Лора. Гораздо сильнее, чем думаешь. Ты выживешь в любую непогоду. Так же, как и я…

Бабушка не отрываясь, смотрела на огонь; тень пробежала по ее лицу, и светлые глаза повлажнели от слез.

— Бабушка, что с тобой? — спросила я.

— Ничего, — ответила она рассеянно, — все в порядке, милая.

Кого она вспомнила? Деда, а может, брата Нейла? Сегодня штормило, и в такие ночи она, должно быть, часто вспоминала его, погребенного под волнами. Отец как-то рассказывал мне, что вода в Северном море настолько холодная, что тела погибших не разлагаются, а всплывают на поверхность и волны прибивают их к берегу, а через несколько дней трупы снова уносит в море. Они остаются навсегда в темноте на дне моря, куда не проникает дневной свет. Может, бабушка как раз и перебралась сюда, чтобы быть поближе к морской могиле Нейла.

В понедельник мы съездили в Стоунхевен, купили рыбы с чипсами и отправились на пирс. Мы стояли и лакомились, и вокруг нас с криками кружили огромные чайки, требуя своей доли. Приходилось время от времени отгонять их, кидая в воду чипсы. Потом мы поехали к руинам замка Дуноттер, где когда-то снимали «Гамлета» с Мелом Гибсоном в главкой роли. Лежали на скале и смотрели на горизонт, где небо исчезает в волнах, и от этого зрелища у меня даже закружилась голова. Нам было так хорошо, что ни я, ни она не обратили внимания на серое облачко на горизонте; внезапно небо заволокло, хлынул ливень, и мы промокли до нитки, пока бежали к машине. Бабушка отвезла меня в Абердин и посадила на четырехчасовой поезд до Кинг-Кросс. Мне предстояло провести в поезде целых семь часов в мокрых джинсах — моя мать ни за что не допустила бы этого. Она непременно заявила бы: «Ты получишь воспаление придатков и умрешь» и никуда бы меня не отпустила.

— Я так рада, что ты меня навестила, Лора, — сказала бабушка, когда мы обнялись на прощание, — мне так хотелось увидеться с тобой еще раз до того, как…

— До того как… что?

— До того, как ты выйдешь на новую работу, что же еще. Береги себя и будь счастлива. И не переживай из-за отца. Он обязательно поймет, что твоя жизнь — это твоя жизнь. Вы помиритесь, вот увидишь.

— Мама тоже так думает, — ответила я.

— Твоя мать — мудрая женщина, — улыбнувшись, ответила бабушка, — а теперь залезай в вагон, помашу тебе на прощанье и пойду.

Поезд медленно отползал от станции, а я, высунувшись в окно, махала рукой и улыбалась, и думала: какая все-таки у меня чудесная бабушка! И вдруг сердце мое сжалось. Она оставалась одна на платформе, такая хрупкая, такая старенькая… Не знаю, почему, но мне вдруг стало тревожно. Я вытерла ее помаду со щеки, села в кресло и закурила подаренную бабушкой ментоловую сигарету.

Во вторник утром под дверью у меня лежало пять конвертов, и на этот раз ни в одном из них я не нашла счетов. Вики прислала мне красочную поздравительную открытку, на которой было написано: «Дорогая, ты — настоящая звезда. Я в этом никогда не сомневалась, а теперь об этом узнает весь мир. Горячо тебя обнимаю. Вики.

Р. S. Чтоб ты не забыла, напоминаю свой телефон…». Другая открытка от мамы. Она поставила и папину подпись, но было видно невооруженным глазом, что это грубая подделка. Фиона сделала открытку своими руками — в виде амулета на счастье; она вырезала ее из толстой бумаги и раскрасила золотой краской. А бабушка прислала открытку с изображением замка Дуноттер с загадочной надписью: «У удачи много отцов, а неудача — сирота. С любовью, бабушка». Прислали смешную открытку и с работы. Грэм приклеил мою голову к «пышным» телесам Люси Ллойд и подписал: «Суперзвезда грядущего». Все сотрудники поставили свои подписи, в том числе и Труди. Бекки приготовила на завтрак фруктовый салат и круассаны и написала послание на старой газете, заляпанной пятнами от кофе до такой степени, что я едва разобрала: «Задай им жару, красотка!». Я сидела, уплетала фруктовый салат и перебирала открытки. Надо же, никто не забыл, какой важный у меня сегодня день… Я совсем расчувствовалась и чуть было не пустила слезу.

На студию я заявилась на сорок пять минут раньше. Что ж тут удивительного, я проснулась в пять утра, а меня там ждали к часу дня. Зашла в какую-то кафешку напротив студии, не спеша попивала кофе и наблюдала, как люди входят в студию и выходят обратно. Можно было подумать, что лицам старше тридцати пяти вход на студию воспрещен. Почти на всех парнях — мешковатые джинсы, а волосы взъерошены. Девушки — гладко причесаны, и джинсы на них в обтяжку. Причем невозможно было отличить, кто из них продюсер или ведущий программы, а кто на побегушках и готов работать за гроши, лишь бы прорваться на телевидение, — все выглядели одинаково крутыми. Чашка задрожала у меня в руках, а кофе в желудке почему-то запросился наверх. Наверное, от страха и волнения.

Оставалось ждать еще двадцать минут, но у меня не хватало на это сил. Я перешла дорогу, сделала глубокий вдох и вошла в здание. За столом в приемной болтала по телефону такая красотка, будто она сошла со страниц эротического журнала.

— Да, я знаю, — вещала она голосом какой-нибудь сибиллы из третьеразрядного отеля. — Ничего себе! Ему еще швы не сняли! Грязный пидор!

Она лениво взглянула на меня и продолжила разговор:

— И самое ужасное, Дениз, что его жена даже и не подозревает обо мне. Чтобы ты стала делать, окажись в моей шкуре, я спрашиваю, а?

Я раскрыла было рот, но она предупредила меня, сделав выразительный жест ручкой с безупречно наманикюренными пальчиками.