— Остолопа?

— Ага, того из тренажерного зала, который не может засунуть руки в карманы своих штанов из-за размера бицепсов. Ему нужно уменьшить потребление допинга.

— Допинга? А, ты имеешь в виду стероиды. Сомневаюсь, Мак всегда был большим. — Большим, но не таким внушительным, как человек, сидящий напротив меня. Не удовлетворившись моим ответом, Рори саркастически приподнимает бровь. — Да и чья бы корова —

— Мычала?

— Типа того.

— Мне нравится быть в форме, — говорит он. — И чтобы мой член был доступен.

— Что? — смеюсь я.

— Он похож на мультяшку. Так это он?

— Он? А, у кого я остановилась? — Рори не отвечает, хотя выглядит уже не таким невозмутимым. — Знаешь, будешь хмурится, таким и останешься.

— И ты все равно будешь меня хотеть.

— Ух ты. Такой самодовольный. — Хватаю салфетку и, пряча улыбку, вытираю рот.

— Да. — Его взгляд, направленный на меня, граничит с плотоядным. — И ты тоже довольна мной после вчерашней ночи. Мне это нравится.

Чувствуя возбуждение и трепет между ног, я снова опускаю взгляд на тарелку и шепчу,


— Не знаю, что на это ответить.

— Скажи: Рори, это блондинка, или, Рори, это маленькая пьяная брюнетка.

У меня кружится голова, его настойчивость сковывает мой язык. Я ему нравлюсь, действительно нравлюсь. Бог ты мой, и он мне нравится. Больше, чем следовало бы.

— Брюнетка, Айви. — Слова так и соскальзывают с языка. Словно словесный поток. — Сестра остолопа, то есть Мака. Она сестра Мака. И моя лучшая подруга.

— Я понял, — довольно усмехаясь, произносит Рори.

— Хорошо. — Я делаю глубокий вдох, беру вилку и гоняю по тарелке пару ярко-оранжевых бобов.

— Ну, надеюсь на это.

— Серьезно? — Я вскидываю голову и встречаюсь с ним взглядом.

— Да. Вы казались такими закадычными друзьями там в зале.

— Потому что так и есть. Я имею в виду, что мы друзья.

— Мне это не понравилось. И он мне не понравился, — мрачно произносит Рори, словно не хочет озвучивать свои мысли.

— И при этом ты ушел.

— Это было раньше. Если скажешь, что чувствуешь то же самое, меня ничто не остановит.

Моя вилка звякает о тарелку. И я начинаю моргать. Быстро.

— Ты опять моргаешь, крошка. — Его голос низкий и хриплый.

— Ничего не могу с собой поделать, — шепчу я. — Это перебор. — Слишком рано. И слишком много.

— И не говори. — Он почти удрученно склоняет голову над тарелкой и вонзает вилку в колбасу. — Только что я трахал какую-то сексуальную цыпу. — Думаю, мой подбородок сейчас ударился об стол, и тут он спрашивает, — Нравится местный жаргон? Подумал, что ты это оценишь. — Рори отрезает кусок. — Кстати, я тебя имел в виду. А в следующую минуту я влюбляюсь. Опять же, тебя.

— Нет. Ты не можешь. — Он не может быть влюблен, особенно говоря таким тоном.

— Знаю, — размахивая вилкой, соглашается Рори. Его Адамово яблоко дергается, когда он глотает. Как это вообще может быть сексуальным? — Именно это я, не переставая, повторяю себе, но, похоже, что тебе от меня не отделаться. Между тем, тебе просто придется не отставать.

— Рори, ты ведь меня даже не знаешь.

— Правда, — признается он. — Но это, кажется, не имеет никакого отношения к моим чувствам. То, как ты и сказала, я стараюсь избегать тебя, как чумы, то вдруг, мать твою, понимаю, что ты вытатуировала свое имя на моем сердце.

— Я ничего не сделала, — издаю жалобный стон. Я слегка ошарашена. Да, вот оно его признание — и довольно внушительное — но сейчас он впервые матерится в моем присутствии. Чертыхается в разговоре, а не во время секса. Или перед сексом. Непристойности — это часть его прелюдии.

Бог ты мой. Он джентльмен. Кто бы мог подумать?

— И честно говоря, — продолжает он, — ты не так уж много обо мне знаешь. А то, что знаешь, не совсем правда.

Думаю, врать — не очень-то красиво.

— Что?

— Ну, может, я соврал тебе пару раз, но думаю, что все в порядке.

— И почему ты так считаешь? — осторожно спрашиваю я.

— Потому что, я понял, что ты тоже была со мной не совсем честна. Ты будешь это есть? Я качаю головой, и Рори наклоняется вперед, насаживая на вилку колбасу с моей тарелки. — Колбаса Лорне — это "пища богов". Жаль, что южнее они там все язычники.


Глава тридцать пятая


Рори


— Южнее, — повторяет она и выглядит при этом, как маленькая, белокурая моргающая сова.

Боже, эти глаза. В порыве страсти почти темно-голубые, а в остальное время аквамариновые.

Ее взгляд спокоен, словно она знает, о чем я думаю. Хотел бы я, чтобы так и было, тогда бы не было необходимости в этом разговоре.

— Ага, где я живу. В основном.

