– Здесь не занято? – спросила Люба.

– Пожалуйста, присаживайтесь, – ответила дама.

– У вас необыкновенные украшения, – похвалила Люба, подкатив к столику с подносом. – Просто как… не знаю… как современная бразильская бахиана Лобоса!

Дама с неподдельным удивлением посмотрела на Любу.

– Вы любите музыку? – спросила она.

– Кто ж ее не любит? – ответила Люба. – Вы тоже, наверное, любите?

– Угадали, люблю, – отложив в сторону пирожок, ответила дама. – Я певица. Правда, сейчас я на пенсии, занимаюсь преподавательской деятельностью в частном порядке. Извините, как вас зовут? – улыбаясь, спросила дама.

– Любовь Зефирова. А вас?

– Чудесное имя – Любовь. А меня – Сталиной Ильясовной. Для друзей – Лина. Чем вы занимаетесь, Любочка? – с заинтересованностью в голосе спросила Сталина Ильясовна.

– Пою.

– Да что вы? И где же?

– Пока дома пела. И в нашей музыкальной школе: я там на полставки работала, с детьми-инвалидами занималась.

– У вас дома есть студия?

– Нет, я на кухне чаще всего пою и изредка в зале: мама там телевизор смотрит.

– Понятно. И какие у вас, Любочка, творческие планы?

– Я насчет планов и приехала.

– Так вы в Москве недавно?

– Утром сегодня прибыла. Там клумба была с тюльпанами… Вы здесь клумбу поблизости не видели?

– С тюльпанами – нет. Только с нарциссами. Вы где-то учились петь?

– В детстве ко мне домой учительница из музыкальной школы ходила.

– Какой у вас репертуар? Что вам ближе всего?

– Песни я пишу сама. А аккомпанирует мне папа.

– На фортепьяно? Или на гитаре?

– Нет, на балалайке, на баяне, на гармони.

– Значит, ваша стезя – фольклор?

– Я не знаю, какая у меня стезя. Вот послушайте, может, вы определите?

Люба на секунду замолчала, глаза ее затуманились, а рот горестно искривился:

Ты представляешь, я ведь ждала!

Я так низко еще не летала, Но шею затянуло мертвой петлей.

И облака изорвало-о-о… (Здесь на балалайке проигрыш…)

Несколько капель за упокой обронит скупой дождь…

– Любочка, вы довольно талантливы, – сказала дама.

– Правда?!

– Уж поверь мне. – Сталина Ильясовна перешла на «ты». – Но тебе надо много учиться. Ты обладаешь прирожденным, но пока недостаточно развитым вокальным дарованием. Сразу скажу: в оперу тебе, к сожалению, путь закрыт…

– Откуда вы знаете? – удивилась Люба.

– Во-первых, твоя осанка… Собственно говоря, осанки нет. Не хочу тебя обидеть, но ты ведь частично парализована?

– Ноги только.

– Все равно. Ты все время сидишь, поэтому легкие у тебя не развернуты, объем маловат.

Столб голоса недостаточно вытянут. Для вокалиста очень важна физическая форма.

– А я сильная, – заверила Люба. – Могу отжаться на руках пятьдесят раз, танцевать на коляске, а если пристегнусь, то вместе с коляской делаю акробатические прыжки.

– Отлично! – согласилась Сталина Ильясовна. – Но все-таки…

– Ладно, – перебила Люба, – я по опере, честно говоря, и не тоскую.

– А эстрада вполне тебе по силам. Тем более на эстрадных подмостках сейчас пользуются успехом певцы с голосом в две октавы, совершенно необъемным. Я, конечно, не имею в виду тебя…

Люба слушала открыв рот.

– Возможности нынешней акустической техники могут усилить самый слабенький голос, – продолжала Сталина Ильясовна. – В то же время хорошие преподаватели вокала довольно редки, и услуги их стоят дорого. Поэтому эстрадные певцы не стремятся совершенствовать голос. Ладно, не буду ворчать. В конце концов, история певческого искусства знает множество исполнителей, обладавших голосами такой яркой индивидуальности, что недостаток глубоких вокальных данных, в классическом понимании, почти не замечался публикой. Вертинский, Утесов, Бернес… Дай-ка, кстати, я посмотрю твое нёбо, чтоб зря не обнадеживать. Открой рот пошире. Так, так. К окну повернись… Что ж, нёбо неплохое, высокое. Голосовые связки… Плохо видно. Но вроде бы развитые. Думаю, петь профессионально ты сможешь. Хотя надо бы сходить к врачу-фониатру для профессиональной консультации.

Люба просияла.

– Нёбо… Надо же, я и не знала, – возбужденно тараторила она. – Пою себе и пою. И ведь хоть бы кто сказал, что оно должно быть высокое?

– Не все это знают. Тут нужен специалист.

– А где я могу учиться, как вы думаете? – с надеждой спросила Люба. – Только чтоб без лестниц.

– Ох-хо-хо, – вздохнула Сталина Ильясовна. – Без лестниц… Насколько я знаю, для молодых людей с ограниченными возможностями есть университет культуры под патронажем ЮНИСЕФ. Или ЮНЕСКО? Ладно, не суть. Там есть музыкальное отделение.

Люба радостно вскрикнула.

– Но лестницы… Знаешь что, позвони мне через пару дней, я выясню насчет лестниц.

И дама подала Любе визитную карточку.

– Здесь указаны мои телефоны, домашний, мобильный…

Люба долго сидела за столиком и рассматривала кусочек картона.

