Я вспомнила нашу далекую встречу семь лет назад. Тогда Сен-Жюст показался мне необыкновенно красивым. У него и сейчас были большие темно-синие глаза, но смотрели они тускло. Цвет лица был мертвенно-бледным, щеки чуть ввалились, безупречные черты заострились, губы стали тоньше. «Его иссушила собственная ненависть», – мелькнула у меня мысль.

– Садись, – сказал он мне резко, не прибавляя даже слова «гражданка». Видимо, для него я гражданкой не была.

Я села. Свет трех бронзовых канделябров падал на мое лицо и золотистые волосы. Я знала, что при свечах выгляжу особенно красиво, но, когда Сен-Жюст задержал на мне взгляд, я невольно вздрогнула.

Он заметил это.

– Да, у тебя есть все основания бояться, – заметил он холодно. – Ты уличена в страшном преступлении.

– Но я не боюсь.

Он молча смотрел на меня. Я чувствовала, что начинаю злиться. С какой стати мне разыгрывать перепуганную? Если уж я должна представиться заговорщицей и деятельной роялисткой, то такая женщина должна быть смелой и дерзкой. Она пересекла Ла-Манш, чтобы подкупить Дантона. Для этого нужно мужество. И она бы не стала теряться в присутствии Сен-Жюста. Да, именно так я и стану себя вести.

– Не боишься? Посмотрим.

Резкими движениями он доставал из ящика стола какие-то бумаги. Я узнала в них фальшивки, переданные мне Батцем. И сверток с огромной суммой денег. «Странно, – подумала я, – как их еще не растащили; должно быть, у такого монстра с этим обстоит сурово».

– Ты будешь отвечать на мои вопросы, сразу, без запинки. Советую не медлить и не запираться. Здесь, внизу, есть сырой подвал с крысами. Если я замечу, что ты лжешь, ты в мгновение ока окажешься там. Крысы могут отгрызть тебе пальцы. Ты ведь этого не хочешь, не правда ли?

Я не знала, что ответить: и «да», и «нет» прозвучали бы одинаково нелепо.

– Я готова рассказать, – сказала я тихо.

Он откинулся на спинку кресла, ни на миг не отрывая от меня глаз. Я только сейчас заметила, какие у него длинные белые пальцы. Пальцы инквизитора.

– Откуда ты приехала?

– Из Лондона.

– Как тебе удалось высадиться на земле Республики?

– Меня привез английский бриг в Сен-Мало.

– Как он назывался?

– «Бесстрашный».

– Кто помогал тебе в Сен-Мало?

– Английские агенты.

– Их адрес?

– Я не знаю. Они не живут там постоянно.

– Их имена?

– Фротте и Уильямс.

Все это были пока детские игры. Батц предвидел эти вопросы, а ответы я заучила, как инструкцию.

– Когда и как ты прибыла в Париж?

– Первого февраля, в дилижансе.

– Где ты остановилась?

– Нигде. Я сразу отправилась исполнять поручение.

– Преступление, хочешь ты сказать, – жестоко перебил он меня.

Я не возразила. Сен-Жюст смотрел на меня холодным змеиным взглядом.

– Ты впервые была у Дантона?

– Нет. Я ездила к нему летом, привозила деньги.

– Что он делал взамен?

– Обещал спасти королеву.

– Чем можно доказать его предательство?

Это был самый главный вопрос. Батц предупреждал меня.

– Должно быть, – сказала я очень спокойно, – в его бумагах можно найти подобные доказательства. Если произвести обыск.

Поток вопросов возобновился.

– Ты знаешь, что ты везла?

– Приблизительно. Деньги и письма.

– Содержание писем тебе известно?

– Нет. Я была только связной. Меня это не интересовало.

– Кто писал Дантону?

– Английское правительство. Уильям Питт, премьер-министр, руководил этим.

– Чего они хотели от него и что он обещал?

Я ответила неуверенно.

– По-моему, он обещал восстановить монархию, уничтожить Конвент и казнить Робеспьера. За это ему был обещан пост первого министра при малолетнем короле.

– Но Дантон всегда стоял за Орлеанов.

– Не знаю. Речь шла о маленьком короле.

– Как долго, по-твоему, Дантон предает Республику?

– С тех пор, как она была провозглашена. Все его действия были обусловлены подкупом со стороны Англии и Пруссии…

– У тебя нашли свидетельство о благонадежности, подписанное Эро де Сешелем. Он тоже работает на вас?

– Конечно. Он ведь дантонист. И скрытый роялист.

Чем дальше заходил допрос, тем увереннее я становилась.

Сен-Жюста, казалось, не интересовали мелкие подробности, на которых я могла бы попасться. Лицо его слегка оживилось. Он был рад потоку компромата, обрушившегося на Жоржа Дантона. Ему даже не важно было, правда ли это.

– Дантона никто не заставит быть честным в отношении Республики, – продолжала я громко, даже с некоторым воодушевлением. – Он ненавидит Робеспьера. Он называет его евнухом, идиотом, жалким интриганом, а тебя, Сен-Жюст, тебя он считает просто ничтожеством и прихвостнем, я сама слышала эти слова!

Мне было важно разжечь ненависть. Сен-Жюст, белый как мел – даже губы у него побелели, – вскочил с места, пальцы его сжались в кулаки.

– Замолчи! Не тебе повторять это, жалкая английская дрянь!

