А между тем приговоренный к смерти Дантон оказался куда прозорливее в своей последней фразе, брошенной Робеспьеру. Неподкупный полагал, что обезвредил Батца, лишил барона его щупальцев… На самом деле он лишь попался на крючок, пошел по дороге, начертанной бароном, хотя сам не понимал этого.

План Батца оправдывал себя. Робеспьер избавился и от противников, и от поддержки. Почва под ним качалась, положение становилось зыбким, внизу была только пропасть. Удерживаться на вершине он мог теперь лишь благодаря страху, который внушал. Правда, сам по себе Робеспьер был слишком труслив и жалок, чтобы этот страх нельзя было побороть.

Но сколько он еще продержится, угрожая всем гильотиной? Этого тогда никто не знал.

Я обратилась, наконец, к старику доктору, лечившему раньше многих членов королевской семьи. Честно говоря, особых сомнений у меня уже не было. Но услышать мнение врача тоже казалось нелишним.

– Поздравляю вас, сударыня, – глядя на меня из-под очков, сказал мне Дебюро. – Ваши догадки абсолютно обоснованы.

– Так я беременна!.. – произнесла я полуутвердительно, не зная, как и относиться к этому сообщению, которое даже новостью для меня не было.

– Да, сударыня. Еще раз поздравляю вас. Поверьте, я не поздравлял так и не радовался даже за Марию Антуанетту, когда имел честь сообщить ей, что она ждет наследника престола.

Эти слова хлестнули меня, как удар кнута. Я сжала зубы. Зачем он говорит так? Сейчас нет уже ни престола, ни наследника, ни самой Марии Антуанетты…

– Ах, господин Дебюро, к чему вы только заговорили об этом!

– Видите ли, дитя мое, мне ведь больше нечего сказать вам.

Старый, аккуратный доктор Дебюро осторожно снял очки и внимательно посмотрел на меня подслеповатыми глазами.

– Мое ремесло обязывает меня дать вам кое-какие советы. Не ешьте соли, чтоб не было отеков, не носите высоких каблуков, гуляйте на свежем воздухе, радуйтесь, улыбайтесь, удовлетворяйте по возможности все свои прихоти и смотрите только на то, что кажется вам прекрасным… Но можете ли вы выполнить хоть один из этих советов, дитя мое? Ведь мы в тюрьме. Здесь вы не сможете даже радоваться.

– Вы правы, – прошептала я через силу. – Спасибо вам, господин Дебюро.

– И вот еще что, милочка. Держитесь подальше от мужчин. Я удивленно взглянула на доктора. Понизив голос, Дебюро продолжил:

– Этот ребенок – ваш шанс на жизнь, дитя мое. А у вас большая вероятность выкидыша. Сейчас весна… За зиму тело успевает изголодаться по зелени и фруктам. Так что вы очень хрупки сейчас. От вас и так потребуется максимум усилий, чтобы выдержать эту беременность. Я почти предрекаю преждевременные роды… А пока – остерегайтесь и мужчин, и близости с ними! Этому совету вы можете последовать.

Я часто теперь не спала по ночам, прислушиваясь к происходящему во мне и размышляя. Итак, я беременна. Более того, уже два месяца беременна. У меня есть в запасе двести с лишним дней жизни…

На какое-то время меня перестал занимать вопрос о том, кто отец. Это не имело нынче никакого значения. Важна была только моя жизнь. Я хотела жить и для Жанно, и для себя. И разве то, что я получила шанс на спасение, даже не мечтая об этом, – не знак свыше?

Дебюро сказал: преждевременные роды… Если это будет так, дни подаренной мне жизни сократятся и шансы дожить до гибели Робеспьера уменьшатся. А если будет выкидыш, я и вовсе лишусь этих шансов. Этого нельзя допустить. Я буду беречься, буду спать по ночам, буду долго гулять по дворе Ла Форс.

И буду очень стараться отгонять от себя мрачные мысли.

3

Я склонилась над сточным желобом, по которому стекала грязная вода из фонтана, и меня вырвало. Снова нет никакой пользы от того, что я завтракала. Хоть и не ешь вовсе – все напрасно… Я стала худая и бледная, словно меня с креста сняли; этот ребенок высасывал из меня все, вплоть до мозга костей. И рос так быстро, что уже теперь, на четвертом месяце, было явно заметно, что я беременна.

На тюремную еду я едва могла смотреть. Единственное, что не вызывало у меня отвращения, – это были вода, молоко и белый хлеб. Иногда я заставляла себя поесть вареного риса. Остальные тюремные блюда – бобы, сельдь, горох, чечевичная похлебка – повергали меня в ужас. Тошнота так мучила меня, что я много раз в день выбегала в тюремный двор. А еще я испытывала страшную тягу ко множеству вкусных вещей, чаще, увы, лишь воображаемых. Сплошные огорчения подстерегали меня: теряя остатки мужества, я вот уже который день ходила как в воду опущенная.

Изабелла, поддерживая меня под локоть, довела меня до скамьи.

– Возьмите, – сказала она, протягивая мне сверток.

Я развернула его. В нем было несколько горстей свежей душистой земляники. У меня все поплыло перед глазами…

– Пресвятая Дева, откуда это?

– Подарок от одного мужчины.

– Вам?

– Разумеется, мне. Ешьте. Вы должны это съесть.

– Изабелла, – взмолилась я, – в таком случае вы возьмете мою порцию супа!

