Однако вскоре Тинино горе отошло на второй план, отодвинула его туда прилетевшая из Белоречья срочная телеграмма – отец умер. Тина полетела на похороны одна, Антон в тот день как на грех в больницу с пневмонией слег. С замиранием сердца открыла калитку, вошла во двор родного дома и не успела даже опомниться, как с крыльца на шею ей бросилась заплаканная Мисюсь в черном платочке, обхватила ее крепко за плечи сильными руками. Тина и не узнала бы ее вот так, сразу, встреть где-нибудь на улице, – сформировалась как-то вдруг, за короткий после их последней встречи период из неказистой прыгучей девчонки лебедь белая, стопроцентная красавица блондинка с тонкой розовой, не по-деревенски прозрачной кожей, стройными крепкими ножками да гибкой талией. Такое бывает иногда с сельскими девчонками. Какой-то то ли ветер особый подует, то ли организм вдруг спохватится, и нате вам – готовая красавица вылупилась. А глаза, глаза какие у юной Мисюсь образовались! Тоже, как и у Тины, зеленые, да только не наивными круглыми блюдцами распахнутые миру, а по-лисьи хитро к вискам будто специально подтянутые. Не девка, а красота неописуемая. И откуда только что взялось…

За время, проведенное в грустных похоронных хлопотах, Мисюсь от Тины ни на шаг не отошла. Все лепилась-ластилась к ней – то за плечи обнимет, то за руку схватит, а то просто носом в плечо уткнется и сидит рядом, замерев. Тина не возражала, конечно же, потому что и сама скучала по сестренке сильно, да и горе общее их сразу сблизило.

Отца они похоронили достойно, с почестями. Все, считай, Белоречье в той похоронной процессии оказалось. Любили его люди, уважали за мастеровитость да спокойный складный характер. Да и впрямь – безотказный был во всех делах мужик. Все умел. И печку сложить, и технику починить, и другую какую работу сделать. И детей, считай, один поднял. Только вот с младшей дочкой, все говорили с сочувствием, не очень у него заладилось. Совсем девчонка непонятная характером получилась – ни в кого пошла. Что ей надо – сама не поймет. Ни на работу какую, ни на учебу толку нет. С трудом только десятилетку и одолела.

– Тин, возьми меня с собой, а? – проговорила жалобно Мисюсь, когда разошлись с поминок последние гости. – Ну что я тут буду с ними делать, Тин? Видишь, как они меня не любят? Я не хочу с ними жить! Светка ведь беременная, знаешь… Она вреднючая такая, мы с ней не ладим никак! А родит, так вообще меня из дома выгонит! Куда я пойду, Тин? Лишняя я тут…

– Света беременная? Что, правда? – откликнулась Тина, изо всех сил пытаясь завуалировать положенной для такой новости радостью скрытую от посторонних глаз боль. – А не видно совсем…

– Да у нее срок маленький! Они с Алешкой еще никому не говорят, сглазить боятся. Ей ведь врачи не разрешают рожать, у нее сердце больное. А Алешка ее уговорил… Я сама третьего дня случайно услышала, как они у себя в комнате шептались. Ну, Тин… И правда, возьми меня с собой! Я же им тут мешать только буду, сама понимаешь! Он и так над Светкой трясется, прямо и сказать ей ничего нельзя! А потом, как родит, вообще меня загоняет! А школу я почти закончила, через неделю выпускной…

– Конечно, Мисюсь. Конечно же, поедем со мной. Чего ты меня уговариваешь-то? Я и сама так решила, когда сюда еще ехала. Я думаю, и муж мой против не будет…

Антон встречал их на вокзале. С цветами. Похудевший после болезни, в строгом костюме, в черном галстуке, с широчайшей улыбкой на бледном благородном лице. Бросился к Тине с объятиями-поцелуями, нежно потряс тоненькую Мисюськину ручку в знак знакомства. Повел к оставленному на привокзальной площади «Москвичу», распахнул перед дамами дверцы… Глядя на сестру, робко-неловко забирающуюся на заднее сиденье, Тина вспомнила и себя, молодую студенточку, такую же на первых порах неуклюжую в отношении всех этих городских прелестей, и улыбнулась грустно. Ничего-ничего, Мисюська очень сметливая девочка, она побыстрее, чем сестра, здесь пообтешется, всему научится…

– Ой, Тинка! Ты только посмотри – дом с мезонином! Это что, ваш? И я тоже буду здесь жить? – восторженно проговорила Мисюсь, когда выскочила из машины около дома.

– А как бы ты хотела, юная моя родственница? Все именно так и быть должно! – весело откликнулся Антон. – Ты Чехова читала, надеюсь? Вспомнила? Раз есть где-то дом с мезонином, значит, и жить в нем должна именно Мисюсь…

Глава 6

Тина поежилась от налетевшего предрассветного ветра, принесшего с собой запахи вкусной росной сырости, тихо поднялась с крыльца. Рассвет уже и впрямь занимался вовсю, и новый июльский день обещал быть жарким-солнечным, и птицы громко пели свою утреннюю звонкую песню. Только праздник природный начинался сегодня без нее, проходил-обтекал мимо, как обтекает большая быстрая река маленькие свои острова. Что ж, пусть. Конечно же, на сегодня праздник души отменяется. Раз впустила в себя горькие эти думы-воспоминания, что ж… И уснуть уже наверняка не удастся. Наверное, и Оля с Никитой, дети Мисюсь, тоже не спят, мчатся на машине своей сквозь такой же вот рассвет…

