– Вот так и заканчивается большинство любовных историй: определением местожительства ребенка и расписанием свиданий с ним одного из родителей.

– Вы – пессимистка, Лада Андреевна.

– Я – реалистка. Жить, Машенька, надо головой, а не сердцем.

– Но это же так скучно!

– Скучно? – Лада не поняла эмоционального порыва юной девушки. – А мир вообще не слишком весел. И нужно быть морально готовым ко всей той грусти, что его наводняет. А еще лучше себя от этой грусти как-то огораживать. А не то…

– Что?

– Не то получится так, как со следующими гостями. Давай помолчим минут пять.

Маша с готовностью кивнула и застыла на месте, боясь шелохнуться. Душа Лады ликовала. Вот еще одно доказательство того, что пиетет и уважение она внушает и молодежи, несмотря на отсутствие на лице килограмма косметики и шпилек на каблуках. Откуда женщине было знать, что за глаза помощница называет ее «старой грымзой» и, не стесняясь, копирует манеру смотреть на свидетелей по делу поверх очков? Об этой стороне жизни Ладе было ничего неизвестно. Ей была знакома только та, в которой она сидела в смежной с залом суда комнате и дышала, дышала, дышала.

Последнее слушание было именно тем, документы по которому изучала дома. Такие дела Лада не любила. Нет, никогда не колебалась и не думала нарушить закон, но все же осадок оставался. Она не жалела женщин, не заботящихся вовремя о своем будущем, но ее угнетала мысль о невольном пособничестве жадным мужчинкам, не желающим отрезать хотя бы кусочек пирога бывшим женам и детям. Жены – ладно, дело десятое. Но разве бывают бывшие дети? Кроме того, Лада не могла не чувствовать и не осознавать, что каждая из истиц, которым приходилось отказывать в возможности поровну разделить имущество (если бы оно было, то разделила бы, конечно, но как делить то, чего нет?), уходила из суда, унося в себе, а то и изрыгая проклятья в адрес не только бывшего мужа, но и «купленной с потрохами судьи, в которой нет ничего человеческого». Хотелось крикнуть вслед каждой из них: «Я действую в рамках закона!»

Но кричать что-то после объявления заседания закрытым было не положено. Тем более судье. Вот и молчала.

– Зови! – крикнула Лада Маше и завернулась в мантию. Во время таких процессов она всегда надевала мантию, чтобы подчеркнуть: она подчиняется только закону, а не эмоциям или женской солидарности.

Все закончилось гораздо быстрее, чем предполагалось. Истица не истерила, не умоляла и не плакала, сказала, что все понимает и предполагает, что суд не сможет удовлетворить ее просьбу (она так и сказала – «просьбу»), потому что у нее нет ни малейших доказательств настоящего «богатства этого человека». Когда женщина произносила речь, она смотрела на мужа, нет, не с презрением, которое было бы вполне понятно, а с плохо скрываемой жалостью. Лада даже решила, что истица ей нравится. «Вот человек, умеющий держать удар. Знает, что погорячилась с отсутствием брачного контракта и теперь расплачивается за это, но, видимо, считает, что и муженька бывшего где-то поджидает расплата за его, мягко говоря, недостойное поведение». Сказала истица и о том, что у нее есть свидетели их с мужем прошлой обеспеченной жизни, но их слова, «ясное дело, ничто против бумажки».

– А по документам этот красавец чист, ваша честь, можете не сомневаться! – заверила женщина и замолчала.

– Я разберусь, – ответила Лада.

На секунду ей даже стало жаль, что у женщины не было адвоката. Как знать, возможно, знающий специалист откопал бы какую-то лазейку, которая дала бы возможность законным образом лишить негодяя какого-то имущества, расписанного теперь по многочисленным родственникам. Лада вполуха слушала, как ответчик распинался о том, что беден как церковная мышь. Она знала наизусть все их пламенные речи, произносимые чаще голосами дорогущих адвокатов: «Проблемы в бизнесе. Угроза банкротства. Грядущая нищета». И бла-бла-бла… В общем, туфта чистой воды. Сегодняшний ответчик, кстати, явился собственной персоной и восседал рядом с адвокатом так значительно и смотрел на всех присутствующих свысока, как только может смотреть мужчина, который ездит на машине матери, живет в квартире брата и еще часто посещает бабушку, живущую за городом. Нет-нет, не в деревне. В элитном охраняемом коттеджном поселке.

– Гол, ваша честь, гол как сокол, – сказал он, подтверждая слова адвоката белозубой улыбкой, сделанной наверняка на средства дяди, или дедушки, или кого там еще указанного в представленных суду документах.

– Чем ответчик зарабатывает на жизнь? – поинтересовалась Лада.

– У него своя компания. Очень маленькая и почти совсем не прибыльная. Но мой клиент, как честный человек, готов платить бывшей жене законные двадцать пять процентов от заработанного на содержание ребенка.

Маша положила на стол Лады документы, свидетельствующие об официальных доходах «бедняка». Та вздохнула. Прописанная в них цифра кричала о том, что на отпущенные бывшей жене средства прокормить нельзя не только ребенка, но и котенка или даже попугая.

– Ничего не получится, да, ваша честь? – неожиданно нарушила регламент истица.