«Сталина Ильясовна Черниченко. Вокал. Эффективные уроки. Имеется аккомпанемент (рояль, арфа). Дорого».

«Дорого. Интересно, это сколько, колясочка?»

«Уж рублей тридцать отдай и не греши! – авторитетно заявила коляска. – А то и все пятьдесят».

«Ничего, – Люба приподняла согнутые руки, устрашая Москву бицепсами, – заработаем».

Коляска с сомнением засопела.

«Поехали на проспект, – скомандовала Люба, – прямо сейчас работать начнем».

Определив подходящее, по мнению коляски, место – возле троллейбусной остановки, Люба стала набираться смелости.

«Чего не поешь-то? – недовольно сказала коляска. – Третий троллейбус уж подходил послушать, да так и отошел».

«Ладно, – Люба закрыла глаза, – только ты мне помогай. Будешь подстраховывать меня во время прыжков и танцев», – пояснила она коляске.

«А я деньги буду собирать», – обрадовался рюкзачок.

«Верно», – похвалила Люба.

Внезапно, без предупреждения, Люба громко заголосила:

В сточной канаве найдена часть…

Прохожие, стоявшие возле прозрачного навеса остановки, шарахнулись в сторону.

Люба прибавила громкости:

Участь порой неизвестна.

Но если уж пропадать, так пропадать —

В черную бездну!

Чтоб не искали в сточной канаве

И не рылись на свалке,

Ища твои сломанные часы

И темный локон русалки!! [1]

Люба резко развернула коляску, так что малые колеса встали поперек, и совершила стремительное фуэте. Затем рывком поставила коляску на правое колесо и описала полукруг на нем одном.

Когда она очнулась от виражей, вокруг стояли прохожие.

Люба подняла вспотевшее лицо и испуганно обвела взглядом лица зрителей.

Зрители зааплодировали.

Подошел троллейбус, и люди, словно извиняясь за то, что уходят раньше времени, стали протягивать Любе деньги, в основном монеты. Но были среди них и несколько бумажных десяток.

Люба и коляска пели и плясали до самого вечера.

Наконец Люба перевела дух.

«Помру сейчас, – предупредила коляска. – Нашла девочку! Я ведь уже зрелого возраста».

«Ладно, хватит для первого раза», – согласилась Люба.

Они встали в тени кленов и пересчитали деньги, часть из которых рюкзак все норовил прикарманить.

«Вытряхивай его, Любушка, – требовала коляска. И шумела рюкзаку: – А ты не жульничай».

Денег оказалось триста семнадцать рублей!

«Не может быть, – шепотом засомневалась коляска. И испуганно огляделась. – Любушка, пересчитай еще разок. Может, тридцать рублей семнадцать копеек, ты имела в виду? Это что же, мы за полдня… Триста семнадцать?»

«Это ж Москва! – авторитетно заявила Люба. И самодовольно добавила: – На пять-шесть уроков вокала уже заработали».

«А питаться на что? – напомнила коляска. – Тебе питаться надо полноценно».

«У нас же лаваш есть, – вспомнила Люба, – и еще помидор. И рублей сто из дома».

«А теперь куда?» – задумчиво спросила коляска.

«К ларьку с хлебом на той стороне проспекта, – бодро обозначила маршрут Люба. – Что возле ступенек в подземный переход, куда Лада ушла».

Во время штурма проспекта Любе, несмотря на ее протесты, бросили на колени еще пять рублей.

«Я тебе говорила? – ликующе выкрикивала Люба коляске. – В Москве все стремятся помочь инвалидам».

«Лучший город-инвалид на земле», – согласилась коляска.

Едва Люба поравнялась с тонаром, из окошка высунулся улыбающийся продавец.

– Где долго была, красавица? Мамка тебя, наверное, обыскалась уже? Ругать будет! – покачал головой торговец. – Сучка, скажет, где шлялась?!

– Что вы. – Люба засмеялась. – Она так никогда не скажет. Она вообще таких слов при мне не говорит.

– А при мне говорила. Ну ладно, – успокоился продавец. И подмигнул: – Кусты-мусты нашла?

– Не нашла. Без толку в таком огромном городе кусты искать.

– Верно, красавица, зачем кусты? – обрадовался продавец. – Держи еще лаваш. А завтра приходи сюда, в тонар.

– Спасибо, может, и приду, – пообещала Люба.

– Иди скорее, автобус ваш уже стоит за переходом.

– Какой – наш автобус? – не поняла Люба.

– На котором всех ваших инвалидов домой спать везут. Ты что, на улице спать будешь?

Люба развернула коляску к переходу и недоуменно повела глазами.

– Действительно автобус…

На асфальтовой площадке, усеянной отходами дневной торговли, стоял небольшой автобус.

«А я что говорила? – горделиво напомнила коляска. – В Москве все для инвалида, все – во имя инвалида».

Они подъехали к откинутой вниз задней площадке. Молодой парень подозрительного вида споро закатывал внутрь коляску с женщиной-инвалидом.

– Новенькая, что ли? – посмотрел он на Любу.

– Ага, – сказала Люба. – Первый день сегодня.

– Давай скорей загружайся. Уезжаем.

Внутренность автобуса напоминала желудок акулы: костыли, коляски детские и инвалидные, безрукие «забытые всеми ветераны региональных конфликтов», мамаши-молдаванки с белокурыми младенцами – колченогими, косоглазыми, которым «срочно требуется дорогая операция», безногие «воины-афганцы» с гитарами, глухонемые девочки-подростки, мычащие девушки с ДЦП, веселый цыганенок со сросшимися пальцами на руках…