— Насчет смертной казни? Хм. А что, в штате Нью-Хэмпшир еще существует смертная казнь?

— Конечно. Если кто-то, например, во время попытки ограбления банка захватит в заложники полицейского, а потом убьет его, причем будет доказано, что ограбление совершено с целью добычи денег на покупку кристаллического кокаина для курения, который, в свою очередь, нужен был для продажи его маленьким детям, то за такое преступление полагается смертная казнь.

— И сколько каждый год у вас в штате убивают людей?

— Кто, преступники?

Он коротко рассмеялся:

— Очень смешно. Нет, государство.

Она задумалась на несколько секунд, делая вид, что считает:

— Значит, так… Всего, включая тех, кого приговорили к смертной казни в прошлом году и за все годы перед этим… Так-так… Давай-ка посмотрим… Один… три… двадцать семь… Хм, в этом году, кажется, никого.

Он рассмеялся:

— И какую же позицию занимаешь ты сейчас? Насколько я помню, ты всегда была против.

— Но это было прежде. В той дурацкой школе, куда ты меня послал, собственное мнение мне иметь не разрешалось. — Кристина улыбнулась: — А сейчас я пока не знаю, какое у меня мнение. Я еще не начала писать статью. Обычно позиция у меня вырабатывается где-то к середине статьи, а затем оставшуюся половину я эту позицию защищаю.

— Так ты считаешь, что убийцы не должны умирать?

— Не знаю, — произнесла она нерешительно. — Я думаю, что это все от Ницше. Слишком много я его начиталась. Он здорово подпортил мой здравый смысл…

— Что значит «здравый смысл»?

Кристина, шутя, толкнула его:

— Если они не заслуживают смерти, то какой кары они в таком случае заслуживают? Потому что они все-таки должны заслуживать какого-то наказания? Как ты думаешь? Кстати, как с этим обстоит в Гонконге?

— Там их убивают.

Кристина не была уверена, что так следует поступать с ними и здесь. В конце концов, это дело Божье. На всех курсах, какие она слушала, посещая лекции и семинары по восточной и современной религиозной мысли, по этике общественного сознания и общественных отношений, по истории религии, среди всех этих возвышенных слов, нанизываемых одно на другое, почти в каждом из них присутствовал Бог. Но она не знала Его. Большую часть жизни Он пребывал для нее где-то там, в небытии, в тумане. Как там сказано у Махатма Ганди? «Один из семи тягчайших пороков — это когда человек усыпляет свою совесть с целью получать наслаждения».

Ганди тоже был где-то в тумане, хотя его кредо она поместила над своим рабочим столом и оно служило ей нахальным дерзким напоминанием. А у Ганди какие могли быть соображения насчет смертной казни? Вообще и в частности по отношению к тому человеку, который его убил? Его бы Ганди простил. Кристина была в этом уверена. Так же как папа Иоанн Павел II простил того болгарина, который готовил на него покушение. Ганди тоже простил бы своего убийцу. Но это был Ганди, который написал, что седьмым тягчайшим пороком является «политика без принципов». Ганди был до крайности принципиален.

— А Джон Леннон простил бы Марка Дэвида Чепмана? — спросил Говард.

Кристина улыбнулась и поучающе ответила:

— Ты ведь у нас большой знаток поп-культуры. Я не думаю, что Джон Леннон стал бы его прощать, — добавила она. — Ему бы еще жить и жить.

— Значит, вот как ты трактуешь прощение? Ты думаешь, своего убийцу прощать легче, когда твоя жизнь уже лишена содержания?

— В значительной степени именно так, — сказала Кристина. «Но жизнь папы не была бессодержательной. Вовсе нет. Но с другой стороны, у папы не было пятилетнего Шона Леннона», — грустно подумала Кристина.

Говард стоял, переминаясь с ноги на ногу.

— Ты замерз, — сказала Кристина, расстегивая его пальто и возвращая ему. — Бери.

Он взял пальто, но не надел. Они оба поеживались.

— Знаешь, — проговорил Говард неуверенно, — если хочешь, приезжай на праздники в Нью-Йорк. Мы можем пойти посмотреть Дэвида и Шона Кессиди в «Кровных братьях».

Он должен был ее пригласить. Дождался последней минуты, но все равно пригласил. Кристина почувствовала себя неловко. Она снова погладила рукав его пиджака.

— Все в порядке, Говард. Это ведь просто какие-то дурацкие праздники.

— Я знаю, — сказал он. — Но мне не нравится думать, что эти дурацкие праздники ты проводишь одна и к тому же несчастлива.

— Я не буду одна. Понимаешь? Не бу-ду, — сказала она, улыбнувшись. — И я не буду несчастлива.

Кристина хотела, чтобы Говард снова ее обнял, но он не сделал этого. Он вообще никогда первым не прикасался. Его поведение по отношению к ней всегда отличалось такой предупредительностью, что Кристина порой задавалась вопросом: не скрывается ли там, под бархатной поверхностью этой предупредительности, немного совершенно обыкновенной брезгливости, как если бы в религии Говарда считалось грехом прикасаться к Кристине Ким?

— Я увижу тебя снова? — спросил он.