Лада подняла было молоток, но тут же опустила. В словах женщины никакого неуважения к суду не слышалось. Не было в нем и надежды. Одна только всеобъемлющая и уже ставшая привычной безысходность читалась в каждом звуке, слетевшем с губ этой женщины. Что ж, во всяком случае, несмотря на допущенную оплошность (отсутствие брачного контракта), следовало признать, что голова у той все-таки была на месте. Она не питала призрачных иллюзий и отдавала себе отчет в том, что должно произойти. Лада в ее глазах – судья, следующая букве закона, а не добрая волшебница, дарующая волшебной палочкой то, что пожелается.

Так и не ответив женщине, Лада удалилась в соседнюю комнату.

– Кофе? – тут же раздался за спиной услужливый голос Маши.

– Нет, спасибо. – Женщина удивилась, насколько глухо звучал собственный голос.

– А может, чайку?

– Нет, нет, Маша, не хочется.

– А мне мама пирожков положила. С капустой, как вы любите.

– Знаешь, что-то нет аппетита. – Сообщение о пирожках действительно не вызвало в желудке ни малейшего энтузиазма. Она взглянула на часы. Несмотря на обеденное время, есть не хотелось совершенно. Вообще ничего не хотелось. Лада подошла к окну и уткнулась лбом в холодное стекло. Там медленно кружился легкий, пушистый снег. В другое время Лада обязательно вспомнила бы, как в детстве в такую тихую зимнюю погоду они всем семейством выбирались на каток. Мама с папой ехали под руку и о чем-то переговаривались. Папа склонялся к маминому уху и что-то шептал в завиток волос, торчавший из-под вязаной шапочки, а мама хихикала, как девочка. Лада чинно ехала сзади и думала, какие же смешные люди – эти взрослые. Думала до тех пор, пока маленькая Златка не выдергивала свою руку из руки старшей сестры и не грохалась на лед. Тут же раздавался нечеловеческий вопль, шептание впереди прекращалось. Мама хватала Златку на руки и начинала безудержно целовать детские щеки, на которых инеем застывали мокрые дорожки слез. А папа смотрел на Ладу долгим взглядом и говорил укоризненно: «Э-эх». И тем не менее воспоминание это было скорее радостным, чем грустным. Ей нравилось видеть счастливых родителей, нравилось тащить по катку младшую сестренку и чувствовать в своей руке маленькую, теплую варежку. Даже папино «Э-эх» заставляло мечтательно улыбаться, а не мучиться угрызениями совести. Зачем мучиться? Она никого не роняла. Златка сама выдернула руку. Ничего не поделаешь. Сестра уже тогда не желала подчиняться правилам. Ладу это раздражало. Она ведь не подозревала, что в жизни бывают такие времена, когда не хочется ничего, кроме одного: хотя бы на мгновение, на несколько секунд позволить себе стать доброй волшебницей, а не блюстителем закона.

Лада резко тряхнула головой. Так, что из чинного пучка волос выпала шпилька. «Лезет же в голову всякий бред! Надо немедленно вытрясти!»

Через десять минут все было кончено. Закон оставил истицу с копеечными алиментами и отправился на покой до следующего дня. Лада, едва закончив процесс, и думать забыла о минутных терзаниях. Жизнь продолжала нестись по накатанной колее. Вторая половина рабочего дня была занята работой в кабинете. Сегодня Лада запланировала посетить архив. Спустившись в подвальное помещение, она с возмущением прочитала короткую и рушащую все планы надпись: «Учет».

«Черт знает что такое! Творят, что хотят. Никакой четкости. А ведь работают не где-нибудь, а в суде».

Лада бы очень удивилась, если бы узнала, что объявление о предстоящем учете висело на дверях архива с прошлой пятницы, а еще два украшали стены лифтов. Но она в архив спускалась только по четвергам, а лифтам предпочитала лестницы – это был ее способ борьбы с гиподинамией, позволяющий не отказывать себе в чае с вареньем.

В общем, без посещения архива продолжить намеченную работу было невозможно. Лада растерянно посмотрела на часы и недоверчиво спросила саму себя:

– Домой?

И автоматически кивнула. Больше идти было некуда. Она ведь еще не успела составить четкого плана. Предстояла неожиданная прогулка под пушистыми хлопьями снега. И никуда не спешить, не торопиться. Просто брести по улицам с ощущением полной свободы. От таких мыслей стало неуютно. Она стояла на крыльце здания и беспокойно озиралась, будто ждала какой-то необъяснимой помощи извне, какого-то знака, что избавит от навалившейся неопределенности.

С обычным раздражением вспомнила о младшей сестре. Вот кто на вопрос: «Что делаешь?» – всякий раз с восторгом отвечает: «Ничего». Подумаешь, полная корзина грязного белья. Можно и завтра постирать. Ужин не готов, а Валера придет голодный? Пельмени поест. Дети ползают по немытому полу? Здоровее будут. Долой стерильность! Ребенок должен знать, что такое бактерии. А Златка должна знать, что такое покой. Она и знает. А Лада вот знать не хочет. Поэтому и стоит на крыльце и думает, чем бы дельным себя озадачить. Мимо нее снуют люди. За спиной постоянно хлопает дверь. Ее обходят, огибают и обскакивают. Женщина мешается – загораживает проход. Она делает шаг в сторону, нога подгибается на обледенелой ступеньке, и через мгновение Лада уже валяется под крыльцом, охая и растирая ушибленное колено.