Национальный Конвент решил круто взяться за дело и пресечь, потопить в крови роялистское восстание. После того, как из рядов Конвента были изгнаны жирондисты, а Комитет общественного спасения возглавлен Робеспьером, Революция взяла курс на беспощадный террор и кровопролитие. Во всех концах Франции полыхала гражданская война. В июне против Республики восстали крупнейшие города – Марсель и Бордо, в июле к ним присоединились Лион и Тулон. Восстание было долгим, ожесточенным. Почти ни одна провинция не желала повиноваться Конвенту беспрекословно. В самом Париже было неспокойно: санкюлоты, привыкшие к выступлениям, устраивали «мыльные» бунты и требовали казни спекулянтов и скупщиков. Конвент охотно принял соответствующие декреты.

Кроме внутренних противоречий, была еще и внешняя война. Вся Европа шла против Республики. Вступление Англии в коалицию усилило мощь союзников. 12 июля французами был оставлен город Конде, 23 июля пал Майнц, пятью днями позже герцог Йоркский захватил Валансьенн. Дорога на Париж была почти открыта.

С начала августа активно заработал робеспьеровский Комитет общественного спасения, которому Конвент предоставил почти неограниченные полномочия. Так долго разрабатываемая Конституция была принята и отложена в сторону – до лучших времен.

Поскольку Майнц был сдан, с восточного фронта в Вандею была переброшена 15-тысячная армия и целая куча генералов – Клебер, Вестерман, Гоншон, Даникан, Канкло. Многие из них были решительны и талантливы. А декрет, принятый Конвентом 1 августа, ошеломил всех своей жестокостью. Он одобрял суровые репрессии против вандейцев, предписывал жечь леса, беспощадно разрушать все жилища, отбирать урожай и скот, а мятежников, взятых с оружием в руках, убивать без суда. Кроме того, Конвент решил предать суду королеву Марию Антуанетту и перевести ее из Тампля в тюрьму смертников – Консьержери.

Отцу, возвращавшемуся из Англии, пришлось нелегко. Дважды ему и его людям пришлось прорываться сквозь окружение, одна пуля ранила его в плечо, другая пробила колено, и он вряд ли смог бы когда-либо ходить так, как раньше. Превозмогая боль, он скакал в седле, ездил по окрестностям, ни на миг не прекращая своей деятельности, но выглядел постаревшим лет на десять. Он не слушал ни уговоров, ни просьб, словно дал клятву ни за что не выйти живым из этой войны.

Из Англии он привез мне обещанный документ, подписанный графом Прованским.

– Граф д'Артуа действительно помог нам, – сказал отец. – Он много расспрашивал о вас и все удивлялся, почему вы все еще во Франции. Он почти приказал мне отправить вас за границу. И я сделаю это. Нужно только дождаться документов…

Но война снова смешала все наши планы.

За какие-то несколько дней Вандея была разбита. Мощный натиск республиканских войск заставил роялистских повстанцев уйти из Ансени, Нанта, Монтегю, Туара, Нуармутье, Шолле. Вандейцы были выбиты из Мортани и Партене, Классона и Шатийона; республиканский генерал Шамбон разбил их у Сомюра. Были потеряны Сабль, Шато-д'О, Пон-де-Се, Фонтснэ, Порник, Дуэ, а отходя из Сент-Илера, вандейцы даже потеряли знамя.

Только два месяца я прожила спокойно. Синие под начальством немца Вестермана прорвали защитные ряды белых между Долем и Ренном и вторглись в сердце Иль-и-Вилэна.

20 августа 1793 года они обошли Пертрский лес и начали осаду Шато-Гонтье.

6

– Как мне надоел этот шум, – ангельским голосом сказала Флора де Кризанж. – Это ужасно утомительно, не правда ли?

Слушая эти слова, можно было подумать, что мы находимся в какой-то светской гостиной, где слишком много гостей, Я бросила на графиню неприязненный взгляд, но ничего не ответила. Да и вообще, за то время, что мы были заточены в западной башне Шато-Гонтье, я едва перемолвилась с ней несколькими словами.

Вот уже три дня замок был взят в плотное кольцо; республиканский лагерь обложил его со всех сторон. Из тактических соображений отец приказал мне с детьми укрыться в верхнем зале западной башни. Башня эта напоминала правильный каменный колодец, разделенный двумя перекрытиями на три этажа. Каждый этаж представлял собой зал с узкими окнами-бойницами и мощной колонной посредине, поддерживающей потолок. Этажи соединялись крутыми лестницами, высеченными прямо в пятнадцатифутовой стене башни.

Артиллерия пока не использовалась ни с одной стороны, и только потому, что ни у кого не было пушек. Зато пальба слышалась непрерывно. Этажи замка были завалены соломой и бочками смолы для того, чтобы устроить пожар, если синим удастся проникнуть внутрь. Но положение было тяжелым: Шато-Гонтье защищали девяносто человек, а синих было три тысячи.

– Мадам Сюзанна, можно я на минутку выйду отсюда в библиотеку? – спросил Шарло.

– Право, мой мальчик, я не знаю. Принц де Тальмон советовал нам не выходить. Может, лучше позвать Брике, и он принесет тебе то, что ты хочешь?

– Он не умеет читать. Он не поймет, что мне нужно.

Брике уже давно оправился от своей раны и, конечно же, не желал сидеть в темной мрачной башне. Его малиновая куртка так и мелькала то на мосту, то на смотровой вышке.

