Надя, даже приезжая в Егорьевск, редко виделась и уж, тем паче, беседовала с младшей сестрой, и потому Любочка, увидев ее на пороге, с готовностью отложила книгу и преисполнилась любопытством, хотя предмет разговора был ей известен заранее.

– Ипполит Михайлович вчерась прибыл, – сказала Надя так, как будто бы сестра могла как-нибудь не заметить ее мужа, со вчерашнего дня остановившегося в доме Златовратских.

– Зачем же, он тебе сказал? – спросила Любочка. – Навестить нас, как он заявил? Это не в его обычае, ему до нас и дела нет. Неужто по тебе соскучился? Или почуял что…

– Не говори ерунды! – отрезала Надя. – У него здесь какие-то свои, политические дела, он мне толком не объяснил пока…

– Какие ж у нас в Егорьевске политические дела?! – искренне изумилась Любочка. – У нас же, как Ипполит Михайлович съехал, так и ссыльных не осталось, если Веревкина не считать…

– Отчего же не считать?

– Да ну его! – Любочка махнула рукой с великолепно отрепетированным презрением. – Бирюк, еще почище твоего Коронина. Сидит один в немытой избе и пишет историю Тобольского централа. Для будущих поколений… Дурак! Нет, ну вот хоть ты мне скажи, Надя, – вдруг загорячилась Любочка. – Ну вот какое мне дело до будущих поколений, если меня самой там уже не будет и я ничего не увижу? А?

Надя задумалась, потом нерешительно предположила:

– Может быть, это оттого, что там будут твои дети жить? Внуки, правнуки?

– Мои-то будут, – усмехнулась Любочка. – Да им самим разбираться придется. А вот внуки Веревкина, о которых он, по-твоему, радеет… Трудно представить…

– Да уж… – Надя сама не удержалась от улыбки и продолжила, вспомнив. – Так вот же, кроме Веревкина, ты забыла, еще один на поселение приехал – Гавриил Кириллович, кажется? Может, у Ипполита к нему дело?

– Да, Давыдов, я его у Каденьки видала, – согласилась Любочка. – Нормальный, вроде бы, человек, хоть и ссыльный, говорит, шутит, улыбается… Позабыла, верно, но тому удивляться нельзя, потому что ты со своей новостью этого Гавриила Давыдова и все прочее перебила…

– Я?

– А то? И не делай, пожалуйста, такое лицо, будто не понимаешь! Я Измайлова имею в виду, которого ты в тайге подобрала…

– Ну и как он тебе? – независимо поинтересовалась Надя.

– Андрей Андреевич? Он… он, славный, наверное, человек, но…

Любочка задумалась, формулируя, и по привычке задвигала, зажевала маленькой губкой, как делают степные сурки-байбаки. Когда-то давно Иван Гордеев купил на ярмарке такого зверька – толстенького и потешного – на забаву своим детям, Пете и Маше. Почти взрослому Пете он быстро надоел, а Маша еще долго возилась с ним, заворачивала в пеленки и укладывала спать в специально слаженную Мефодием маленькую кроватку. Наде тоже очень хотелось такого зверька, и она, пересилив себя, даже просила отца. Левонтий Макарович поднял тонкий палец и сказал дочери: «Звери лесные или степные должны жить в соответственных им местах, то есть в природных изначальных условиях». Маленькая Надя из этого высказывания поняла одно – жирненького сурка с теплой песочной шкуркой у нее никогда не будет…

«Надо спросить у Маши, что с ним потом стало, она уж большая была, должно, помнит,» – подумала Надя, а Любочка, наконец, разродилась определением.

– Твой Измайлов славный, но какой-то неэффектный!

