Мне показалось, что он даже немного расстроился из-за моего несогласия сгладить горечь нашего расставания. Он стал говорить, что беспокоится обо мне и хочет, чтобы мы остались друзьями. Я выразила сомнение, что это вообще возможно. Он повесил трубку, а я продолжала сидеть, как дура, уставившись на аппарат. Глаза мои снова наполнились слезами, и пришлось рысью мчаться в туалет. Наплакавшись вволю, я подправила макияж и вернулась в редакцию, грустно размышляя о том, что до конца рабочей недели остался всего час, а Джаз так и не позвонила. Однако редакция оказалась совершенно пуста. Не сразу до меня дошло, что все собрались в кабинете Труди. Я услышала, как Нэт произносит мое имя, и голос ее заглушило хлопанье пробок. Там явно открывали шампанское.

— Друзья, — улыбаясь, провозгласила Труди тост (в первый раз в жизни я видела, как улыбается наша ведьма), — давайте выпьем за Лору! За Лору и ее новую работу!

— За Лору! — закричали все и подняли бокалы. Я так и застыла, раскрыв в изумлении рот.

— Лора проработала вместе с нами почти три года, — продолжала Труди, — и зарекомендовала себя как трудолюбивый, как просто незаменимый работник, — вот это новость, я, оказывается, трудолюбивый и даже незаменимый работник! — всем нам, а особенно мне, грустно расставаться с ней… но, как говорится, от такого предложения отказываться просто грешно. Наша Лора, запомните это, друзья, наша Лора станет теперь телеведущей. Что вы на это скажете? Ну разве это не здорово? Лично я никогда не сомневалась в том, что тебя ждет блестящее будущее, девочка. Жаль, конечно, что не в периодической печати.

Она послала мне два воздушных поцелуя, направив их к обеим моим щекам. Пожалуй, можно сказать, что в большей интимной близости я со своей начальницей никогда не была. И в этом было что-то невероятно странное и вместе с тем трогательное. Я чуть было снова не превратилась в живой фонтан слез, но теперь это были бы слезы радости. Неужели все это для меня? С ума сойти. Нэт передала мне бокал с шампанским и обняла меня.

— Молодец, золото ты наше, — сказала она, протягивая мне свежайший носовой платок.

Грэм уже названивал кому-то по мобильнику и хвастался: его близкая приятельница, Лора ее зовут, вместе работали, теперь будет вести передачу по телику, представляешь, как здорово! Бедняжка совсем ошалел: я для него уже была телезвезда, и он совсем забыл, что только что на меня обижался и не разговаривал со мной весь день. С лица Труди — подумать только — не сходила широкая улыбка.

— Что это с ней? Почему она мне все время улыбается? — шепотом спросила я Грэма, когда он закончил болтать по телефону.

— Она всегда писает кипятком, когда увидит знаменитость, — красноречиво объяснил Грэм. — Послушай, Лора, я теперь понял, как я был не прав, — робко продолжил он, — ты не забудешь меня, когда прославишься? Я всегда мечтал о том, чтобы среди моих друзей появились знаменитости.

— Грэм, — твердо ответила я, — я никогда тебя не забуду. Даже если окажусь в лапах сайентологов и мне как следует промоют мозги.

Потом наступил вечер, вечер пятницы — а мне совершенно нечем было заняться. Джаз сообщила, что я могу быть свободна до вторника. Понятия не имею, что там она наговорила Труди, но та даже не заставила меня отрабатывать две недели и, более того, выплатила зарплату за весь месяц. Ну решительно все было просто прекрасно, кроме одного: не с кем было отпраздновать мою удачу. Бекки отправилась в поход в Девон — это в ноябре-то! — со своими чокнутыми друзьями. Она приглашала и меня, но я решительно заявила: пускай я пополнила ряды одиноких женщин, но я не стану напяливать на себя резиновые сапоги и дождевик, я еще не совсем чокнутая. Нэт уехала на выходные к своей родне в Эссекс. Грэм отправился на собачью выставку в Дерби вместе с Джорджем, Майклом и еще каким-то парнем по имени Джим, который считался крупной фигурой среди собаководов. Звонить старым друзьям, которых я совсем забросила за время своего столь печально закончившегося романа с Питом, было неудобно. А что же сам Пит? Его для меня больше не существовало. Мысленно я дала себе торжественную клятву никогда больше не приносить старых друзей в жертву романтическим отношениям и настроилась провести вечер — нет, не вечер даже, а все выходные — у телевизора. Я постаралась убедить себя в том, что это будет своего рода исследование, необходимое для моей будущей работы.

Но мне всегда трудно давалось одиночество. Уже через полчаса я места себе не находила. Господи, какое жалкое зрелище! Вот, сижу перед ящиком, грызу ногти, как какая-нибудь Бриджет Джонс, и то и дело поглядываю на телефон: а ну как кто-то позвонит — ну конечно же, Пит, — вот возьмет и позвонит, и пригласит меня куда-нибудь на вечеринку, все равно куда, я даже готова терпеть его противных друзей. А может, самой позвонить Питу и напомнить, что он хотел встретиться в выходные и поговорить? Уже через час рука моя, сама не знаю как, потянулась к телефону, указательный палец нацелился на клавишу под номером «1» (нужно ли объяснять, чей номер значился первым в моем аппарате). Пришлось провести двухминутную воспитательную беседу с самой собой, и только тогда я, наконец, убрала палец с этой проклятой кнопки и нажала на «двойку».