Он потерял свое хладнокровие, пусть на миг, но потерял.

– Ты спала с ним?

– С кем? – переспросила я недоумевая.

– С этим предателем! Отвечай!

Я возмутилась.

– Какое, собственно, это имеет отноше…

Он не дал мне договорить. Размахнувшись, он ударил меня по лицу. Я вскрикнула, хватаясь за щеку.

– Так ты спала с ним? За деньги, вероятно? И вы с ним вместе смеялись над нами?

«Над нами»? Он имел в виду, вероятно, себя и Робеспьера.

– А отчего бы нам и не посмеяться! – крикнула я дерзко, вызывающе. – Вы даете достаточно поводов для насмешек. Твой Робеспьер в свои тридцать пять лет не вызвал интереса ни у одной женщины; он потому и завидует Дантону, что сам бессилен. А ты… ты лишь бледное его подобие. Ты внушаешь ужас. Никакая женщина не захочет тебя, да и ты не способен хотеть. Ты отвратителен! А Дантон – мужчина хоть куда. Он живет полной жизнью, он знает любовь и наслаждение, а вы так никогда и не узнаете, что это такое!

Он сам спровоцировал меня на это. Я была в каком-то исступлении, я лгала, сама забыв о том, что я лгу. Инстинктивно чувствуя, что попадаю в самое больное место, я жалила, как могла. Мне нечего было терять.

Он закатил мне пощечину – одну, потом другую, но я все равно рассмеялась ему в лицо.

– Ты просто жалкий червяк! Ты даже ударить как следует не можешь! Ты не мужчина, а малокровная улитка! Посмотри-ка на себя повнимательнее!

«Я схожу с ума», – мелькнула у меня мысль. Я вырвалась из его рук.

– Ты, верно, утешаешь себя тем, что все твои силы забирает любовь к родине и революции, и потому тебя на другое не хватает. Видно, ты придумал это для своего успокоения. Но ты только себя обманываешь. Ты ни на что не способен, кроме как корпеть над бумагами и упиваться ненавистью; ты слизняк! Слизняк!

Я бросила ему это в лицо, задыхаясь от злорадства. Я играла, как настоящая актриса, и потому у меня получилось все это так хорошо, что я говорила то, что думала. Он остановился, опираясь на спинку стула; его прежде тусклые синие глаза снова засияли – так оживила их ненависть. Я в жизни не видела, чтобы кто-то смотрел на меня с такой ненавистью. Тем более что я вдруг с ужасом прочла в этом взгляде желание – зверское, жестокое, исступленное. Казалось, он готов разорвать меня на куски.

– Я запомнил тебя, – заговорил он хриплым клокочущим голосом. – Еще тогда, семь лет назад. Ты и тогда рада была унизить меня.

– Мерзавец! Я выпросила у отца твое освобождение!

– Ты рада была видеть мое унижение. Я убью тебя за это.

Он повторил это с каким-то восторгом:

– Я убью тебя. И даже не потому, что ты враг. Знай, что не потому! Я убью тебя потому, что ты – это ты. Что ты видела меня тогда, что…

– Не трудись перечислять! – прервала я его с горькой насмешливостью. – Если ты начнешь перечислять все свои низменные побуждения и гнусные мотивы, тебе не хватит ночи, жалкий Сен-Жюст, шевалье де Ришбур. Я давно готова умереть. Мне это уже не страшно. Ну-ка, поройся в своем грязном воображении, может, отыщешь что-нибудь пострашнее!

– Я уже нашел.

Мне стало немного жутко. Он смотрел на меня, как ненормальный, губы у него дергались.

– Что же ты нашел?

– Ты отдашься мне. Ты еще узнаешь, на что я способен! Я отравлю твои последние дни, я обесчещу тебя…

Он и сейчас не мог говорить без пафоса. Обесчещу! Надо же!

– Тебе прежде надо дорасти до моей чести. Такое чудовище, как ты, может со мной низко поступить, но унизить меня не сможет. Моя честь – она всегда со мной, а твои гнусные поступки касаются лишь твоей чести, Сен-Жюст де Ришбур!

Я нарочно называла его так, именем, от которого он всячески открещивался. Потом меня разобрал смех. Как, собственно, собирается он осуществить свое намерение «обесчестить» меня? Чем можно запугать меня сейчас, когда я даже смерти не боюсь?

Он почти успокоился, и взгляд его сделался ледяным. Горячая ненависть превратилась в ледяную. В этом человеке все было холодным, даже кровь. Рыбья кровь. Она не давала ему сил для длинных вспышек, горячих приступов гнева, которые характеризуют людей импульсивных и искренних, зато давала возможность подолгу таить ненависть и замышлять месть. Такую же мелочную, как и он сам.

– Ведь с тобой сидит некая Изабелла де Шатенуа, столь же злостная преступница, как и ты? – произнес он, заглядывая в какую-то бумагу. – В донесении говорится, что вы большие подруги и никогда не разлучаетесь.

Вздох облегчения вырвался у меня из груди. Подпольная сеть Батца действует. Имя Авроры не попало даже в сообщение, предназначенное самому Сен-Жюсту. Барон исполнил свое обещание. Об Авроре забудут.

Глядя на меня спокойно, очень спокойно, Сен-Жюст заговорил:

– Завтра ты будешь мягче и любезнее. Ты даже извинишься передо мной за свои оскорбления.