Надя неожиданно разозлилась. В сущности, оценкам сестры, которая с самого раннего детства чутко и ревниво приглядывалась к миру, она доверяла едва ли не более, чем своим, зная за собой известную ограниченность взгляда. И в данном случае возразить ей было нечего. Но к чему это?! Что с этим делать? Да, Измайлов действительно неэффектен. Вот старший Гордеев был эффектен, не отнять, особенно когда напьется, нальется дурной кровью и примется реветь, ровно медведь в тайге. Митя Опалинский в молодости был эффектен, это нынче его пылью присыпало, да и Матвей Александрович тоже – раз взглянешь, после в кошмарах проснешься. В Андрее этого нет, все верно. Случайно взглянешь, отвернешься и не вспомнишь после. Неэффектен! А как он двое суток по холодной тайге полз, истекая кровью, как через адову, непереносимую боль ей улыбался и шептал: «Не бойся, Наденька, не бойся, милая, делай, что надо…» Это как?!

Надя фыркнула и вышла, ничего более не сказав. Любочка презрительно усмехнулась ей вслед. Что с сестры возьмешь? Дикарка, простушка, даже замужество никуда ее не продвинуло. Невзрачный Измайлов, подобранный в тайге и удачно излеченный ее изуродованными грязной работой, но сильными и умелыми руками (очевидные достоинства сестры Любочка вполне признавала), вполне годится для ее героя. Исполать ей. Каждый сверчок знай свой шесток. «Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним». Любочка с удовольствием взглянула на свои беленькие, изящные ручки с продолговатыми розовыми ноготками, мило улыбнулась своему отражению в зеркале и почти искренне пожелала сестре хорошо провести оставшееся до отъезда в Екатеринбург время.

Глава 7

В которой Вера Михайлова пишет письмо бывшей хозяйке и вспоминает о прошлом

1891 год от Р. Х., октября 5 числа, г. Егорьевск, Ишимского уезда, Тобольской губернии


Здравствуйте, любезная и дорогая Софья Павловна!

Пишет к вам известная вам Вера Михайлова, ваша бывшая горничная и должница во всем счастии и благополучии моей жизни. Во первых строках спешу сообщить, что здоровье мое и деток, слава Господу, хорошее. Матюша и Соня веселы, резвы и делают соответственно их возрасту изрядные успехи в науках. Матюша уже может по складам читать детские книжки, пишет печатными буквами записки, считает хотя и с ошибками, но споро. Подбирается уже к делению и умножению, и иногда верно. Соня же еще с прошлого года читает бегло и жадна до книг, даже таких, которые ее поре вроде бы не по ранжиру. По вечерам Матюша уж давно уснул, а она зажжет в головах свечу, и все разбирает чего-то. Я, однако, ей не препятствую, памятуя собственную неуемную тягу к просвещению, каковая вместе с вашим радением и привела меня к нынешнему завидному, по изначальному чину, положению. Правильно ли я поступаю, касательно Сони, на ваш взгляд? Аглая Левонтьевна и Каденька меня за то корят, говорят, что дети мои почти не играют, и от переучивания у них может мозговая горячка случиться. Правда ли это? Я сама склонна полагать, что нет, так как ведь не насилием ей дадено, а только по ее собственному хотению и стремлению. При том арифметика дается Соне куда хуже Матюши, и даже в пределах десятка она пользуется пальцами для вспоможения расчетов. Но я о том не печалюсь, и жду срока, так как сама научилась считать на пятнадцатом году, а читать и писать так и вовсе к двадцати.

Марфа Парфеновна по-прежнему захаживает к нам регулярно, и передает вам, Софья Павловна, любезный привет. А также Аглая Левонтьевна, Надежда Левонтьевна, Любовь Левонтьевна и мать их Каденька часто вас поминают и просят передать свою сердечную приязнь, как стану вам писать. Вот, передаю с удовольствием. Надежда Левонтьевна нынче в Егорьевске и уж попала в переплет. С ваших еще времен увлекаясь наукой врачевания, ходит она каждый год по весне и осени в тайгу, собирать какие-то потребные ее делу снадобья. В этом году обернулось такоже, но вот оказия – опять ехал на прииски инженер и опять на повозку разбойники напали. Инженера ранили тяжко, но он как-то от них уполз, и Наденька его как раз в тайге и подобрала и выходила. Она по обычаю молчит и толком не рассказывает, но были там какие-то ужасы вроде вырезывания пули ножом из живого человека и тому подобное. Зовут инженера Андрей Андреевич, а фамилия его – Измайлов. Я-то его еще в глаза не видала (да и чего ему ко мне являться, коли он к Опалинским нанялся), но Наденька после всей этой истории ходит и глядит как-то так, что мне за Ипполита Михайловича тревожно.

