– увидеть Варю на Невском, за пару минут перед заходом в институт, держащуюся за руки с Караваем;

– увидеть Варю у подъезда, целующуюся с Караваем;

– увидеть Каравая, ждущего Варю у выхода с эскалатора с компанией приятелей: вот Варя выходит, видит своего Ромео и вся вспыхивает от счастья (Окиянин тогда стоял так близко в толпе, что ему казалось, она не сможет не заметить его исступленно горящих глаз. Смогла.)

Конечно, слухи о том, что Каравай «попивает» доходили до Яра. Но кто не «попивал» в том благословенном возрасте? И все же Яр надеялся, что Варя не выдержит: в ее семье никогда не пили, и поэтому даже начальная стадия алкоголизма должна была испугать и вызвать отвращение. Но нет: шли месяцы, Яр звонил, иногда даже – не чаще одного раза в две недели – они встречались, но ничего не менялось. «Он» был тут как тут, Яр чувствовал его за каждой фразой, произнесенной Варей, как охотничья собака – дичь: по сломанной ветке, по полусмытому дождем следу. Яр ждал, пряча не помещающуюся уже в душе безмерно разросшуюся ненависть. И дождался.

– Я выхожу замуж, – сказала она ему на одном из их бессмысленных свиданий. Не поднимая на него глаз, она крутила в руках пустой стакан.

– Поздравляю, – сказал он ровно. «Ты промахнулся с призванием, – мелькнуло у него в голове. – По тебе плачет Королевская театральная академия». – И за кого, если не секрет? («не секрет, не секрет, душа моя» – язвил все тот же червячок).

Она, наконец, на него посмотрела.

– За Сашу, конечно.

– Конечно.

– Я думала, что ты знаешь…

– Что ты выходишь замуж?

– Нет, – она смутилась. – Что мы вместе.

Ах, как это мило с вашей стороны, хотелось закричать Окиянину. То есть мы не говорим нашему верному Оушену, с кем мы спим (про себя он употребил намного более вульгарный термин), но он же, умница такая, и сам должен догадаться…

– И когда же… планируется это счастливое событие? – Яр все еще пытался казаться расслабленно-саркастическим. Осознание этой новости обрушивалось на него подобно снежной лавине.

– В июне, – она опять избегала смотреть ему в глаза. – Мы решили не делать ничего помпезного, пригласить только самых близких.

Каждое слово и сочетание их было настолько полно банальностью, что где-то на задворках оглушенного сознания Яр спросил себя: да полноте, а любит ли он эту женщину?

– Ты приглашен.

– Ах вот как? В числе самых близких?

– Да. – Она, наконец, посмотрела прямо на него. Глаза у нее были того неопределенного цвета, что меняются в зависимости от настроения. Сейчас они были светло-серые и в них была твердость. И нежность. Да, нежность. И вот этой-то нежности, жалкого, пустого чувства, бездарного на фоне его к ней любви (которая, он был в том уверен, была – гениальной), он уже не смог ей простить.

– Ты, конечно, в курсе, что твой будущий муж – алкоголик? – небрежно заметил он.

Варя вздрогнула, как от удара. Ну как же – верный Оушен и бьет без предупреждения.

– Жены алкоголиков, – меж тем продолжал Яр, – особенный психотип. Они безгранично верят в целительную силу своей любви. У Бенра есть специальная психологическая игра – «Жена алкоголика» называется… Прежде чем пройти под марш Мендельсона, изучи статистику, душа моя: двенадцать тысяч женщин ежегодно погибают от насилия в семье, а восемьдесят-девяносто процентов насилия связано с пьянством мужей. Жены алкашей раньше старятся, а дети их мучаются кошмарами, если, конечно, не имеют места более серьезные генетические мутации…

Он перевел дух.

– Спасибо. – Варя встала, положила деньги за кофе. – Я вижу, ты подкован. Но все это бесполезно. Я люблю Сашу и выйду за него замуж.

Яр сидел еще час в кафе, бессмысленно пялясь на несвежую скатерть. Кому он сделал больно? «Я люблю Сашу и выйду за него замуж» – звучало у него в мозгу. Ему хотелось, чтобы этого дня не было, этой встречи – не было. Но все уже случилось. Даже то малое и хрупкое, что у них было, он разрушил. И Яр уговорил себя, что ему от нее больше ничего не нужно. Ничего.

Только когда он узнал, что Каравай уезжает «делать науку» в университет в Солт-Лейк-Сити, он послал ей кассету с фильмом «Покидая Лас-Вегас» с Николасом Кейджем, играющим сошествие в ад. Он не вложил письма – только записку: As far as you will be not too far from Vegas… (Раз уж ты будешь поблизости от Вегаса…) Нет, он не думал, что гениальная игра Кейджа сможет что-то изменить в матримониальных Вариных планах, но знал – заденет. Горечь переливалась через край. «Пусть помнит меня» – крутилась в голове обиженная детская мысль…


На следующее утро вместо пробежки он перечитал еще раз свой доклад. Яр никогда не делал правок в последний момент, доклад был уже отработан до финального блеска. Тот факт, что Каравай будет сидеть в зале, никак не влиял на желание Окиянина быть «перфектным»: выражение его научных открытий всегда было таким же безукоризненным, как неоспоримыми сами открытия.

В зал в момент его доклада подтянулось больше народу, чем обычно – к чему Яр уже привык: он знал, что его доклад будет наиболее интересным из всех, к тому моменту произнесенных. Его и удостоили овациями, и он, коротко, по-военному, кивнув, покинул кафедру все с тем же отстраненным выражением лица. А на следующем докладчике он опять открыл блокнот и стал конспектировать, когда…

– Не делай вид, что тебе это интересно, – раздался рядом хриплый шепот. – Каменев – бездарь.

