– Ага-а! И тогда вы взяли камеру. А откуда вы узнали, что это были депутаты?

– Так жена сказала.

– Спасибо за интересный рассказ, Евгений!»

– Задолбал базаром, – сказал Николай и поудобнее устроился на диване. На экране затряслись ветки деревьев, подрагивая, приблизились, расплываясь при увеличении, опоры наружного освещения вдоль унылого проезда между двумя дворами. По дороге, унизанной разномастными гаражами, возбужденно двигалась странная группа людей.

«Сейчас, дорогие телезрители, вы увидите, что все эти депутаты – уро… покалечены! – возбужденно комментировал за кадром ведущий. – У каждого из них – травмы различной степени тяжести! Вот этому, с костылями, явно накостыляли! – Ведущий посмеялся своей шутке. – А этому нанесли синдром Дауна!» – Ничего себе! – радостно произнес Николай, увидев мужчину без обеих рук: короткие рукава летней рубашки болтались, как пустые обещания. – Кто это его так отметелил? Жириновский, что ли?

«В студии мне подсказывают, – ликовал за кадром ведущий, – что вчера в Госдуме обсуждался вопрос о продаже земли депутатам… Простите, наш редактор меня поправляет: вопрос о продаже земли россиянам. Неужели он обсуждался так жарко?! Посмотрите, посмотрите! От этого депутата осталась буквально только верхняя часть туловища!»

Камера Евгения действительно наехала на коляску, в которой сидел мужчина с полегшим, как хлеба, лицом агрария.

«Наш оператор подсказывает мне, что вчера группа депутатов встречалась с Владимиром Путиным, – кричал за кадром ведущий. – Неужели, неужели разногласия правительства и Думы…»

Камера Евгения переместилась в авангард группы, и Николай увидел, что толпу возглавляет Любина коляска. Николай скатился с дивана и зачем-то подскочил к телевизору.

Лицо Любы укрупнилось, и она весело посмотрела в глаза Николаю.

– Так чего она – уже встретилась с Путиным?! – простонал Николай. Пометавшись, он схватил сотовый и упал на диван. – Так… Номер… номер…

Камера крупным планом показала увязавшегося за группой бомжа в футболке с надписью «Питсбургс пингвинс», затем опоры наружного освещения стали уменьшаться, задрожали ветки деревьев, и сюжет окончился.

«Уважаемые телезрители, если кто-то из вас узнал кого-либо из тех, кто был на экране, или был свидетелем того, что мы вам только что показали, позвоните в студию прямо сейчас! Я прошу операторов показать наш телефон!»

Николай принялся судорожно давить на кнопки мобильника.

– А вот и первый звонок! – неслось из телевизора. – Алло! Говорите, вы в эфире, представьтесь!

– Николай, – услышал Николай свой голос.

– Вы кого-то узнали?

– Да! Впереди ехала девушка, на коляске…

– Как ее зовут?

– Любовь.

– Любовь Слиска! – крикнул ведущий.

В трубке Николая зазудели короткие гудки.

«Дорогие телезрители, наш телезритель Николай узнал одного из парламентариев! Что же там произошло?! К сожалению, наше время в эфире кончается. До встречи через неделю в передаче «Вы – очевидец»!»

Через полчаса вызваниваний Николай выяснил: дом, из окна которого Евгений снял группу покалеченных депутатов, возглавляемых Любой, находится в районе метро «Петровско-Разумовская».

А еще через полчаса во двор, окруженный люмпен-пятиэтажками, въехал нахрапистый джип.

Из джипа вышел Николай, огляделся по сторонам. И с удивлением обнаружил: на скамейке под деревьями возле подъезда сидит давешний депутат. То, что это был тот самый, опознанный телезрительницей член группы «Народный депутат», подтверждала футболка с надписью «Питсбургс пингвинс».

– Здрасте, – сказал Николай.

Бомж с достоинством наклонил голову.

Николай некоторое время молча рассматривал синяк под глазом депутата.

«Чё-то не тянет на депутата, – с сомнением подумал он. – Может, из первого созыва? В свой регион возвращаться не захотел?»

– Три года в Москве бомжую, – небрежно бросил бомж, чтобы завязать разговор. – Где только ночевать не приходилось.

– Да вам вроде всем жилье крутое выделяли? – удивился Николай. – На Улофа Пальме?

– Крутое! – с обидой возмутился бомж. – Да в таких халупах свинья жить не станет! Нет, я лучше у земляков у Казанского лишний раз перекантуюсь или здесь, чем с этими психами в ночлежке, которую нам выделили.

– Ничего, если я на «ты»? – спросил Николай.

– А чего меня на «вы»? – согласился бомж. – Чего я – Путин, что ли? Я мужик простой, деревенский, из аграриев.

– Телевизор сейчас смотрел?

– Не-а. Раньше смотрел, а теперь бросил. Надоело! Каждый день одно и то же: Кремль-правительство, Кремль-правительство. А по НТВ расчлененка.

– Жаль, что не смотрел, – расстроился Николай.

– А чего показывали-то?

– Вроде кого-то из депутатов покалечили. А подробностей не сказали. То ли промеж собой они сцепились, то ли на встрече с народом по невыплате зарплат. Ладно, не видел, и черт с ним. Ты мне вот что скажи: девушка на инвалидной коляске впереди вас всех ехала, Люба ее зовут.

