– Господи, да вы – поэт! – в притворном восхищении всплеснул руками Опалинский и повторил задумчиво. – Терем, значит, исчезнет, а отражение – останется. Красиво…

– А мы все, воя и щелкая зубами, побежим в лес, – подхватила Варвара. – Несколько больших вурдалаков и парочка маленьких, щеночков…

– Да Господь с вами! Что говорите-то! – испуганно пробормотала Гликерия Ильинична и быстро перекрестилась.

«Интересно, понимает ли она, где оказалась, и кем, собственно, стал ее сын? – подумал Измайлов. – Лучше бы не понимала…»

В соседней со столовой комнате пили кофий и курили табак. Впрочем, Измайлов не курил. Зато курила Варвара. Отчего-то трубка очень шла к ней, ко всему ее облику. Гликерия Ильинична ушла к себе. Измайлов заметил, что при проведении экскурсии по терему в одну, вроде бы не малую комнату, его не водили. Стало быть, там скрывалось что-то, что гостю видеть не следовало. Это наводило на оптимистичные мысли. Если что-то скрывают, следовательно, могут и отпустить восвояси. Живым.

Отослав Варвару, Опалинский начал рассказывать. Измайлову казалось, что он не слушает, а как бы вспоминает события. Причина этого оставалась ему непонятной почти до самого конца.

Десять лет назад разбойники Воропаева напали на почтовую карету, в которой везли деньги на прииск. Деньги, естественно, украли, казаков и случайных пассажиров (их было двое – Дубравин и Опалинский) поубивали. Камердинер Дубравина Никанор гибнуть отказался и ушел с разбойниками.

Дубравин же вскоре очнулся и обнаружил, что буквально рядом с ним лежит убитый Митя Опалинский, горный инженер, едущий в Егорьевск из Петербурга с рекомендательным письмом к Гордееву. Там юный Митя собирался стать управляющим, жениться и непременно разбогатеть (обо всем этом он успел доверчиво поведать попутчику). Не случилось. В меру повздыхав над оборванной разбойниками жизнью, Серж Дубравин, оставшийся без копейки, но при документах, задумался о себе. Что делать дальше? С покойным Митей они были примерно одного возраста и роста. Куда и в каком направлении потекла мысль мелкого мошенника, легко догадаться…

Воропаев распорядился вернуться и уничтожить следы. Никанор вместе с разбойником Рябым отправились на тракт и… Никанор обнаружил, что юный Митя пусть слабо, но дышит. Трудно сказать, отчего он спрятал еле живого юношу в зимовье. Никакой симпатии или выгоды в том не было. Должно быть, дело заключалось в том, что по изначальной природе сумрачный Никанор вовсе не был хладнокровным убийцей.

Дубравин же между тем явился в Егорьевск, сдал полицейским свои собственные документы, как документы погибшего попутчика, и стал Опалинским. Гордеев ничего не понимал в горном деле, а тогдашний приисковый инженер Печинога либо не захотел, либо по душевному устройству попросту не смог донести хозяину, что новый управляющий в инженерных работах, равно как и в геологии и в минералогии – ни в ухо, и в рыло… Далее началась интрига с Машенькой, о которой Измайлов уже слышал когда-то от Нади…

– Вспомнил! – воскликнул Измайлов. – В романе Софи Домогатской все это приблизительно так и описано. Только имена, естественно, изменены…

– Правильно, описано, – кивнул Опалинский. – Софью я знать чести не имел, но роман читал. Увлекательно-с, ничего не скажешь, и не без литературных достоинств. Но, может, я, как один из героев, предвзят… Егорьевские же обыватели, понятно, решили, что вся эта линия с подменой «для красивости и оживляжу» придумана.

– А кто же знает правду? Кроме настоящего Сержа Дубравина, естественно?

– Никанор, Марья Ивановна Опалинская, знал покойный Иван Гордеев, Вера Михайлова…

– Как? Она знает?!

– Знает. Видимо, Софи ей рассказала. Ранее я сомневался, но Никанор подтвердил.

Измайлов надолго задумался. Опалинский не торопил его, курил, задумчиво глядя в темнеющее окно. Мимо стекла медленно не пролетел даже, а проплыл опавший лист. Осень скоро…

– Ладно, Гордеев мертв. Марья Ивановна бережет мужа и собственное благополучие, – сказал Измайлов. – Никанор с вами одной веревкой повязан. Но почему Вера-то молчит? Или вы… запугали ее чем-то?

– Ничего подобного, – решительно открестился Опалинский. – Я и сам этого не понимаю, если честно сказать. Ну, впрочем, теперь это дело прошлое. Теперь у нас с Верой и остяком сердечная дружба…

– А! – новая догадка осенила Андрея Андреевича. – Так вот кто служит инженером на «Счастливом Хорьке». Вы!

Произнеся реплику, что называется, «от души», Измайлов тут же испугался: а ну, как нервный разбойник-дворянин в обиду возьмет, что про него сказали, будто он служит у Алеши на прииске… Ничуть не бывало.

– Непременно! – с сияющей улыбкой подтвердил Опалинский. – Инженером.

Видно было, что он гордится своими сохранившимися профессиональными навыками, которые внезапно пригодились после стольких лет простоя. Впервые за все время встречи жалость к разбойнику проникла в сердце Измайлова. Он вдруг увидел сидящего перед ним юного и полного надежд Митю, выпускника Горного института. А все эти кошмарные годы были только ужасным мороком… Но нет. Ничего уже не возвратить…

– Что ж вы теперь думаете обо мне? – едва ли не заглядывая в глаза, спросил… Митя? Дубравин? Черный Атаман? Дмитрий Михайлович Опалинский, из дворян?