Не отрывая глаз от блокнота, Яр чуть отодвинулся в сторону от шепота, окрашенного сильным перегарным духом. Ему не нужно было поворачивать головы – он знал, кому принадлежит этот голос.

– Хороший доклад. На голову выше всех остальных.

– Спасибо, – Яр едва разжал губы.

– А ты дово-о-о-лен. – Хриплый шепот сменился хриплым же смешком. – Хоть и не показываешь этого, молодец!

Окиянин повернул, наконец, голову. Каравай выглядел неважно. Хотя голова на этот раз была чистой, и, когда он улыбнулся, Яр отметил, что зубы у парня все той же голливудской белизны.

– Путь-то теперь свободен, а?

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – Яр холодно посмотрел на него.

– Не надо скромничать, Слава… Это тебе не идет. Ты же теперь звезда, лауреат! Она теперь не сможет отказаться: жизнь в Европе, деньги нормальные, наконец. Вырваться из кошмара…

– Я не понимаю, о чем Вы говорите, – повторил Окиянин, а в висках уже начинало стучать, и где-то за горизонтом занималась ослепительная заря.

– Она ушла от меня, Окиянин. Мы развелись. Она вернулась в Питер. Ты что, не знал?

Окиянин только покачал головой. Это было правдой. Он не знал, потому что не хотел знать. Каравай усмехнулся – и на миг показалось, что это прежний Каравай, перед которым лежит весь мир, полный побед в бильярде, в преферансе, в любви… Он слегка хлопнул Яра по плечу, встал и, не обращая внимания на возмущение окружающих, покачиваясь, стал пробираться к выходу.

Через пять минут, Яр Окиянин, мировая звезда в теоретической физике, вышел следом, вызвав своим уходом невольную паузу у докладчика.

* * *

Ира всегда готовилась к приезду своего «Окияши» – как она его называла за глаза, к примеру за чаем с подружками. На этом строится семейная жизнь: вот на таких мелочах, как горячий обед к приходу мужа, всегда подтянутая, с легким макияжем жена, чистый дом. Ира, конечно, подозревала, что многие из ее усилий пропадали втуне, ибо погруженный в себя супруг их просто не замечал, но и он любил вкусно пахнущие, крепкие от крахмала рубашки, любил хорошую еду и супружеский секс, в котором Ира ему никогда, или почти никогда, не отказывала. Она и сама себе не могла признаться, что одной из причин тому было доказать себе, что она любима. Физическое выражение формы любви – тоже любовь, а как же? А в сексе Окиянин был хорош, и это, пусть туманно, но тоже обсуждалось с подружками.

Яр вернулся домой как всегда, чуть уставшим, и сразу пошел под душ. Ира сняла передник и села за уже накрытый стол. Она смотрела на себя как бы со стороны: вот она, в брючном костюме, темные прямые волосы лежат по плечам, вот стол, с букетом роз, купленных сегодня (если Яр спросит, откуда букет, намекнет на поклонника), и бутылкой вина посередке – Яр не пьет, потому что вечером тоже работает, но она обязательно выпьет. Это создаст настроение для того самого супружеского секса, а то, что он будет, в этом Ира не сомневалась. Яр вышел из душа уже одетый в тонкий свитер и узкие джинсы, и Ира опять подумала, как ей все-таки повезло с мужем: и умница такая, и фигура атлетическая, и… Она наткнулась на мужнин взгляд и сбилась с благостных мыслей. Что-то было не то, как-то он на нее смотрел… Не так. Ей было вообще сложно четко формулировать свои мысли, а тут еще холодный страх свернулся в области живота и мешал сосредоточиться.

– Что случилось, Яр? – тонким, не своим голосом спросила Ира, и сама поразилась его неестественности.

Окиянин смотрел на нее задумчиво и молчал, и ей стало еще страшнее.

– Ты – ты хочешь от меня уйти? – вдруг, сама от себя не ожидая, выкрикнула Ира.

И услышала:

– Да. – Яр помолчал и, кивнув, будто своим мыслям, добавил: – Я хочу от тебя уйти. Развестись. Я оставлю тебе половину всего, что лежит у меня в банке. Эту квартиру буду оплачивать до конца года. Ты можешь вернуться в Петербург. А можешь остаться и работать здесь. Завтра я найду адвоката. Решение мое окончательное и обсуждению не подлежит.

На этом муж повернулся и, взяв еще не распакованную с конференции сумку, открыл входную дверь.

– Прости меня. Ты тут ни при чем.

Дверь закрылась.

Стыл венгерский суп-гуляш. Цветы и бутылка все так же стояли на столе, накрытом к семейному ужину.

«Этого не может быть, – сказала себе Ира. – Этого просто не может быть».


Все то время, пока адвокат оформлял развод, Окиянин прожил в маленькой гостинице неподалеку от института. Оформление документов проходило быстро – Ира тоже взяла адвоката, и тот объяснил ей, что при отсутствии детей и шестилетнем сроке замужества ее супруг поступает с ней более чем щедро. Быстрота приобретения необходимой Яру свободы не радовала его сверх меры. С тех пор, как он узнал, что с Караваем покончено и Варя снова в Питере, он вошел в стадию радостного ожидания и непонятной, но твердой уверенности: на этот раз все получится, торопиться не нужно, времени у них с Варей – вся оставшаяся жизнь. Он все так же бегал по утрам, работал по десять часов в институте, столовался в том же отеле.