А Оля и впрямь очень на Мисюсь похожа. Такая же красавица. И разрез глаз тот же, и лицо нежно-овальное, и манера гордо вскидывать голову… Только строгая очень. И холодная. Но если распустит волосы, улыбнется, глазами сверкнет, подпрыгнет по-девчачьи – настоящая будет Мисюсь! Такая, какой Тина ее и запомнила…

Мисюсь в доме с мезонином освоилась очень быстро. Для себя она облюбовала ту самую веселенькую комнатку, отведенную Тиной с Антоном под детскую. А потом сама собой и в роль дитяти играючи впрыгнула. Причем дитяти любимого, балованного да капризного, устанавливающего в доме собственные порядки. Как-то так получилось, что вся их жизнь сразу завертелась вокруг нее, будто была так внезапно появившаяся в их доме Тинина младшая сестренка воплощением того радостного ожидания прибавления в семействе, в котором жили Тина с Антоном последние годы. Сразу они озаботились было поступлением ее в университет или в другой какой хороший институт, да Мисюсь вдруг закапризничала. Не хотелось ей учиться. Так и заявила им: не хочу, и все…

– Но как же, Мисюсь? Как же ты не хочешь учиться? Может, ты на экзаменах провалиться боишься? – удивленно расспрашивал ее Антон, пытаясь дать объяснения странным, как ему казалось, капризам юной свояченицы.

– Ну вот еще! Ничего такого я не боюсь! Ведь вы бы все равно за меня похлопотали, правда, Антон Палыч? Замолвили бы словечко? Чего мне бояться-то? Просто я сама, сама не хочу!

– А чего ты тогда хочешь, Мисюсь? – огорченно спрашивала Тина, испытывая перед мужем даже некоторую неловкость за заявление сестры.

– Я замуж хочу! Так же, как ты, Тина! Чтоб был дом красивый, чтоб машина, чтоб на море ездить… А учиться я не хочу, нет! Я хочу, чтоб сразу все было!

– Мисюсь! Господи, да что ты такое несешь, ей-богу! – с ужасом махала на нее руками Тина. – Ты что, считаешь, я за Антона Палыча только ради всего этого замуж вышла?

– Ну и ради этого тоже, наверное! А что, разве не так? А зачем тогда надо было из Белоречья тащиться сюда на пять лет? Чтоб потом снова вернуться туда какой-нибудь училкой? Глупо же!

– Мисюсь, уймись! Замолчи сейчас же! Господи, что она несет, Антон…

Тина в ужасе хваталась за голову и замолкала, и не могла подобрать подходящих для случая слов, будто они вмиг разбегались испуганно из ее головы, не выдержав напора этой ничем не прикрытой то ли непосредственности, то ли наглого такого простодушия. Антон же хохотал от души, как раз и забавляясь этой искренней, как ему казалось, детскостью, и, обняв Тину за плечи, по-рыцарски кланялся и благодарил Мисюсь нарочито шутливо:

– Спасибо, спасибо тебе, юная праведница, что раскрыла мне глаза на мою коварную женушку! Так вот, значит, зачем она мне в любви признавалась, искусительница этакая! А я думал, она тоже писателя Чехова любит, как и я… А тут вон в чем дело, оказывается!

– А что, Тинка сама вам призналась в любви? Первая? – раскрывала удивленно на Антона Палыча глаза Мисюсь. – Вот это да…

– Ага. В любви. И ко мне, и к тезке моему, писателю Чехову. Так что возьми на вооружение, Мисюсь, если тоже таким способом замуж решишь выйти! Только вот какого бы тебе писателя любимого для этого дела подобрать поромантичнее… Тебе самой-то кто больше нравится, Мисюсь? Гоголь? Пушкин?

– Ой, да не люблю я этих ваших писателей, Антон Палыч! Ни Гоголя, ни Пушкина! Чего вы на них так зациклились-то, ей-богу, на писателях этих? Я вот, например, вообще читать не люблю. Тоже мне занятие… Как будто больше делать в жизни нечего…

– Ну нет, милая Мисюсь, тут ты просто категорически не права! – шутливо продолжал Антон Палыч, исподтишка подмигивая Тине. – Так ты никогда себе приличного мужа и не найдешь! Они ведь сейчас, потенциальные приличные-то, гранит науки в разных институтах грызут! И грызут его не одни, а в окружении таких же, как ты, красивых, но, в отличие от тебя, очень начитанных девушек. Так что шансы твои, милая Мисюсь, очень уж минимальны, получается…

– И ничего не минимальны! – весело возражала ему Мисюсь, с трудом выговаривая трудное слово. – Я вообще, между прочим, за молодого замуж не хочу!

– Это почему же?

– Да потому! Пока он из своей, как вы говорите, потенциальности в мало-мальскую какую приличность выберется, я уж состариться десять раз успею! Нет уж, не хочу. Я хочу жить прямо сейчас, чтоб у меня сейчас все было, а не потом когда-нибудь… А вот вы, Антон Палыч, вместо того чтоб шутки всякие надо мной разводить, взяли бы да и познакомили меня с профессором каким…

– Ого! А тебе, значит, меньше профессора в мужья и не надо? Эк тебя понесло-то сразу! Не больше и не меньше – сразу чтоб профессора?

– Ну да… А чего мелочиться-то? Ну так познакомите или нет?

Антон опять захохотал, откинувшись на спинку дивана. Тина, взглянув сначала на сестру, потом на веселящегося от души мужа, вдруг произнесла сердито:

– Ну все, друзья, хватит! Что это за разговоры вообще? Не нравятся они мне! И ты тоже хорош, Антон… Девчонка несет чушь несусветную, а ты смеешься, будто поощряешь…