— Я сделаю это. Но будет очень много вопросов. Они никогда бы не позволили ускользнуть подобному сюжету.

— Нет. Но вполне очевидно, что если мы не станем давать объяснений, они вынуждены будут оставить нас в покое. Тем более что моя отставка лишает меня моей публичной роли.

— Сомневаюсь, что это будет так легко. Ты должен быть готов к весьма неприятным материалам в бульварных газетах.

— Я никогда их не читаю.

— Тогда, ладно, все в порядке.

— Эндрю, я стараюсь держаться, это верно. Нужно сделать все возможное для Ингрид и Салли.

— Я сожалею. Виноват. Невозможно было не обидеться на твой контроль. Что с Анной?

— Она в Париже.

— В шоке?

— Я думаю, да.

— Свадебный аспект… они так раздуют его.

— Да, уверен, так оно и будет.

— Ты, наверное, хочешь, чтобы я просил людей из соседних квартир — попытался уговорить их молчать?

— Вовсе нет. Те, что хотят говорить, непременно будут делать это. Смерть призывает их давать показания, так что это бессмысленно.

— Эта сенсация не продержится больше трех месяцев, ну, может, чуть дольше.

— Причина смерти не вызывает сомнений. Мартин умер от перелома шеи после падения. Думаю, мы сможем устроить через несколько дней частные похороны. Эндрю, жизнь не подготовила меня к такому разговору. Так невероятно для меня все то, что у тебя не вызывает сомнений. Я изо всех сил пытаюсь остаться в мире упорядоченной информации и разумных действий, я пытаюсь, я должен спасти их. Потом я могу свободно сходить с ума. Вот как, этого объяснения достаточно? Если нет, то хотя бы не сейчас, Эндрю, не сейчас. Мне крайне необходим твой абсолютный профессионализм. Прошу тебя.

— Я сделаю это, не беспокойся.

— Спасибо. Благодарю тебя. А теперь я должен идти. Собираюсь отправить Ингрид и Салли в Хартли с Эдвардом. Он сказал, что постарается устроить похороны там, на местном кладбище.

— А ты?

— Эдвард говорит, что я могу пользоваться его лондонской квартирой. Там я буду доступен каждому, кому понадоблюсь.

— Как Ингрид?

— Что я могу сказать об этом?

— Ничего.

— Земля спасения, Эндрю. Я хочу, чтобы они достигли этой земли.

— А ты?

— Что я? Моя жизнь кончена. Но сейчас это неважно, Эндрю. Я благодарен. А теперь я оставлю тебя освоиться со всем этим.

— Да. Всего доброго.

— Счастливо, Эндрю.

Может показаться неожиданным, но ужас пожирает свою добычу медленно. Сквозь долгие часы дней и ночей он распространяет всепоглощающую черноту на все проявления жизни, безжалостно уничтожая их. Когда надежда истощается, подобно крови, источаемой смертельной раной, охватывает тяжкое бессилье. Жертва скользит в подземный мир, где она должна пробираться незнакомыми тропами, которые, как известно, окутаны вечной непроглядной темнотой. Ужас сковал меня. Ингрид и Салли страдают от невыносимой боли. Я же должен нести за них этот ужас. Тогда, быть может, у них есть шанс.

— Ингрид и Салли хотели бы до отъезда побывать в госпитале. — Эдвард прошел в кабинет.

— Я возьму их с собой, не волнуйся, Эдвард.

— Без тебя. Я боюсь, Ингрид хочет ехать без тебя.

— Я понимаю. Эдвард, это очень трудно. Меня беспокоит это.

— Через некоторое время, я думаю, не так ли?

— Все, что ты можешь сказать, уже не имеет никакого значения, Эдвард. Я на время задавил боль. И могу помочь Ингрид пройти через это тяжкое испытание.

— Если ты придешь, ей будет только хуже.

— Ты спрашивал ее об этом, Эдвард?

— Нет. Но я уверен.

Я вышел в гостиную.

— Ингрид, я хочу взять вас с Салли в госпитальный морг.

Она сидела прямо в своем кресле. Ее ноги, казалось, вросли в ковер. Спина тяжело опиралась о спинку кресла. Это было тело, лишенное силы, настолько расхлябанное, как будто легкая слабость мышц вела к полному разложению. Лицо, с которого уже сошли царапины, вновь обрело свою деликатность и бледность, но повороты головы были до странности неестественны.

Собирала разбитое тело, защищала, скрывала лицо. Первые шаги на пути к выживанию. Беда, поймавшая ее в стальные тиски, была настоящей, реальной бедой. Уничтоженное тело, возрожденное яростью и неспособное переключиться, причиняло страдание, медленно и болезненно ее истощавшее. Внутренние раны, причиненные смертью любимых, никогда до конца не зарастают, они способны открываться вновь. Боль медленно устает и засыпает, но умереть она не может. Временами она перерастает свою тюрьму, и обнаруживается связь между заключенным и его тюремщиком. Я знаю, что только сейчас, только теперь Ингрид родила мне Мартина. Прошлой ночью я заключил в себя его смерть и вырвал это рождение из ее рук. А должен был оберегать. Она была свободна от гнева, без вины виноватая. Ингрид боролась с болью. И даже если бы победила боль, она осталась бы жить. И жизнь не была бы подвигом.

