– Заходи, – пригласил его Александр.

– Здравствуйте…– удивленно поздоровался Иван с Аленой.

Она в ответ поприветствовала его. Осипов не сводил с нее глаз, пока она еще раз попрощавшись, не вышла из квартиры Александра.

– Боже! Кто это? – чуть ли не с открытым ртом спросил Иван.

– Моя соседка.

– И зачем она к тебе наведалась? – игриво спросил сокурсник.

– Просто так. Поговорить, – сдержанно отвечал Саша.

– Подожди. Ты вообще хорошо разглядел ее? Она же сногсшибательна! – поражался Осипов.

– Давай не будем говорить об этом.

– Ладно, ладно.

– Проходи на кухню. Сейчас я возьму все, что нужно и приду.

Александр подошел к книжным полкам, взял необходимые книги и, как только отошел от них, вспомнил: «А! Тот учебник! Остался у Наташи!» И снова все события промелькнули в его памяти. Удивительно! Только вчера похоронили бабушку, а сегодня уже новая жизнь, непонимание в институте, непонимание со стороны товарища, который пришел решать задачу. Хотя, спасибо ему за это непонимание. Ведь так легче! И Алена порадовала его, разгрузив его мысли, дав им вырваться. Но она, наверное, не должна была приходить? Или наоборот?

Александр и Иван сидели за кухонным столом, решая задачу. Точнее, Александр решал ее, а Осипов только и делал, что оглядывался и поддакивал в редких случаях. Ему явно было некомфортно. И фотография, стоящая на столе, его тоже смущала. Бедно убранная квартира угнетала. Через полчаса Александр закончил писать решение задачи и предложил Ивану попить чай или кофе, однако товарищ отказался. И они, даже ни о чем не поговорив, попрощались.


Александр снова остался один. Снова стало холоднее. Квартиру окутали мрачные тона, хотя в действительности все было по-прежнему. Юноша начал ходить по квартире, чтобы хоть чем-то быть занятым. Поразительно, но он даже не спросил у Ивана, что на завтра нужно готовить к занятиям. Ему было все равно. Вся его мечта испарилась и превратилась в один вопрос: «Зачем?» Для чего это все, если заканчивается у всех, и у президента и у раба, одним и тем же? Правила земной игры запрещают владеть информацией, отвечающей на вопрос «Что дальше?» Если, конечно, вообще есть игра, правила и информация. Подумав, что он чрезмерно загнал себя во все возможные углы по поводу смысла, Александр открыл комод, где хранились бабушкины вещи. Из дальнего угла нижнего ящика, он достал коробку, в которой хранились фотографии. Открыв картонный сундучок застывших моментов, Саша увидел, что с края лежат два конверта. Один тонкий-тонкий, другой потолще. Решив, что теперь у бабушки не может быть никаких секретов, юноша заглянул в тот, что потолще. Александр совершенно не ожидал найти в нем то, что в нем реально находилось. Пересчитав дрожащими кривыми руками все, он не поверил. На эти деньги можно было жить, как минимум до конца учебного года. Может быть, бабушка копила на собственные похороны? Это модно в последнее время, да и вполне рационально. Умерший всегда доставляет немало хлопот, душевных расстройств, срывает планы, а оставляя деньги, он заботится хотя бы о материальной стороне вопроса. Быть достойно погребенным дорогого стоит, так зачем обременять других лиц, тем более любимых и близких? И все же. Никакой записки и инструкции к этим средствам не было. Может она в другом конверте? Отойдя от изумления от находки, Александр открыл второй конверт. В нем лежало рукописное письмо. Развернув его, первое, на что Александр обратил внимание, это почерк. Он был удивительно похож на его собственный. Ровными и красивыми буквами было выведено:

«Мама! Больше не могу. Правда! Я не силах терпеть то, что называется моей жизнью. Пожалуйста, пойми меня и прости, если сможешь! Не думай – сейчас я нахожусь совершенно в трезвом состоянии, каждое слово моё обдуманно.

