Роксана Гедеон - Край вечных туманов

Что-то сильно сжало мне сердце. Кровь горячей волной прилила к голове. Этот ребенок – он, наверное, такого же возраста, что и Жанно… Я поняла, что не смогу сделать то, ради чего пришла сюда. Внезапно я даже почувствовала облегчение. Почему бы мне не обратиться за помощью к Дантону? Я знала, что он питает слабость к аристократкам – даже не мужскую слабость, а какое-то сентиментальное сочувствие. И он обладает огромной властью, одного его слова будет достаточно, чтобы Изабелла с Авророй оказались на свободе. Они ведь не бог знает какие важные птицы. И пусть Батц катится к чертям вместе со всеми своими планами…

– Вы пришли просить за кого-то? – снова спросил Дантон.

Меня словно прорвало, поток слов подкатил к горлу.

– Я пришла умолять вас о помощи! Моя дочь и моя подруга брошены в тюрьму… Клянусь вам, они не замечены ни в чем противозаконном, а девочке так вообще только одиннадцать лет…

Лицо Дантона выразило досаду.

– Я где-то видел вас, не так ли?

– Нет, не думаю, – пробормотала я, уже разочарованная этим холодным тоном.

– У меня скверная память на лица. И все-таки… Вы, наверное, эмигрантка?

Еще минута – и он узнал бы меня. Я заговорила быстро и поспешно, еще надеясь на какое-то чудо:

– Сударь, я умоляю вас! У меня нет больше надежды.

– Да зачем вы явились в мой дом?! – взревел он вдруг так яростно, что я испугалась. – Хотите скомпрометировать меня? Сыграть на руку моим врагам? Неужели вы думаете, что я стану рисковать своим положением из-за какой-то девчонки и аристократки? Глупы же вы в таком случае! А я вовсе не Христос, чтобы страдать за других… Таких, как вы, сейчас отправляют на гильотину сотнями, и если бы я за всех них заступался…

Дверь распахнулась. Вошла Луиза.

– Жорж, милый, пришла Люсиль к ужину. Ты выйдешь? Я почти не слышала ее, оглушенная, почти убитая словами Дантона. Да, таких, как я, сейчас отправляют на гильотину сотнями, это верно. Он прав. Я знаю, что мне делать.

Проводив Дантона взглядом, я расстегнула новый, подбитый мехом плащ и аккуратно вытащила из потайного кармана тонкий сверток бумаг. Батц был уверен, что, если эти фальшивки попадут в руки Робеспьера, судьба Дантона будет предрешена. Оглядевшись вокруг, я как можно осторожнее приоткрыла ящик стола и быстро сунула сложенные листы в середину вороха бумаг, в полнейшем беспорядке сваленных туда. Вряд ли, подумала я с усмешкой, Дантон сумеет обнаружить их раньше, чем посланные сюда для обыска шпионы Робеспьера.

Потом я ушла, не требуя, чтобы меня провожали.

На улице меня уже поджидали. Полный лысеющий мужчина средних лет – явно человек Батца, поняла я – подмигнул мне, едва я взглянула в его сторону. На всякий случай я еще раз пощупала рукой полы плаща, в подкладке которого были зашиты письма, якобы изобличающие связь Дантона с английской разведкой. Еще одно письмо, а также тридцать тысяч ливров золотом находились в моей сумочке, вместе со свидетельством о благонадежности, подписанном Эро де Сешелем, другом Дантона.

– Держите, держите аристократку! – заорал наблюдавший за мной толстяк, едва заметив приближающийся патруль. – Держите роялистку!

Уж не знаю, был ли этот патруль в планах Батца, но появился он очень кстати. Я была спокойна, по крайней мере, внутренне, а внешне изо всех сил старалась разыграть испуг и замешательство.

Почти сразу же меня окружили случайные прохожие и зеваки.

– Предъяви-ка свидетельство, гражданка, – крикнул сержант, пробившись сквозь толпу. – Нам нужно знать, кто ты.

– Конечно, – полуиспуганно пробормотала я, дрожащими руками расстегивая сумочку.

Достав свидетельство, я, как и было задумано, уронила сумочку. Золото из свертка хлынуло на землю. Толпа отшатнулась, словно вид денег привел ее в состояние транса. Ошеломленный сержант дал знак солдатам.

– Ну-ка, всем разойтись! Это золото принадлежит Республике, мы передадим его в Трибунал!

– Она, видно, хотела кого-то подкупить! – раздался голос.

– И выходила из дома Дантона.

– Не выходила, а входила. Это она ему деньги несла…

– Чертова кукла! Эмигрантка, ясное дело! Протянутое мною свидетельство сержант даже не стал рассматривать.

– Теперь это не имеет никакого значения, – изрек он сурово. – Ты арестована.

Солдаты аккуратно собирали рассыпавшееся по брусчатке золото.

Я вздохнула. Слова сержанта не вызвали в моей душе никакого отклика, в тот момент мне было все равно, и хотелось только, чтобы все закончилось как можно скорее.

Ворота Люксембургской тюрьмы захлопнулись за мной через пять минут.

– Твое имя?

– Сюзанна де ла Тремуйль де Тальмон.

– Возраст?

– Двадцать три года.

– Профессия?

– Без профессии, – сказала я после короткого размышления.