– У вас прелестный ребенок, принцесса, – любезно заметила графиня де Кризанж. – Ваш отец говорил мне, что вашему сыну даровано право носить родовое имя, не так ли?

– Да, – не скрывая гордости, сказала я. – Сам регент подписал эту грамоту.

Аврора и Жанно, обнявшись, спали на тюфяке, постеленном прямо на каменный пол. Носиться с кроватями было некогда. Один только Шарло не хотел спать и не мучился от скуки, просматривая картинки и читая какие-то книги, взятые из библиотеки.

– Я уже прочитал эти сказки. Что мне теперь делать?

– Пожалуй, придется подождать принца. Он скажет, что нам делать.

Отца я видела редко. Поврежденное колено причиняло ему много страданий, но он не отдыхал ни минуты. Он ел и спал, кажется, ровно столько, чтобы не свалиться от усталости, он командовал своим отрядом из девяноста человек; как все, носил бревна для укреплений, кипятил смолу, шутил с крестьянами как с равными, и все же оставался сеньором, высокородным, простым, изящным, жестоким. Упаси Бог было ослушаться его. Он говорил: «Если половина из вас взбунтуется, я прикажу другой половине расстрелять бунтовщиков и стану защищать крепость с горсткой оставшихся людей». Груз прожитых лет совершенно не давил на него. 21 августа ему исполнилось пятьдесят пять лет, но никто не осмелился напомнить ему об этом.

– Вы бы поспали, мадам, – ласково сказала Маргарита. – Ведь и в прошлую ночь вы даже не прилегли.

– Ничего. Я не могу спать, когда так стреляют.

Флора де Кризанж услышала мои слова.

– И я не могу спать, принцесса! Может, поговорим с вами по душам? Приятная беседа заставляет время идти незаметно.

– Незаметно! – ворчливо повторила Маргарита. – Неизвестно еще, что нам принесет утро. Надо было уносить ноги в Вену… Не верю я, что вашему отцу удастся устоять. Это с такой-то горсткой людей!

– Маргарита, – сказала я, – Карл XII с сотней драгун выстоял в Бендерах против четырех тысяч турок.

Отказаться от разговора с графиней не было никакой возможности, тем более что она уже придвинула свой стул ко мне. Оставалось только радоваться, что благодаря сумеркам не видно гримасы у меня на лице.

– Вы так грустны, моя дорогая. Неужели я до такой степени вам не нравлюсь?

Ее голос прозвучал почти огорченно. Я бросила на графиню удивленный взгляд.

– Да Бог с вами! С чего вы взяли, мадам?

– Вы избегаете меня.

– Нет, уверяю вас, – сказала я холодно.

– Очень рада слышать об этом. Значит, это отсутствие моего кузена так на вас действует?

Я промолчала, досадуя, что она догадалась о наших отношениях. С тех пор как в Шато-Гонтье вернулся отец, Лескюр уехал и больше не появлялся. Я не видела его тринадцать дней. А у этой графини, очевидно, очень наметанный глаз, раз она поняла то, о чем даже отец не подозревает.

Наступило вынужденное молчание. Сумерки сгущались, и выстрелы затихали. Слышно было, как противники начинают обмениваться обычными для такой ситуации любезностями.

– Эй, вы, белые сволочи, сдавайтесь! Это говорю я, революционный комиссар, Вестерман!

– Ты Сатана, а не комиссар, и мы изжарим тебя живьем, если поймаем!

Мне стало не по себе от пристального взгляда графини.

– Какие у вас глаза? – неожиданно спросила она. – Черные?

– Да, – сказала я изумленно.

– А, я так и знала!

Все эти замечания заставляли меня недоумевать.

– Откуда же вы это знали? – спросила я почти враждебно. – У меня необычный цвет глаз, блондинки обычно синеглазые.

– Не обращайте внимания. Я иногда сама не знаю, что говорю.

Я насторожилась еще больше. Как она сказала это: «А, я так и знала!» Кажется, это вырвалось у нее невольно, она даже пожалела о своей несдержанности. Может быть, она что-то подозревает? Или видела меня когда-нибудь с Клавьером?

Если это так, то пусть успокоится. Между мной и Клавьером все кончено, я никогда не прощу ему этой двойной игры, стрельбы на два фронта. Эта Флора де Кризанж может забирать его себе и любить его, сколько заблагорассудится.

– Смотрите-ка, – проговорила графиня, – это, кажется, ваше?

Она протянула мне на ладони крошечную серебряную булавку с жемчужной головкой. Я взглянула повнимательнее.

– Да, это моя булавка, – сказала я удивленно, – я закалывала ею шейную косынку… Но где вы нашли ее?

– У окна в галерее, – кротко отвечала графиня.

Я взяла булавку, машинально поместила ее туда, где она должна быть… И тут внутри у меня все похолодело. Я ясно вспомнила, что булавка эта пропала у меня как раз после того, как я перерывала бумаги в комнате графини. Да, именно тогда я обнаружила ее отсутствие. Но не знала, куда она делась… Стало быть, я обронила ее у графини?

Я бросила на Флору безумный взгляд. Она лжет! Она нашла булавку у себя в комнате, в шкафу или возле камина, но не признается, что ей известно о моем посещении! А я, как последняя дура, призналась, что булавка принадлежит мне.