Если до момента того случая, о котором я просила тебя не напоминать, я была жизнерадостна и весела, то после того, как виновник этого кошмара сделал то, что сделал – невыносимо жить! Я любила его, мама! Любила каждую его клеточку! Каждую ресничку! Сейчас, мне думается, я ненавижу его, но ненависть так тесно граничит с любовью, что сама не знаю, что чувствую. А если бы он вернулся? Господи! Что я наделала? Что я наделала? Что я сотворила с Сашенькой? Какое же я мерзкое чудовище! Мы старались не говорить об этом, но сейчас…..бумага терпит всё! Прочти, умоляю, и прости последний раз!

Мама! Я не знаю, что могло произойти! Коля так любил меня, был так нежен, задаривал меня подарками. Пусть даже мелкими, но такими приятными и неожиданными. Он был так вежлив, обходителен. Он был моим рыцарем, моим принцем. Он во всем мне помогал. Он нравился и тебе, мама! Ну что могло случиться? Что могло произойти?!!! Я была прежней. И он сначала тоже был прежним. Я забеременела. И даже беременной сохраняла прежний характер, была уступчива и ласкова. Не капризничала. Какая тварь могла его окрутить? Как это вообще могло случиться? Он просто пришел и бросил мне в лицо: «Все ошибка. Я нашел настоящую любовь». А я тогда кто? Он так трепетно ко мне относился, мама, поцелуи его были нежнее нежных! Что это, если не любовь? Как он мог оставить меня? Беременную! Ему было все равно не то, что на меня, ему было все равно, что я ношу его ребенка. Он кричал, что это вообще не его ребенок. Боже! Мама, что за слова! Они резали меня. Даже не резали – рвали! Я снова плачу. Это невыносимо. Как это могло случиться???? И тогда я снова приехала к тебе, моя дорогая добрая мама! Внутри меня жил Сашенька и, спустя период долгих слез, нервных срывов, я начала испытывать такое отвращение к существу, жившему внутри меня, так как отцом его был предатель, мерзавец! Я задумала месть! Аборт было делать слишком поздно. Да, я и не сделала бы! Я пропиталась ненавистью, яростью, презрением к его ребенку, словно он был только его! Он хотел сына, я знала, что будет сын. Но он ему оказался не нужен. Другая женщина околдовала его! Мама, слезы текут сейчас ручьем, хотя я пытаюсь совладать с собой.

Что я творила? Я начала принимать все эти ужасные вещества разными способами, чтобы навредить малышу, который беззащитно рос внутри меня. Только я могла его защитить, но я губила его. Я желала только одного – чтобы сын поплатился за грехи своего отца! И я добилась своего. Когда родился Сашенька, хоть и здоровый, но с первых секунд было ясно, что он некрасив. Я испугалась, когда его дали мне. Эта грубая кожа, которая должна быть как шелк, искривленные конечности, желтые ногти, горбик – показали мне результат моих стараний. И тогда я испытала страх. Страх и ужас. Я боялась себя самой, я сама себе ужасалась. После того, как это прошло, раскаяние поглотило меня. Я не знала, как все вернуть. Как исправить это? Я обрекла невинного человека на страдания!


Сейчас Сашенька сидит передо мной в кроватке и что-то лопочет. Я вижу его внешнее уродство, но знаю: душа его светла. Он говорит что-то непонятное: «Ла-ма-ла-па-па-ма-ла». Это так мило. Я не могу себя простить. Я совершила худшее преступление, которое можно было совершить! Я – животное! Даже хуже животного. Прости меня, мама! Я знаю, ты вернешься минут через десять, передо мной смертельная доза освобождения и наказания. Прости! Пожалуйста, прости! Если будет возможность – кремируй меня, пожалуйста. Я оставила тебе денег. Не думай, откуда они. Это совершенно запутанная история, но ими можно пользоваться. Пожалуйста, прости! Только прости меня. Хотя я даже не представляю, как можно простить такую мразь, как я. Я не заслуживаю жизни. Место мне – самый худший уголок ада. Прости. Я люблю тебя. Прощай. Мы больше никогда не встретимся».