— Надеюсь, Говард. Действительно надеюсь. — Она снова почувствовала, насколько он сдержан.

— В таком случае с наступающим днем рождения. Кристина отсалютовала ему, выбросив в воздух сжатый кулак. Так было теплее ее длинным пальцам.

— Ага, — сказала она. — Я теперь взрослая.

— Ты была взрослой все время, сколько я тебя знаю, — сказал Говард.

— Да, но для тебя я оставалась ребенком.

— Боже мой, как давно это было, — грустно произнес он.

Кристине от этих слов тоже стало грустно.

— Не так уж и давно, Говард. — Ее нос был заложен, и она тяжело дышала ртом.

Говард помолчал несколько секунд, а затем обнял ее.

— До свидания, Кристина, — почти прошептал он.

— До свидания, Говард, — сказала она, поглаживая его пальто. Слова застревали у нее в горле. Ей не хотелось, чтобы он увидел на ее глазах слезы.

Пока он садился в машину, Кристина отвернулась.

И вот Говард уехал, а она осталась стоять неподвижно на тротуаре, щурясь на солнце. «Я уже по нему скучаю. Надо будет не забыть позвонить через несколько недель и поздравить с Рождеством».

Обед прошел хорошо, она была довольна, но больше всего ее радовало, что все закончилось.

Кристина оглянулась на здание кинотеатра «Самородок». Шел фильм «Век невинности» [8]. Она на мгновение задумалась: не пойти ли? Она даже посмотрела время начала сеанса, но фильм уже начался. Следующий сеанс где-то около пяти, а в это время ее уже будет ждать Джим с «Этикой» Аристотеля под мышкой. А после их ждет ореховый торт на дне рождения у Альберта. Кроме того, Френки уже смотрел эту картину и, смеясь, сказал ей, что кино о столовой посуде. Он говорил, что главную роль в фильме, если присмотреться внимательно, играет севрский фарфор.

Но ей все равно хотелось его посмотреть. Дэниел Дей-Льюис напоминал ей об Эдинбурге, где Кристина смотрела «Мою левую ногу» [9].

Кристина медленно двинулась к редакции «Дартмутского обозрения». Когда она поднималась по лестнице, ее взгляд скользнул по витрине бутика «Редкие предметы первой необходимости», и она увидела пару черных ботинок. Чудесных ботинок.

Проблемы смертной казни могут подождать.

Она вошла внутрь. К ней подошла симпатичная продавщица и спросила, не нужна ли ей помощь.

— Пожалуй, — сказала Кристина. — Я бы хотела посмотреть эти ботинки. Они мне нравятся.

— О, они действительно замечательные, — в тон ей произнесла продавщица. — Из Канады.

— Что вы говорите? Из Канады, — сказала Кристина, улыбнувшись. — В таком случае они, должно быть, действительно замечательные.

Она осмотрела их внимательно, а затем попросила принести размер семь с половиной. Ее размера не оказалось, но был восьмой. Ботинки были немного великоваты. Но ничего. Они были вполне симпатичными, легкими, с кожаными шнурками.

— И они водостойкие, вы знаете? — сказала продавщица.

— Водостойкие? И к тому же из Канады? — произнесла Кристина слегка насмешливо. — Что же еще может требовать девушка от черных ботинок? Сколько они стоят?

— Сто восемь долларов.

Таких денег у нее не было. Из наличных осталось всего три доллара.

Кристина заплатила за ботинки карточкой «Америкен Экспресс». «Через шесть недель у меня будет сто восемь долларов, — подумала Кристина и улыбнулась про себя. — Наверное, я могу себя это позволить».

— Кристина Ким, — удивилась продавщица, вставляя карточку в аппарат для проверки. — Какая необычная фамилия.

— Вы так считаете? — Кристина написала свою фамилию на обрывке бумаги.

— С карточкой все в порядке, — сказала продавщица и вернула ее Кристине. — А ваша фамилия звучит… Даже не знаю, как сказать… Как-то по-восточному.

Кристина внимательно посмотрела на продавщицу:

— А может быть, я тоже выгляжу по-восточному?

— Конечно, нет. Я только…

— Счастливо оставаться, — сказала Кристина, беря коробку с черными ботинками и выходя из магазина. Фу ты!

Ей так нравились эти новые ботинки, что она захотела их тут же надеть. Кажется, Говард говорил о том, что надвигается ненастье со снегопадом. В этом году она свой аттракцион на каменных перилах еще не исполняла. Может быть, во время снегопада это будет в первый раз? Первый раз в новых черных ботинках.

Кристина села на верхнюю ступеньку лестницы, которая вела в редакцию «Обозрения», расположенную в здании Торговой палаты, и начала развязывать шнурки на своих кроссовках.


Спенсер Патрик О'Мэлли только что закончил свой обычный воскресный обед в ресторане Молли.

Такой же традиционный обед, как и десятки других, какие он устраивал для себя каждое воскресенье уже в течение пяти лет. Спенсер был человеком привычек. Заявившись сегодня к Молли, он положил свою меховую куртку на стул рядом и стал ждать, когда подойдет официантка. Ждать пришлось недолго.