Роксана Гедеон - Край вечных туманов

Щеки у меня запылали от стыда и гнева. Я кусала губы, сожалея, что не могу убежать от графини в самый далекий угол Шато-Гонтье. Она смеется надо мной и вправе презирать меня! Ах, не говорил ли мне голос совести удержаться от того низкого обыска?!

– Видите, как хорошо, что я вам ее вернула, – так же любезно продолжала Флора. – Сейчас, во время войны, все эти шпильки и булавки стали ужасной редкостью. В Париже их уже выпиливают из дерева.

– Благодарю вас, – прошептала я одними губами.

Интуиция глухо говорила мне, что, хотя голос графини звучит мягко, на самом деле она следит за мной очень пристально и враждебно, с насмешкой и яростью, словно пытаясь до конца что-то выяснить.

Сама война пришла мне на помощь. Мощный грохот потряс башню, казалось, задрожали даже стены, много раз иссеченные ядрами – каменными в четырнадцатом и чугунными в восемнадцатом столетии. От страха я вжалась в кресло, зажав уши пальцами и не понимая, что происходит.

Проснулись Жанно и Аврора. Я бросилась к ним, обняла, уговаривая их не плакать и уверяя, что ничего страшного не случилось. По правде говоря, я сама не знала, что это был за взрыв. Испуганный Шарло прижался лицом к моему плечу, и я тоже привлекла его к себе, пытаясь успокоить.

– Мы все умрем, как мой папа во время войны? – пролепетал Жанно.

– Ты говоришь глупости. Мы не умрем. Видишь, грохот уже утих?

– И твой дедушка о нас позаботится, – трезво рассудила Аврора. Ей было уже одиннадцать, и она считала своим долгом помогать мне, утешая малышей. – Не хнычь, трусишка! Ты же сам говорил, что ты солдат.

– Хорошо бы узнать, что случилось, – проворчала Маргарита.

Я с горечью думала, какое ужасное получается детство у этих детей. Когда мне было шесть лет, я жила в нищете, но все же вокруг меня не свистели ядра и не гремели выстрелы. А эти малыши чуть ли не с пеленок приучаются к войне.

Дверь со скрипом распахнулась, и на пороге выросла мощная фигура Большого Пьера с факелом в руках. Мрачно и глухо прозвучал его голос:

– Синим удалось подвести мину под башню. Взрыв проломил стену нижнего этажа, и теперь нам придется оставить замок, чтобы собраться для защиты башни.

Все три этажа были превращены в поле предполагаемого боя. Восемьдесят три человека, составлявшие отряд моего отца, пользуясь передышкой, которую принесла темнота, занимались укреплением и подготовкой башни к сражению. Мы молча сидели в углу на соломе, наблюдая, как носятся по каменным залам фигуры мятежных крестьян, освещенные вспышками дымных факелов. От копоти и жары было трудно дышать.

Всеми работами руководил сам принц.

Быстро забаррикадировали два нижних этажа, обезопасили входы, устроили в нишах бойницы, заложили двери брусьями, вбив их в пол деревянным молотком. Лишь подходы к винтовым лестницам, соединяющим все ярусы башни, пришлось оставить свободными для удобства передвижения.

– Мадам, – сказала Мьетта, наклоняясь надо мной, – принц зовет вас к себе. Поторопитесь, пока еще библиотека свободна.

Я встала, ощущая, как от недоброго предчувствия у меня сжимается сердце.

– Его сиятельство просит, чтобы вы привели с собой сына. Я молча взяла за руку Жанно и направилась к выходу. На пороге библиотеки я остановилась в нерешительности.

Жанно, сонный и слегка испуганный, прижался щекой к моей руке.

– Мама, зачем нас позвал дед? – прошептал он, глядя на меня огромными синими глазами, которые в полумраке казались почти темными.

Отец, тяжело опираясь на трость, жег в камине бумаги. Услышав голос Жанно, он обернулся, и я поразилась – настолько мрачным и серьезным было его лицо.

– Сюзанна, посмотрите сюда.

Тяжело хромая – раненое колено никак не хотело заживать, – он подошел к книжным полкам.

– Смотрите внимательно.

Под его руками одна из полок повернулась вокруг своей оси, открывая моему взгляду железную дверцу какого-то шкафа, плотно пригнанную к стене.

– Что это?

Отец открыл дверцу, показал мне тяжелую кованую шкатулку, в которой было полно бумаг.

– Здесь документы и грамота, дающие право Жанно носить имя де ла Тремуйлей и признающие его законным наследником. Что бы ни случилось, как бы ни повернулись события, вы вернетесь сюда когда-нибудь и отдадите Жану то, что ему принадлежит. Сюзанна, вы обещаете?

– О да, конечно!

Я невольно почувствовала облегчение.

– Значит, – спросила я с надеждой, – вы позвали меня только затем, чтобы показать тайник?

– Нет.

Меня снова бросило в дрожь. Я почему-то была уверена, что этот разговор причинит мне боль. Инстинктивно пытаясь защититься от этой боли, я бы предпочла ни о чем не говорить.

– Дорогая моя, пришло время, когда нам надо расстаться.

Его голос прозвучал как-то странно – мягко, почти ласково. Я знала отца тринадцать лет, но он ни разу не говорил со мной таким тоном.