— Алло.

— Это Лора. Что ты делаешь в выходные?

— Ничего, бездельничаю в основном.

— Можно, я приеду в гости?

— Конечно, деточка, я всегда рада тебя видеть.

Через сорок пять минут я сидела в абердинском ночном поезде. Мысль провести выходные где-нибудь в провинции, в глуши показалась мне вдруг чрезвычайно заманчивой. О чем я раньше думала? Когда человек несчастен и одинок, ему порой хочется укрыться там, где его любят не за что-то особенное, а просто за то, что он есть, любят таким, каков он есть. Для меня это всегда был дом моей бабушки. У нее находила я прибежище и слова утешения и когда я была первоклашкой и учитель наказал меня за болтовню на уроке; и когда я курила в ванной, пуская дым в окно, а мать застукала меня на месте преступления; и даже когда я напилась пьяной на пятидесятилетие отца и наблевала прямо на ботинки директору школы. Всякий раз, когда родители поднимали крик, что я — позор всей семьи, бабушка только смеялась: «Эх, люблю! Огонь-девка, куда вам до нее!»

Звали мою бабушку Мэгги, и она нисколько не походила на типичную английскую бабушку с аккуратным узлом седых волос на голове и очками на носу, которая сидит себе, уютно устроившись кресле-качалке, и вяжет с утра до вечера. Она казалась моложе (по крайней мере, душой) моего отца — собственного сына, послушного и привыкшего во всем соблюдать порядок; она, как и я, не понимала стремления соответствовать навязанным извне, ограниченным представлениям о том, что хорошо, а что плохо. Она постоянно курила ментоловые сигареты, вставляя их в старинный серебряный мундштук с изысканной гравировкой. О да, она была весьма «продвинутой» бабушкой.

Мы встретились на вокзале; на ней был алый плащ, туфли на шпильках, в руках сигарета.

— Ты хорошо выглядишь, поправилась, молодец! — сказала она и поцеловала меня в щеку, оставив ярко-красный отпечаток помады. Известно: если бабушка говорит, что ты «поправилась», можно не сомневаться, что у тебя щеки из-за ушей торчат. И я мысленно поклялась ни разу не притронуться к ее аппетитным домашним лепешкам.

— Итак, — начала бабушка, садясь за руль двухместного спортивного автомобиля «триумф» (я же говорила: она не похожа на обычную бабушку) — выкладывай, что у тебя стряслось… то от тебя ни слуху ни духу аж с мая месяца, а то вдруг свалилась как снег на голову.

— Да нет, ничего особенного… просто соскучилась по любимой бабуленьке, вот и все.

— У тебя джинсы рваные. — Бабушка ткнула пальцем в сторону моих коленок.

— Это специально, бабушка. Сейчас так носят, — объяснила я.

— Боже мой, этого только не хватало!

В машине было холодно. Я продрогла и все куталась в тоненькое пальто. Не сразу поняла, откуда шел холод: бабушкино окно было полностью открыто.

— Бабушка, я замерзаю. Закрой окно, пожалуйста.

— Совсем ты, милая моя, неженкой стала там на юге, — ответила она, смеясь, но стекло все-таки подняла. — Мать сообщила, что ты устроилась на телевидение. Рада за тебя! Говоришь, ничего особенного? А все-таки, что стряслось?

— Да так, мелкие неприятности, — ответила я, глядя в окно.

На северо-востоке Шотландии солнце светит почти каждый день. Абердин можно считать самым солнечным городом Британии, но холодно так, что девчонки могут напрочь отморозить все свои прелести. И вот город остался позади, мы ехали вдоль побережья. На небе ни облачка. Солнце озаряло Грэнайт-сити, и все вокруг сверкало в морозном ноябрьском воздухе. Серо-голубое море переливалось, как сапфир, и белые барашки, дружно подпрыгивали в своем ритуальном танце, наступая на берег бесконечными рядами. Бабушка уверенно вела машину, и улыбка не сходила с ее лица. Она наслаждалась нашей безмолвной близостью, она была счастлива: день выдался прекрасный, и внучка — с ней рядом. Машина неслась со скоростью девяносто миль в час, бабушка мурлыкала гимн «Шотландия отважная» и вовсю дымила сигаретой. Теплая волна покоя охватила и убаюкала меня. Что и говорить, с бабушкой мне всегда было хорошо. Так хорошо я не чувствовала себя даже дома.

— Пит порвал со мной, — проговорила наконец я.

— Вот оно что, — откликнулась бабушка, приподняв подкрашенную бровь. — Ну и что скажешь по этому поводу?

Кто-кто, а она умела заставить меня говорить всю правду, ей стоило только взглянуть на меня вопрошающим взглядом своих светло-голубых глаз.

— Я просто ничего не понимаю. — То есть я хочу сказать, что вовсе не собиралась выходить за него замуж. И в каком-то смысле он даже не нравился мне. Но понимаешь, в то же время я… ну, не знаю… Я думала, он любит меня! Мне и в голову не приходило, что он способен уйти. У меня теперь такое чувство, будто…