– Ехала, – согласился бомж.

– Где она? Откуда взялась?

– Вон с того балкона вывалилась. – Бомж задрал голову, указывая на темное окно квартиры на третьем этаже. – Да как посыпались за ней эти… О-ой!

– Депутаты в смысле?

– Да кто их знает, кто они там есть? На вид – чистые мутанты.

– Что они в этой квартире делали? – Николай с сомнением оглядел червивую пятиэтажку.

– А-а! – поднял указательный палец бомж. – Там мама Русина бордель держит.

– Ясно. – Николай ухмыльнулся. Все встало на свои места. – Девочки?

– И девочки, и мальчики, и кто хошь глухонемой на любой извращенный вкус.

– А почему Люба там оказалась? – недоуменно спросил Николай.

– Видно, с депутатом каким зашла.

– Похоже на то. Она у нас за правду борец, небось с проверкой депутатов сюда поволокла? И куда, куда вы вчера ночью шли? Где Люба?

– Пошли – тудысь. А куды дошли – не знаю. Я на Дмитровке назад повернул. Травма заныла. – Бомж осторожно потрогал лицо. – Нет, думаю, далеко мне не дойти. Вернусь к землякам, отлежусь маленько.


Николай поднялся на третий этаж и толкнул дверь. Затем приложил, примеряясь, подошву ботинка к замочной скважине и через мгновение с удовольствием вышиб челюсть замка из косяка. Косяк натужно выматерился и замолк. Николай вошел в прихожую, разглядел выключатель и включил прогорклый свет, дававший больше тени, чем яркости. В стене, в том месте, где полагалось быть стенному шкафу-кладовке, зиял пролом в соседнюю, такую же пустую квартиру.

Картина была ясна. Люба встретилась с Путиным. После чего на общественных началах была включена в комиссию по нравственности. И пришла с депутатами по жалобе соседей, недовольных притоном в жилом доме. Часть депутатов тут же, забыв о регламенте, стала лично обследовать девочек на предмет нравственности. Другая, меньшая группа, под руководством Любы, этому воспротивилась. Завязалась драка. Под натиском вызванной Русиной охраны из числа патрульно-постовой службы милиции произошла стычка между исполнительной и законодательной ветвями власти, после чего депутаты отступили с травмами различной степени тяжести. Да, все именно так и было. Николай еще раз заглянул в пролом шкафа и покинул помещение.


Если бы камера очевидца оказалась в руках обитателей притона, зрители увидели бы, как после ухода мамы Русины Люба крикнула из прихожей:

– Девчонки, вы что, так и будете жить в этой мерзости и на Русину пахать до самой смерти?!

– Что? – хором зашумели женщины. – Да какая разница, на кого пахать? Иди ты! Русина хоть пожрать дает, а здесь поблизости – Русина сама видела – других инвалидов до смерти голодом заморили. Так что не надо нам сказки рассказывать!

Не отставала и глухонемая девушка, Анжела. Несколькими жестами и выразительным мычанием она в два счета разъяснила Любе: Русина какие-никакие деньги отдает, а в интернате бесплатно заставляли мужиков обслуживать!

«Не хотят – и не надо! – заскрипела коляска. – Что ты переживаешь за всех и за каждого, Любушка? Неисправимые это инвалиды!»

– Катюша! – Люба подъехала к самой юной девочке. – Поехали со мной! Посмотри, какая ты умная, какая хорошенькая! Ножки крепкие, сами ходят! А личико – красавица! Мама тебя ищет!

– Я так и думала, что мама меня ищет! – вскрикнула Катя. – Я поеду домой.

Женщины примолкли и с надеждой придвинулись поближе к Любе. Теперь они надумали покинуть притон Русины, но одновременно подспудно хотели возложить на Любу ответственность за неразделенную, мучительную, болезненную – какая там еще бывает? – любовь, которая ждала их за порогом, на воле.

– Анжела, тебе всего двадцать пять лет. – Люба подъехала к глухонемой девушке. – Самый подходящий возраст, чтобы стать актрисой. Будем выступать вместе!

Анжела согласно замычала.

– Кристина. – Люба повернулась к робкой и тихой девушке-дауну. – А знаешь, что ты – необыкновенный человек?

Коляска хваталась за голову.

Даун Кристина слушала открыв рот.

– И твое счастье не менее ценно, чем чье-либо еще!

Как это обычно бывает в толпе, женщины так же яро и дружно собрались уходить из ненавистной им квартиры, как еще несколько минут назад твердо отказывались ее покинуть.

– Воля, девчонки!! – закричали женщины.

И все разом засмеялись, возбужденно зашумели. Кристина заколотила кулаком в переборку кладовки.

– Эй! – зашумели оттуда мужские голоса. – Чего у вас там?

– Мы – к вам! – закричала Люба и очертя голову въехала в стену.

Хлипкая переборка проломилась с податливым стоном.

– Ура! – закричала Люба.

«О-ой! – запричитала коляска. – Колесо зашибла!»

– Ребята, мы уходим! Пошли с нами!

– Уходим! – низким эхом пронеслось по мужской квартире.

– Собираем вещи, – кричала Люба. – Паспорта не забываем!

Все замерли. Повисла тишина.

– Что? – завертела головой Люба. – Что случилось?