— О. — Ее короткое и резкое восклицание напоминает уханье совы. — Я думала, ты живешь в Шотландии, учитывая твой акцент и все такое.

— А я думал, что ты вообще не местная, пока ты не вывела меня из заблуждения.


"Шел бы ты лесом" — сказала она с довольно убедительным акцентом. Я опираюсь локтем на стол и другой рукой все еще держу вилку... которую, кажется использую как дирижерскую палочку. — Итак, о чем это говорит?

— Честно? Понятия не имею.

Я начинаю хохотать. По крайне мере, эта девушка заставляет меня смеяться. Кроме того, она еще умеет отлично отсасывать.

— Это говорит о том, что мы оба что-то скрываем. — "О, черт, это плохо", — думаю я, наблюдая, как она бледнеет. — Не переживай. Я начну первым.

— С чего?

— Первым пунктом на повестке дня. — Я подзываю официантку и прошу ее забрать тарелки, когда понимаю, что Фин больше ничего будет есть. — Хотелось бы мне, чтобы это произошло чуть позже. Тогда бы я смог сводить тебя в паб.

— Звучит зловеще.

— Поверь мне, с алкоголем было бы гораздо проще. Сосредоточься, — авторитетно заявляю я. Затем начинаю смеяться. — То, что я тебе собираюсь сказать, похоже на отрывок из готического романа.

— Ух ты, здорово, сейчас будет рассказ. Мне стоит устроиться поудобнее? — интересуется она, хотя явно сбита с толку.

— Конечно же, — отвечаю, похлопывая по своим коленям. Она хмурится, и, сделав глубокий вдох, я начинаю. — Итак, я. У меня есть акцент, но вырос я не в Шотландии, если не считать школы-интерната, и, хотя я определенно шотландец, моим домом является Лондон.

— Не так уж и страшно, и всё же, я удивлена, что тебя не лишили паспорта.

— Удивлена?

— Ну, твой акцент определенно утонченный, несмотря на то, что иногда перегибаешь палку.

— Ты напрашиваешься, чтобы тебя отшлепали, — произношу я хрипло, но не для пущего эффекта, а потому что образ ее разгоряченной после шлепков попки всплывает у меня в голове. — Когда я злюсь или возбужден, мой акцент проявляется чуть больше. — И я определенно возбудился, шлепая ее задницу. — Но ты ведь уже знаешь об этом? — добавляю я тем же тоном и для большей убедительности обольстительно улыбаюсь. Я позволяю своему взгляду скользнуть по ее телу, прежде чем снова заговорить. Не то, чтобы я очень этого хотел, но чувствую, что единственный способ заставить ее мне доверять — это самому быть с ней честным.

— В добавок ко всему прочему, можно сказать, что мои корни здесь, в этой самой деревне. Точнее, в большом домище, как вы его называете. — Я сжимаю руки в кулаки, борясь с желанием разгладить морщинку между ее бровей. — Его недавно продали. Не знаю, в курсе ли ты. Целую вечность заняло, чтобы оспорить завещание после смерти владельца, который пожертвовал дом благотворительному фонду.

— Слышала, — тихо отвечает Фин.

— Но о чем ты не слышала, и, на самом деле, чего почти никто не знает, покойник был моим дорогим папашей, или, как я предпочитаю его называть, донором спермы.

— О, это... ничего себе.

Натянуто улыбнувшись, это лучшее, на что я способен, рассказывая о грандиозном говнюке, я продолжаю.


— Ага. Мы приезжали сюда на летние каникулы. Мама, я и Кит. Жили в коттедже, ну том, где мы провели с тобой нашу первую ночь? — Мать твою, как же к лицу ей румянец. — Забавно, но старый ублюдок оставил нам тот дом по завещанию.

Я презрительно фыркаю и перевожу взгляд на окно. Мы не были достойны дома Тремэйнов, только коттедж, кажется, подходит для его незаконнорожденных сыновей. Его единственных сыновей. Которых он прятал от остальной своей жизни, пока не счёл нужным представить. Да пошло оно на хрен. К тому времени, как мы стали ему нужны, он нас с Китом уже ни в малейшей степени не интересовал.

В этот момент я понимаю, что прикусил губу изнутри.

— Мы навещали его, но никто никогда не упоминал, кем он являлся. Нам было сказано, что он просто друг семьи. А потом, умерла его жена. Она была инвалидом в течение многих лет. У них не было детей. Мы с Китом стали неприятной неожиданностью, а наша мать — грехом женатого мужчины.

Лицемерное дерьмо. Не могу сдержать горечь в голосе. Я думал, что в порядке, что смогу отмахнуться от этого, но, кажется, не получается. Вся эта ситуация — полный отстой, и я бы предпочел, чтобы никто не знал, но я должен это сделать. Я должен заставить ее открыться.

— Так вот, после смерти жены, он решил, что в его жизни есть место для нас, по-видимому, чувство вины его больше не обременяло. Нам с Китом было около двадцати трех, и воссоединение с отцом нас больше не интересовало. Было слишком поздно, и мы сказали ему об этом. — В последний наш визит на праздники мы практически послали его.

Фин ошеломлена. Она выглядит весьма потрясенной. Черт, и почему я так много болтаю? Надо было придерживаться голых фактов. Я испытываю чудовищное напряжение и не сразу понимаю, что она тянется через стол к моей руке.