Эта процедура водворения в тюрьму уже становилась для меня привычной. Канцелярист, внимательно приглядываясь ко мне, записывал мои приметы. Я равнодушно огляделась по сторонам. Люксембург показался мне и чище, и лучше Шантийи. Правда, я несколько сожалела, что попала сюда. Но ведь Батц обещал, что рано или поздно мы с Изабеллой и Авророй соединимся в одной тюрьме.

Мысленно я еще раз припомнила все, что должна буду говорить. Мне нужно было нагромоздить гору лжи, но я ни малейшего стыда не чувствовала. Это просто еще один способ мести. Я была уверена, что выйти живой на свободу мне не удастся, но, по крайней мере, я причиню вред республиканцам. Иногда я даже чувствовала что-то похожее на благодарность к Батцу – за то, что он дал мне такую возможность.

– Камера номер четырнадцать!

Тюремщик сзади меня загремел ключами.

Пока мы шли по коридору, я сразу приступила к тому, что мне нужно было больше всего. Тюремщик оказался сговорчивым, а деньги Батца пришлись очень кстати. Мы договорились о следующем: за су в день он устроит меня в чистую и светлую камеру, дополнительно за тридцать су достанет хороший тюфяк, за десять ливров в неделю будет приносить мне хлеб и молоко с рынка. За некоторую плату тюремщик согласился перевести ко мне Изабеллу и Аврору, если они здесь появятся, а также передавать письма, которые я напишу, по адресу. И разумеется, закрывать глаза на то, что у меня будут чернила и перья.

Он распахнул передо мной дверь камеры, и мы расстались в самых лучших отношениях.

Камера – а вернее большой каменный зал – была так заполнена заключенными, что на мое появление никто не обратил внимания.

Я спустилась по нескольким ступеням вниз, заняла одну из свободных кроватей. Она была узкая, железная, застланная казенным коричневым одеялом, но по сравнению с Шантийи показалась мне роскошной. Высоко надо мной было маленькое окно, наспех забранное решеткой. Я заметила, что многие кровати отделены друг от друга простынями, и решила чуть погодя поступить так же, чтобы иметь хоть немного одиночества.

В противоположном конце камеры пылал камин, но там, где сидела я, было немного прохладно. Холодом тянуло и от каменной стены. Я подумала, что, когда другие места освободятся, я займу кровать поближе к огню. И только потом поняла всю жестокость этой мысли.

– Сударыня, не сдадите ли вы деньги на дрова и уголь? – услышала я женский голос.

Вздрогнув, я подняла глаза. Ко мне обращалась миловидная девушка в белой кофточке и темной юбке, совсем еще юная, лет семнадцати.

– Что?

– Чтобы было отопление, мы собираем деньги на уголь. Можете ли вы сделать свой взнос?

Подумав, она добавила:

– Это, конечно, не обязательно. Но желательно.

– У меня есть деньги, мадемуазель.

Я протянула ей ливр.

– Только, пожалуйста, сделайте так, чтобы топили пожарче.

Она опустила монету в специальный полотняный мешочек.

– Это моя обязанность, сударыня. Мне так приятно быть чем-то полезной.

– Можно ли узнать, кто вы? – спросила я улыбаясь.

– Дезире. Дезире де Курби. По крайней мере, до сегодняшнего вечера.

– Почему до сегодняшнего?

– В семь вечера я стану виконтессой д'Эрвильи.

Мало-помалу я понимала, в чем дело.

– Вы обвенчаетесь? Здесь?

– Да. Здесь есть священник.

Она весело произнесла:

– Если хотите, приходите на наш свадебный ужин.

– Вот как, будет и ужин?

– Да. Салат из капусты, пирог и вино.

Эта милая Дезире, казалось, абсолютно освоилась с тюрьмой. Ее даже не тревожила мысль о том, что поздно вечером явятся жандармы со своим всегдашним списком и что в камере станет меньше людей. Их повезут в Консьержери – преддверие гильотины…

– Вы давно здесь? – спросила я тихо.

– Пять месяцев.

– А господин д'Эрвильи, ваш жених?

– Только три.

– И в чем же вы обвиняетесь?

– Я – в том, что аристократка. А он защищал свою арестованную сестру.

У меня сжималось сердце, когда я смотрела на Дезире. Возможно, она слишком молода, чтобы сознавать весь ужас положения. Всю чудовищность происходящего.

– Здесь только аристократы, Дезире?

– Большинство. Вы придете?

– Да, – пообещала я.

– А как вас зовут? – поинтересовалась она.

– Принцесса де ла Тремуйль.

По лицу Дезире промелькнуло удивление. Она отошла от меня, но я видела, как она что-то прошептала на ухо другой женщине – видимо, обо мне. Что ж, теперь у меня не будет необходимости представляться каждому.

Рядом со мной какой-то толстяк читал Вольтера, время от времени гневно подчеркивая абзацы карандашом. Другой мой сосед, старик лет семидесяти, вежливо обратился ко мне, спрашивая, не помешает ли мне запах его трубки. Я сказала, что пет. Мы разговорились. Его имя было Луазроль, он был генерал-лейтенантом королевской армии и в Семилетней войне потерял ногу. Вместе с ним в тюрьме сидел его молодой сын.