Она ничего не ответила. Я стала есть, каждой клеточкой тела ощущая наслаждение от этой еды. Я никогда раньше не предполагала, что может быть такой божественный вкус. Я вообще ничего раньше не ценила по достоинству… За это, вероятно, и получила по заслугам сейчас.

– Сюзанна, – сурово приказала Изабелла, – не смейте больше то, что я даю вам, отдавать Авроре.

– Но она же маленькая. Она еще растет.

– Пусть растет. Вам сейчас ягоды нужнее, чем ей. Вы должны думать о себе и своем ребенке.

Изабелла говорила со мной строго и сурово, прямо как мать.

Никто не заботился обо мне больше, чем она. Само ее присутствие облегчало мне жизнь.

Начало июня выдалось необыкновенно жарким, казалось, под полуденным солнцем плавятся булыжники тюремного двора. Мы сидели в тени стены, но это мало помогало. На лбу у меня выступила испарина. Я доела землянику, вытерла лоб тыльной стороной ладони и тяжело вздохнула.

Почти четыре месяца я была в тюрьме Ла Форс. За последнее время она изменилась. В мае, когда все процессы по заговорам было приказано проводить в Париже, число заключенных удвоилось, возникли ужасный беспорядок и теснота. Теперь аристократам с трудом удавалось держаться вместе. В камерах появились десятки крестьян, рабочих, коммерсантов, и многие из них даже не парижане. Теперь тут можно было встретить уроженцев всех уголков Франции. Со всех концов страны «заговорщиков» тащили в Париж.

Я уже не успевала со всеми знакомиться. Тот состав заключенных, который я застала, появившись в Ла Форсе, успел полностью измениться. Мои старые знакомые почти все были казнены, а те, кто остался, со дня на день ожидали вызова в Трибунал. Мы были как раз в их числе. Нас с Изабеллой относили к той категории узников, которые «засиделись». Четвертый месяц в тюрьме всегда был переломным. Считалось, что нас вот-вот казнят, но если, паче чаяния, этого не произойдет, то, вероятно, это означает, что о нас «забыли». Это было бы спасением.

Казнили людей знаменитых, образованных – философа Мальзерба, химика Лавуазье, писателей Шамфора и Кондорсе… А людей неизвестных, простых, казненных за невзначай вырвавшееся слово или даже за еще более мелкую провинность, было уже не счесть. Уже давно никого не судили по отдельности. Заключенных объединяли в большие группы, и Трибунал решал их судьбу одним махом.

Месяц флореаль, давший такую обильную кровавую жатву, остался позади. Сейчас был июнь – жаркий, душный, невыносимый. Духота ощущалась даже вечером. Я приложила руку к животу, осторожно потрогала, пытаясь нащупать головку, но у меня ничего не получилось.

– Он так быстро растет, – прошептала я.

– Вы хорошо себя чувствуете? Нет никаких кровотечений или болей?

– Нет, все в порядке, – сказала я улыбнувшись. – Похоже, Изабелла, вы были бы лучшей матерью для этого ребенка…

Она внимательно смотрела на меня, ее глаза, и так черные, потемнели еще больше.

– Вы можете обещать мне одну вещь, Сюзанна?

– Я готова пообещать вам все, что захотите, – проговорила я горячо. – Изабелла, я так обязана вам. Никто не сделал для меня больше, чем вы, и самое большое мое желание…

– Обещайте, если у вас родится девочка, вы назовете ее моим именем – Изабеллой.

– Если родится девочка? – переспросила я.

Доселе я не задумывалась, кто у меня родится и как я его назову. Я попыталась вспомнить, как обстояло дело с Жанно. Ему я сразу выбрала имя. И тогда я была уверена, что родится сын – сильный мальчик, который вырастет и будет меня защищать. А нынче такой уверенности не было. Мне даже было все равно, кто родится. Я, хотя и перестала задумываться над тем, кто отец, нежных чувств к ребенку не испытывала. Это была лишь моя зацепка за жизнь, отсрочка казни…

– Я назову ее Изабеллой, обещаю вам.

Просьба моей подруги звучала грустно. Она словно заранее смирилась с тем, что погибнет. И у меня, увы, сейчас совсем не было душевных сил, чтобы ее разубеждать. Ведь и мое будущее тоже было неопределенным.

К нам подошла Аврора. «Боже, – подумала я в ужасе, – как же она похудела. За что на нее-то свалилась эта участь?» В последнее время я не слишком много внимания обращала на девочку. Я следила, чтобы она умывалась по утрам, причесывала ее, заставляла вовремя есть, но уже давно не разговаривала с ней, так, как это часто бывало прежде.

– У вас снова какие-то секреты, или я тоже могу с вами посидеть? – спросила она сердито.

– Я уже ухожу, – отвечала Изабелла. – Не буду вам мешать.

Аврора села рядом. Я привлекла ее к себе, она обиженно взглянула на меня фиалковыми глазами, но ничего не сказала и не отстранилась. «Ах, какие у нее глаза», – подумала я. Она будет красавицей. Это сейчас она худая, у нее тонкие руки, плоская грудь, и платье сидит на ней как на вешалке, но я умела оценить пока еще скрытые в ней задатки и увидеть ее такой, какой она станет года через три. Сейчас ей почти двенадцать. В пятнадцать она станет просто «мадемуазель Кружит Голова».