«Черт побери! Меня самого вчера из петли вынули. Ну почему я должен решать?!»

– Вы свою больную душу, тоску смертную на других людей переносите. Нельзя так, неправедно.

– А что ж мне делать, коли болен? Что б вот вы на моем месте соделали?

– Я? Пытался б вылечиться хоть как, хоть среди людей, хоть в глухом углу, а не вышло бы – с жизнью своею покончил, чтоб чужих не поганить, – невозмутимо сказал Измайлов, и как-то так он это сказал, что Опалинский ошеломленно сморгнул, словно о чем-то догадавшись. Как-то по Измайлову ясно было, что именно так, как сказал, он и поступил.

– Это как же? – не выдержал Митя, разумеется, не знавший о последних приключениях Измайлова.

– А вот так. А кто в Бога верует, тому, наверное, в монастырь можно, – добавил Измайлов, подумав. – А вот скажите мне. Этих… людей с угрозами… вы ко мне подсылали?

– Я. Не хотелось мне вас убивать. Чем-то вы мне с самого начала глянулись. Стойкостью своею, что ли. Или спокойствием.

– Да не смешите меня! – отмахнулся Измайлов. – А что ж это выходит? Тех инженеров, до меня – вправду вы порешили? Не несчастный случай?

– Нет… – Опалинский посерел. Под правым глазом бешено заколотилась какая-то жилка. – То есть… Да! Одного, первого. Бес попутал, не сумел совладать с собой. После… Валентин – тот сам погиб, в раскопе. Несчастный случай, верно, там же еще других задавило… Я не…

– Хм… – Измайлов отчетливо видел, как Опалинский из последних сил сдерживает себя. А что будет, когда перестанет сдерживать или не справится? Лучше бы, кажется, и не знать… Может быть, его можно как-то отвлечь от опасной темы, переключить на другую?

– ВЫ вот что… – с деловым видом сказал Измайлов. – Объясните-ка мне лучше: отчего это один из ваших посланников после в полицейский участок как к себе домой побежал? Вы что же, и егорьевскую полицию с неправедных доходов подкармливаете?

– Да с чего вы взяли? – искренне удивился Опалинский и, кажется, задумавшись, действительно немного отошел от опасной черты. – Кто ж это был?

– Вам виднее, – ответил Измайлов, и, как умел, описал мужичонку.

– Ага! – сказал атаман, и глаза его блеснули таким хищным огнем, что Измайлову опять на мгновение стало не по себе. Впрочем, пламень тут же погас и перед инженером сидел почти прежний Опалинский – спокойный и даже чуточку вальяжный. – Спасибо, что сказали. Без вас и не знал бы… Что ж – каждый норовит копеечку заработать, где сумеет. Можно ль простого человека за то осуждать?

Измайлов вздохнул с облегчением.

– Пойдемте купаться, – вдруг предложил он. – Я пока ехал сюда, весь взопрел, укутавшись. Разоблачиться-то нельзя было – гнус да мошка. А когда на ваше озеро – чистое да глубокое – смотрел, просто млел от вожделения… И мостки там такие соблазнительные, и вода небось к вечеру согрелась. Я плавать люблю, в Петербурге всем на смех даже в Неве купался, безо всяких купален. Помните еще, как у нас принято? А в Егорьевске – Березуевские разливы теплые да мелкие, берега камышом да кустами заросли, а дно илистое – не подойти, не встать…

– Может быть, велеть баню затопить? – осведомился Опалинский вполне светским тоном.

– Нет, спасибо, я именно плавать хочу!

– Отлично придумано! Давайте купаться! – с энтузиазмом воскликнул Опалинский, вскакивая со стула. – Я сам не плавал сто лет!

Прочие обитатели терема наблюдали за странной забавой двух взрослых мужиков – купаться в ночи – с опаской и недоверием. Только Варвара поняла: Измайлов обо всем догадался и теперь отводит припадок у Черного Атамана. Отводит, по видимости, успешно. Незаметно для всех остячка проскользнула в полуземлянку Евдокии.

– Зелье лечебное для атамана есть еще? – спросила она в темноту.

– Есть, – тихо ответила странница и запалила свечу. Как всегда, по представившейся картине нельзя было догадаться, что делала Евдокия до прихода гостя. Спала? Молилась? Еще что-то? – А что – пора? Часто что-то…

– Пора, кажется, – прошептала Варвара. – Да ты мне сейчас дай, а я там посмотрю…

Евдокия давно заваривала для Черного Атамана какие-то травы. Правда, никто толком не знал, помогают они или нет. Но для человеческого устройства в борьбе с болезнью всегда лучше что-то делать, чем не делать ничего.

Отдав Варваре кружку, Евдокия вышла наружу вслед за ней. Посмотрела на луну, на высыпавшие блестящим горохом звезды. На западе небо было еще светло-лиловым с темными, густо-синими полосами облаков. Тихо прошла к озеру, внимательно глядела на мужчин, которые уже выкупались и теперь, натянув рубахи и подвернув штаны, сидели на мостках, спустив ноги в молочно теплую воду.

– Господи! – вздрогнул Измайлов. – Кто это там стоит? Вон там!