— Я подумал, будет лучше, если я отвезу тебя, — проговорил Эдвард.

— Ты тоже можешь ехать с нами, папа. Но я хочу, когда увижу Мартина, быть с его отцом.

Эдвард кивнул и отвернулся, скрывая слезы. Старый человек, потерпевший крушение под конец жизни. У него не оставалось шанса. Рана была смертельной. Эдвард не сможет выжить. Я вспомнил старую китайскую поговорку: «Кого можно назвать счастливым прежде его смерти?» Долгая жизнь Эдварда, пережившего свою жену, заканчивалась так жестоко, я видел, как жизнь угасает в его глазах. Остальное не заставит себя ждать.

Лондон не место для смерти. Мы ехали по шумным улицам, забитым машинами, спешащими в офисы и школы, автобусами, выгружающими вереницы людей между серыми коридорами зданий и минующими безумное многоцветье заведений, где одевают тела и где их питают. Ни один из этих маршрутов не совпадает с дорогой в морг. Там лежит тело, которое ты должен похоронить, все, что осталось от жизни, которую ты любил.

Маленькие знаки уважения остались от моего прежнего мира. Мы были встречены с почтением. Тихо нас провели к тому, кто так недавно был Мартином. Сознание своего долга и тишина необходимы перед лицом смерти. Для слез и криков нет места — они нереальны, только эхо, отзвук горя, ведущего начало от первой смерти. И так бесполезны сейчас.

Мы стояли тихо, эта женщина и я, глядя на захолодевшую красоту нашего сына. Мы вглядывались в его лицо, уже принадлежавшее смерти. Его бледность и его черные волосы, его точеные черты были теперь подобны мраморной голове юного бога.

Я не знаю, как долго мы там стояли. Наконец Ингрид шевельнулась. Медленно, с иссохшими глазами и губами, она поцеловала сына. Посмотрела на меня и взглядом дала разрешение мне. Но я не мог. Поцелуй Иуды предназначен живым. Я не мог осквернять своего сына и после смерти.

Мы не вернулись домой. Чемоданы упаковал Джонатан. Шоферы включили зажигание, и, мягко защищенные окружавшей их роскошью, Ингрид, Салли, Джонатан и Эдвард, набирая скорость, отъехали в Хартли, навстречу благословенной нежности деревни. К новой жизни. Жизни после Мартина. Первый тур их путешествия начался.

35

Я добрался до квартиры Эдварда. Через некоторое время мой министр посетил меня там. Мне было вручено частное письмо премьер-министра. В тоне письма была приличествующая случаю доброта, гуманный акт отстраненной симпатии. В нем было благоразумие и сдержанность моего прежнего, потерянного мира. Их старый протеже, соперник по колледжу, все дальше и дальше отдалялся от них; падал, минуя ступени власти и успеха, сквозь мембраны благопристойности и обыденности в лабиринт ужаса. В его запутанных поворотах таились разврат, жестокость, смерть. И что страшнее всего — хаос.

Но приличные люди стараются совершать только приличные поступки. А все мои знакомые были вполне приличными, порядочными людьми. Они пытались объяснить мне, что я терял. Один из них с отчаянной искренностью говорил мне очень приличную ложь.

— Вы способны пережить это. Повремените с отставкой. Вы слишком поспешили — И его голос, полный сострадания, звучал очень правдиво.

Позвонил Эндрю.

— Бумаги следуют обычным порядком. Рядом с твоим домом около десятка журналистов и фоторепортеров. Они скоро будут в Хартли и тогда, вероятно, узнают, где ты сейчас.

— Что, если я попрошу Эдварда запереть ворота в Хартли?

— Идеально.

— На что я могу рассчитывать?

— Полный порядок. Центральные газеты сконцентрируют внимание на твоей карьере и отставке. Правда, газета Мартина непременно напишет о трагедии, случившейся прямо перед свадьбой. Со множеством намеков. Они не нашли тебя, случайно, обнаженным? Другие будут говорить весьма уклончиво. Только что не называя тебя убийцей. Ты и Анна появитесь на первой странице «Новостей». Будут подразумеваться… ну, как бы это сказать, сексуальные игры, что ли. О, Боже! Впрочем, все равно как, я предупреждаю тебя. Они распнут тебя.

— Как долго это может продолжаться?

— В конце концов, разумеется, отзвучит. Анна исчезла. После похорон разговоры поутихнут. Правда, и дальше пресса будет наблюдать за ходом следствия.

— Да, скорее всего.

— Другим углом, под которым каждая сука захочет рассмотреть эту историю, будет твой брак. Действительно ли вы с Ингрид были вместе? Состоится ли развод? Журналистское расследование для улучшения общества, ты знаешь, что это такое.

— Итак, от недели до десяти дней?

— Да, около того.

— И до конца моей жизни! Эндрю, мне нужно будет поговорить с тобой об очень многих вещах, но после похорон.

— Я могу что-нибудь сделать до того?

— Нет. Я благодарен тебе за все то, что ты уже сделал. Боюсь, я должен сейчас уйти. Мне необходимо привести в порядок множество дел.

Совершенно отчужденно я договаривался о похоронах моего сына в Хартли. С помощью Эдварда приблизился день, когда Мартин навсегда будет потерян для нас. Потом я еще раз говорил с матерью Анны. Она решила, что будет лучше, если она не посетит похороны. Мы попрощались.