Александр опустил прочитанное письмо, продолжая держать его в руке, и смотрел в угол комнаты. Никаких мыслей. Когда Саша понял, что ни о чем не думает несколько минут, он помотал головой, поднялся и пошел в ванную умыться. Он умывался холодной водой и каждый раз, когда закрывал глаза, его мозг выдавал картинку, как мать писала это письмо. Находиться в квартире было несносно. Словно, пока он был в ванной, кто-то выкачал половину воздуха. Он прошел на кухню, еще раз глянул на фотографию Анны Владимировны, как будто дал ей понять, что теперь все знает.

Александр накинул свою старенькую куртку и вышел из дома. Он остро чувствовал необходимость в морозном воздухе. Выйдя из подъезда и ощутив, как холодный ветер обдул его неприятное лицо, Александр решил не надевать ни капюшона, ни шапки, которая всегда находилась в большом кармане его куртки. Он пошел. Без идеи маршрута, как говорят: «Куда глядят глаза». Шел ради того, чтобы идти, чтобы забыть, хотя знал, что это невозможно. Когда нужно запомнить – запомнить сложно, когда забыть необходимо – сложно забыть.

Наконец Александр немного пришел в себя. Он начал рассуждать, и внутренний диалог был таков:

«Я совсем не знаю жизни. Жизни настоящей. Какая она на самом деле? Оказывается, есть любовь, которая способна породить ненависть к собственному ребенку!!! Хотя откуда мне знать? Как я могу рассуждать о любви, если мне знакома еле уловимая симпатия? О любви к детям я тоже ничего не знаю. Я даже не знаю толком, откуда они берутся. А все дети, которых я видел, убегали от меня, крича и тыкая пальцем. Но мне они не становились от этого ненавистны. Мне и ненависть незнакома. Что это? Что чувствует человек, когда ненавидит? Пользуясь знаниями, которые у меня есть, мне думается, что я должен ненавидеть Никиту и Катю за некоторые черты их характера, за то, что они сделали и за то, что, возможно, явились основными звеньями цепи причин смерти бабушки. Но я не чувствую злости! Они такие, какие есть и случилось так, как случилось. Если кто виноват, так это я. И это моё горе. Только моё.

Каково это, ненавидеть другого человека? Что нужно чувствовать? Желать ему смерти? Желать смерти странно, ведь она обязательна для каждого. А любовь? Что это? В книгах часто описывают сильные чувства, которые часто выражаются в учащенном биении сердца и прерывистом дыхании. А разговоры влюбленных только и сводятся к чувствам. Неужели можно прожить всю жизнь с одним человеком и разговаривать только о том, как часто бьется сердце? А потом выяснять от чего оно не бьется так часто, и устраивать из-за этого скандалы! Хотя про биение сердца я знаю немного. Когда я вижу Алену, дыхание действительно сбивается. Точнее, это было до вчерашнего дня. Я всегда был вмиг ослеплен ее лучезарностью, как только встречал ее. Но в ней есть что-то помимо внешности куклы. Словно это что-то сидит внутри и посылает сигналы сверхъестественной притягательности. А когда она пришла сегодня, и особенно вчера, я не испытал сильного трепета. Да. Сердце екнуло, но один раз – мощным ударом оно дало знать о своем неравнодушии. И я спокойно беседовал с ней, не теряя головы, только иногда смущаясь. Голос мой был ровный и дыхание тоже. Я уверен, что эмоции мои были подавлены моими думами о смерти бабушки и смысле существования. Чего только так засел этот вопрос в мою бедную голову??? Смысл! Смысл! Только бы сейчас снова не начать думать об этом. Не начать сомневаться. Потеря родного человека вызвало во мне определенные эмоции, которые заполонили всего меня, вызвав, к моему несчастью, вопрос о смысле жизни и вытеснили симпатию к Алене. Но не совсем. Не вытеснили, просто пока прикрыли, спрятали. Я же рад был ее слышать, слушать, разговаривать. Хотя, наверное, только она слушала меня. Все мои ненормальные мысли. И ведь даже сейчас я думаю о ней. Её визит, конечно, странен. Может она смеялась надо мной? Нет. Нет.