– Соня, чего ж ты молчишь? Мне скучно! – решился, наконец, Матвей, когда сестра, с полной доверху корзиной, слезла с корявой, расщепленной с верхушки рябины.

– Ну давай говорить, – Соня по-взрослому вздохнула и присела на мокрый, холодный пенек. – Только я все равно не знаю, что делать. Боязно мне!

Когда всезнайка-сестра призналась в своем страхе, Матвей мигом почувствовал себя сильным и отважным и пожалел, что не захватил с собой деревянного меча.

– Ты мне расскажешь, и мы вместе придумаем! – решительно сказал он и грозно насупил жидкие, рыжеватые брови.

– Дай-то Бог! – пробормотала Соня, перекрестилась и приступила к рассказу.

Настоящее происхождение Сони было давно известно обоим детям. Вера не считала нужным скрывать – все равно кто-нибудь да расскажет.

Семья Сони жила в Светлозерье, на Выселках. Родная мать девочки умерла во время родов. Сама Соня выжила только благодаря тому, что Матвей Александрович Печинога умудрился вовремя отрезвить пьяного приискового фельдшера, и привезти его на Выселки. Шатающийся от душевной и физической слабости эскулап сумел достать младенца из материнской утробы, но на спасение жизни роженицы его искусства не хватило. Оставив деньги для попечения новорожденной, инженер Печинога уехал в поселок.

Кроме маленькой безымянной девочки, в семье было еще шестеро детей. Отец несколько лет подряд нанимался в сезон на Лебяжий прииск, потом как-то сбежал, не отработав контракта, якобы от жестокости мастера и завышения нормы выработки. Одно время, как и большинство мужиков на Выселках, вроде бы имел какие-то сношения с бандой Воропаева. Основное время он пил и валялся пьяным, а просыпаясь, делал детей своей безответной жене. Его старшая незамужняя сестра, по мере сил помогавшая невестке в хозяйстве, болела чахоткой. Деньги, которые инженер оставил для маленькой сиротки, отец отобрал у сестры и пропил «за помин души» безвременно усопшей супруги.

Когда Вера Михайлова появилась на Выселках, девочке исполнилось 10 месяцев. Она лежала в колыбели в вонючих, полусгнивших тряпках и молчала, так как сил кричать у нее давно уже не было.

– Приехала глянуть, как Матвеева крестница живет, – хмуро объяснила Вера сестре отца.

– Спасибо за заботу, – кашляя и отворачиваясь ответила изможденная до крайнего предела женщина. – А только скорее бы Господь милость проявил и прибрал бы ее к себе… Невмоготу мне за всеми, и ей мучиться…

Когда Вера, преодолевая брезгливость, взяла Соню на руки, то поразилась тому, что десятимесячная девочка весит меньше, чем ее двухмесячный сын. Братья и сестры высовывали немытые мордашки с полатей, разглядывая статную, красиво и чисто одетую гостью, галдели и блестели глазенками.

Без тени улыбки Вера достала из кармана юбки и высыпала на грязный стол кулек купленных в лавке сластей.

– Ешьте! – сказала она ребятишкам.

Тетка кинулась было прибрать, но не успела. Дети, взвизгнув на одной ноте, кинулись к столу, мигом, пихаясь и щипая друг друга, расхватали угощение и, как злобные зверьки, спрятались с добычей по углам избы, под лавкой, в сенях. Самому маленькому не хватило, он оказался слишком неловким, и никто из старших не подумал поделиться с ним. Малыш стоял посреди избы возле стола и беззвучно и отчаянно ревел.

Хозяйка не обращала внимания на его горе и поведение старших, смотрела на Веру с осторожной надеждой.

– Может быть, деньжат хоть крошечку дадите? – робко спросила она. – Им на хлеб…

– А хозяин опять пропьет? – жестко спросила Вера.

– Да я ему не скажу!

– Щас! – усмехнулась Вера. – Вот что. Девочка у вас все одно помрет. Я ее забираю. Тебе за нее оставляю вот, десять рублей ассигнациями. Нынче же поезжай и купи на них муки, масла, крупы, продуктов каких. Иначе брат все отберет и останешься ни с чем. Поняла?

Женщина судорожно закивала, сжимая в кулаке деньги.

– Мужику скажи, что девочка умерла. Так лучше будет, а он и не хватится. Как ее звать?

– Да никак, – потупилась баба. – Все хотели свозить в Егорьевск или уж в Сорокино окрестить, да куда такую…

– Ладно, – Вера сумрачно улыбнулась. – Ежели тебе дело есть, то я ее Софьей назову.

– Хорошее имечко! – хозяйка подобострастно поклонилась и тут же закашлялась, прижимая к иссохшей груди сжатые кулаки.


Так сиротка Соня оказалась в доме Веры Михайловой. Почти три месяца она только ела и спала, и Вера даже не знала, какой у нее голос.

Потом, отогревшись и отъевшись, девочка обрела и голос, и вид нормального годовалого младенца, но самая ранняя история ее жизни, несомненно, навсегда наложила на ее характер свой отпечаток: Соня была пуглива, крайне осторожна ко всему новому, говорила и улыбалась только своим, хорошо знакомым людям. С прочими дичилась и пряталась под стол или под одеяло. Переодеть ее в новую одежду или уговорить попробовать новое блюдо стоило большого труда. Она любила играть со старыми, пусть даже поломанными игрушками, ела и пила всегда из одной и той же тарелки и чашки и впадала в молчаливую панику, если ей предлагали другую посуду. Играть ни с кем из детей, кроме Матюши, она не желала. Вера была крайне рада и удивлена, когда обнаружилось, что Соня легко и спокойно приняла остяка Алешу. Чем-то это Сонино решение поддержало и саму Веру.