– Расстаться? – переспросила я, пытаясь скрыть невольный ужас, чтобы не испугать Жанно.

– Да. Полагаю, уже через час вас не будет в Шато-Гонтье. Я позвал вас, чтобы поговорить в последний раз.

– В последний раз?!

Глазами, полными страха, я смотрела на отца, и в моем взгляде были десятки вопросов. Почему я уйду из Шато-Гонтье? Как? Куда? Почему через час? И почему, наконец, этот разговор – последний?

Отец говорил медленно и тихо, четко произнося каждое слово, но ничего не подчеркивая, как и подобает аристократу:

– Я не хочу вас пугать, дорогая моя, но и не могу скрывать от вас правду. Вы всегда проявляли мужество, и вы сможете правильно понять меня. Сюзанна, я долго и честно сражался за Бога и короля. Пришло время умереть за них.

– Но почему? – прошептала я пересохшими губами.

– Мина проделала брешь в стене. Но даже не это главная причина. Шато-Гонтье с самого начала осады был обречен, мина только ускорила эту кончину.

– Кончину Шато-Гонтье. Но вы?! Вы можете уйти. Совершенно необязательно оставаться здесь, если все потеряно…

– Я не брошу этот замок. Я не отдам ни одной пяди этой крепости даром. И все мои люди последуют моему примеру.

– Я не понимаю вас. Выйдя из окружения, вы сможете снова собрать тысячи крестьян и снова продолжать борьбу…

– Нет. Это возможно лишь в том случае, если мы отстоим Шато-Гонтье. Но такого быть не может. Стало быть, если говорить честно, то, по всей видимости, выхода отсюда нет.

У меня больше не было слов. Когда голос отца звучал так спокойно и вместе с тем непреклонно, можно было не утруждать себя уговорами. Ничто не заставит его изменить решение. Иногда он становился человеком, сделанным из железа.

– Неужели вы будете так безрассудны? – прошептала я. Это единственное, что я смогла сказать.

– Послушайте меня, Сюзанна.

Он тяжело опустился в кресло. Раненое плечо и поврежденное колено доставляли ему немало страданий. Когда-то белокурые волосы стали совершенно серебряными, на потемневшем от пороха и дыма лице четче выступили морщины. Но одежда отца была почти безупречна. Помнится, в таком же наряде он сидел в своем кабинете в Париже и просматривал военные депеши…

Сердце у меня сжалось так, что больно стало дышать. Пожалуй, от страха и боли я была на грани истерики. Мне хотелось закричать от ужаса. Как он может говорить так просто о своей гибели?! Это просто кошмар!

– Вашей служанке я уже отдал те платья, которые вы наденете. Вы переоденетесь крестьянками – так легче будет уйти. Пойдете в Онский лес, и Большой Пьер проводит вас. Там, в подземном поселке Рю-де-Бо вы будете ждать Лескюра.

– Лескюра? – переспросила я почти тупо.

– Да. Он не попал в кружение, у него отряд из девяти тысяч человек. И он сумеет позаботиться о вас вместо меня.

Меня словно хлестнули кнутом. Вцепившись в руку отца, я почти закричала, захлебываясь от волнения:

– Но почему, почему вы так упрямы и безжалостны?! Я ваша дочь. Ради Бога, не отталкивайте меня, не бросайте одну! Живите хотя бы для своего внука, если я вам безразлична… Ради чего вы хотите умереть – ради химеры, дела, давно проигранного?

– Ради Марии Антуанетты, которая томится в тюрьме и подвергается издевательствам со стороны взбесившихся палачей; ради Франции, чьи традиции и культура втаптываются в грязь; ради нашего сословия, которое имеет понятие о чести и благородстве, наконец, ради вас самой и ваших детей.

Чуть помолчав, он закончил более тихо и спокойно:

– Вы мне не безразличны. Я люблю вас. И именно поэтому я должен бороться до конца.

– Вы уверены, что поступаете правильно?

– Исполнять свой долг – это всегда правильно, Сюзанна. Давайте хорошо осознаем то, что каждый из нас должен сделать, и смиримся с этим.

– Вы осознали то, что должны погибнуть. А я?

Слезы дрожали на ресницах, я насилу сдерживала рыдания, подступавшие к горлу.

– Да что же я должна осознать?

Не пытаясь меня утешить и зная, что это вряд ли возможно, отец мягко взял меня за руку.

– Дорогая моя, вы – единственная опора для вашего ребенка, а он – единственный наследник де Тальмонов. Ваша задача – любить его и воспитать как настоящего аристократа, так, чтобы мне не было за него стыдно.

– О! – только и смогла прошептать я сквозь слезы.

В моей голове не укладывалось, как можно в такую минуту думать о каких-то наследниках и родах. Это безумие! Я могла жить только нынешней, реальной минутой…

– Я. люблю Жанно больше жизни, вы знаете, отец. Не стоит даже говорить об этом…

– Стало быть, мы оба достойно выполним свою задачу.

Он с трудом поднялся, давая понять, что на разговор со мной у него больше нет времени, и подошел к Жанно.

– Жан, мне угодно поговорить с вами.

Спазмы не давали мне говорить, и я лишь молча, созерцала и слушала весь этот разговор. Жанно встал, обеспокоенно поглядывая то на меня, то на принца.