Вы в прошлом письме об господине Златовратском спрашивали. Иронии, явно в ваших словах присутствующей, я, каюсь, по глупости своей крестьянской не поняла, но отвечаю: занятия мои с Левонтием Макаровичем все продолжаются. Мне оно уж скорее в маету, но он, кажется, привык и ждет, а я обидеть человека, который столько мне всего открыл, пока не решаюсь. Из латыни я теперь знаю чуть менее его, да только интерес ко всей этой исторической ветоши во мне поугас. Годы, должно быть, да и самой теперешней жизни для интересу довольно.

Передают вам также привет Илья, Роза и Самсон трактирщики. Дела их идут на процветание, Илья еще два года назад открыл новый трактир (не помню, писала ль вам), а теперь еще и гостиницу и мангазею во флигелях. Теперь у нас в Егорьевске, стало быть, два трактира: «Луизиана» и «Калифорния». В мангазее заправляют Варвара, младшая дочь Алеши, и Потапова Татьяна, бывшая невеста Пети, которая так замуж и не вышла. Хоть и появился еще один трактир, но Роза с Самсоном на прибыль не жалуются, стали еще толще и печалуются только об одном: Илья не хочет жениться, и в новом трактире нет хозяйки, только прислуга, а это – дело ль? О том годе Роза уж пыталась хитростью дело обернуть. Для старенького скрипача Якова, который еще с вашей поры в Егорьевске прижился и в Сорокино возвращаться не стал, привезла из той семьи молоденькую его правнучку – Рахиль, черноглазую и носатенькую, якобы за дедушкой ухаживать. Яков после открытия «Калифорнии» перебрался за Ильей туда, и посейчас иногда играет по вечерам на скрипке на радость мастеровым и проезжим людям. Рахиль, само собой, при дедушке, и Розин расчет понятен. Да не тут-то было. Илья, как вы помните, ко всем без разбору ласков и мягок, но только желательного оборота события не получили, и бедная девочка Рахиль, отчаявшись в своей привлекательности (да еще и Роза на нее, должно быть, давила), даже пыталась от горя спичками травиться. От греха подальше Рахиль вернули в Сорокино, а Илья так холостым и живет, и все время и силы отдает расширению дела, проявляя в том недюжинную сноровку. Для начала он проехал по тракту едва ли не от Екатеринбурга до Тобольска и раздал взятки служащим почтовых станций, всего лишь за то, что они в разговорах с постояльцами, как бы между прочим, будут упоминать, что вот, дескать, в городке Егорьевске есть очень приличное и чистенькое заведение для проезжающих… На тракте он на трех верстах в обе стороны поставил огромные деревянные щиты, на которых сверху огромными буквами из жести прибито «Калифорния», а ниже написано и даже нарисовано (в том ему Варвара помогла) про комнаты, выпивку, горячую еду и даже музыкальные вечера. Оживление от такого новшества заметно сразу, и нынче комнаты для гостей в обоих трактирах почти никогда не пустуют. В мангазее, кроме обычного ассортимента, Варвара своей волей соорудила странную торговлю: игрушки, да поделки из кости или камней от всяких инородцев, и ее собственного художественного изготовления, да одежда из мехов и кожи тех же инородческих покроев. Странно, но все это покупают охотно, особенно из тех, кто проездом по тракту останавливается. Алеша при мне все Варвару пытал: ну чего тебе неймется, чего не хватает? Денег много, скажи, сколько тебе надо, дам. А она ему: ничего мне не надо, хочу свое собственное дело иметь. А замуж тоже не хочет. Алеша, хоть он и не скажет никогда, но из-за того переживает сильно. Дикая девка, совсем. Куда она в тайгу ходит, к кому? Людям в Егорьевске говорит: к шаману. Алеша их верования и обычай знает, сказал мне: врет она все. Пытался подговорить кого-то из своих проследить за ней, так она сама того выследила и – бревном по голове. Еле очухался потом, домой дополз. Больше никто не соглашается.