Как уже говорилось, от Сони не скрывали, что ее родная мать умерла, а Вера Михайлова из милости взяла сиротку к себе в дом. Никакой разницы между обоими детьми ни Вера, ни Алеша не делали, и дети это видели и понимали. Когда Соня научилась говорить, она стала называть приемных родителей – мама Вера и папа Лёка. Оба не возражали. Матвей, который заговорил позже, с самого начала называл их также.

Соне исполнилось четыре года, когда к Вере, выбрав время, когда Алеши и прислуги не было дома, явился родной отец девочки.

– Я знаю, что у тебя живет моя дочь! – заявил он.

Вера демонстративно поморщилась от отвратительного запаха, который исходил от мужчины.

– Все это знают. Но твоим попечением она уж давно померла бы. А у меня жива-здоровехонька. Неужто хочешь ее теперь забрать?

– Нет, нет! – мужик в испуге замахал руками. Такой оборот разговора его явно не устраивал. – Не нужна она… То есть, нужна, но пусть у тебя живет… Я хотел… я хотел сказать, чтобы ты мне денег дала. Вот!

– Это за что же? – прищурилась Вера.

– За дочь! – мужик выпятил тощую грудь. – Сестра померла, мне надо сирот кормить, обиходить их, а на приисках сама знаешь какие заработки. Ты же от инженеровых денег как сыр в масле катаешься… Поделись!

Как ни противно было Вере это видеть, но белокурая хрупкая Соня с высокими скулами и светло-серыми глазами явно удалась в своего отца. Несмотря на потасканность всего облика незадачливого папаши, удивительное сходство между ним и младшей дочерью было очевидным.

– Денег ты от меня не получишь, – твердо и вразумительно сказала Вера. – Ни сейчас, ни когда-либо потом. Если только приблизишься еще к моему дому или к Соне, спущу на тебя собак или Алеше пожалуюсь. Пеняй тогда сам на себя. Понял?

– Понял. Не хочешь, значит, делиться, – мужик заплакал пьяными слезами, а потом, без перехода, с угрозой погрозил кулаком. – Ты такая же, как Печинога твой, и будет с тобой так же! Вот увидишь! Наплачешься еще! Все наплачетесь! Вспомнишь тогда, как рубля пожалела, да поздно будет!

– Иди, иди шибче! – поторопила мужика Вера и как бы невзначай поманила к себе внимательно прислушивающуюся к недоброму разговору Медб.


– Мама Вера, кто это был? – с вовсе нехарактерной для нее требовательностью подступила вечером Соня. За ее плечом, молчаливо поддерживая сестру, переминался с ноги на ногу Матюша.

Вера не видела нужды врать попусту. Все одно когда-нибудь девочка узнает, и тогда все реальные и воображаемые грехи лягут на солгавшего. В памяти Веры и без того хватало темных уголков, и ладить новые не хотелось вовсе.

– Это был твой кровный отец, Соня. Просил у меня за тебя денег. Я не дала и не дам никогда.

– Он меня у тебя теперь отберет? В лес утащит? – в глазах девочки блеснули слезы, она обхватила руками худенькие плечи.

У Веры больно толкнулось в груди: видно было, что Соня, хотя и боится, но готова к такому исходу, вполне допускает, что ее отдадут чужому и страшному, который утащит в лес…

– Никогда! – твердо сказала Вера. – Ты теперь – моя дочь, как Матюша – сын. Никто тебя забрать не смеет. И твой отец вовсе не в лесу живет, – она сочла нужным уточнить, чтобы не множить страхи ребенка. – А в поселке Светлозерье, который еще Выселками называют.

– Может быть, ему одному жить скучно? Потому он и… – предположила жалостливая Соня.

– Нет! – жестко возразила Вера. – Детей у него и без тебя целая куча. И все они без хлеба и без игрушек сидят, потому что он все на водку тратит и каждый день пьяный валяется. И у меня он денег именно на водку просил, а не на что иное. Так что жалеть его, что тайгу печкой отапливать. Поняла?

– Поняла, – покорно кивнула Соня.

Много дней и даже недель она не говорила и, казалось, не вспоминала об этом эпизоде.

А потом, вечером, когда Соня с Матюшей уже легли спать в специально пристроенных для них Алешей «детских покоях», она молча залезла к брату под одеяло и долго сопела, не решаясь выговорить вслух.

– Ну, чего ты? – не выдержал Матюша, вполне физически ощущавший напряжение сестры.

– Эти, с которыми мой отец живет, они, выходит, братики и сестрички мне? – спросила Соня.

Матюша задумался. Расчеты и логические умозаключения давались ему легче, чем девочке. С тем, на что Соня потратила несколько недель, он справился за несколько минут.

– Выходит, так, – сказал он и крепко обнял сестру, понимая, что подобное открытие никого не оставит равнодушным. Что уж говорить о нежной и чувствительной Соне!

Соня тихо заплакала.

– Ты чего? – опять удивился Матюша. – Чего ж плохого, коли так? Я бы и не прочь, если бы у меня еще братья были. Я бы с ними в разбойников играл. Ты-то не хочешь…