— Именно этого я и боялся. Я видел сгоревшую деревню. Я проедусь с ним сегодня же и посмотрю, что можно сделать… Дьявол! — вдруг воскликнул он. — Тебе придется снять с меня эту повязку, я не натяну на нее кольчугу!

— Не сниму и тебе не позволю! Раны только-только начали подживать. Я не буду уничтожать плоды моих трудов. Ты можешь надеть доспехи Саймона.

Наступило напряженное молчание. Это было совсем другое, нежели просто предложить одежду Саймона. Одолжить одежду любому знатному посетителю замка было обычным делом, но не драгоценную кольчугу.

Затем Элинор мягко продолжила:

— И не вздумай надевать щит, чтобы снова натереть спину. Пусть его возьмет один из оруженосцев. Иэн покачал головой и вдруг улыбнулся.

— Разреши мне взять с собой Адама. Он достаточно крепок, чтобы тащить щит, мне кажется. Я скажу Бьорну взять десяток людей дополнительно, которые будут охранять его. Впрочем, сомневаюсь, что мы встретим какое-либо сопротивление.

Элинор с улыбкой ответила:

— Это очень мило с твоей стороны. Он будет на седьмом небе от счастья. Но ты уверен, Иэн, что он не доставит тебе лишних хлопот?

Он лишь громко рассмеялся.

— Ну, разумеется, с ним будут хлопоты. Если бы дело обстояло иначе; следовало бы немедленно пригласить врача, чтобы он обследовал его. — Потом серьезным тоном добавил: — Не волнуйся. Я не дам его в обиду, но, в общем-то, ему пора выезжать и учиться, как должны исполняться боевые приказы.

В его рассуждениях был слышен легкий оттенок просьбы. Иэн знал, что Элинор очень разумная женщина, не такая, чтобы стремиться держать сына до старости под своим крылышком. Однако ее положение было не совсем нормальным. Когда перед ее глазами день и ночь находился умирающий по кусочкам муж, она могла начать испытывать ужас перед мыслью о любой опасности, неважно насколько отдаленной, грозившей ее единственному сыну.

— Тебе не нужно объяснять мне. Давно уже пора. Бьорн не взял бы его. Я говорила с ним об этом, но это его так расстраивало, что я не могла настаивать, ибо и так возложила на него слишком много ответственности.

— Мне нужно было приехать раньше, — виновато произнес Иэн, — но…

Он оборвал себя. Он не должен говорить ей, почему задержался.

— Я понимаю, — успокоила его Элинор. Иэн не стал оспаривать ее заблуждение. Она полагала, что это король задержал его по злобе или капризу. Хотя на этот раз Джон был ни при чем, Иэн особо не стеснялся возлагать вину на него. Король был виновен достаточно часто, и одним грешком больше или меньше, уже не имело значения.

— О Боже! — воскликнула Элинор, когда полоса солнечного света достигла порога спальни Иэна. — Как мы заболтались! Мы уже пропустили первую мессу. Мне нужно бежать одеваться. Я пришлю к тебе оруженосцев.

— Подожди, Элинор. Ты говорила Адаму и Джоанне? Как… ты хочешь, чтобы я обращался к ним? И они ко мне? Она не вернулась и даже не повернула головы.

— Я ничего им не говорила.

— Ты хочешь, чтобы я им сказал? Что, ты думаешь, мне следует сказать им?! Они расстроятся? Рассердятся?

Элинор медленно развернулась, прижимаясь спиной к дверной раме, чтобы Иэн не видел, как она вцепилась в нее руками.

— На каждый твой вопрос я могу ответить только одно: я не знаю.

— Ради всех святых, Элинор, ты должна верить, что я не имею желания отнять у детей Саймона их отца.

— Тут ты ничем не можешь помочь, — прошептала она. — Очень скоро Адам вообще забудет его — он останется просто именем в твоих или моих устах. Ему шел только шестой год, когда Саймон заболел. Он сам захочет забыть отца, который не мог подняться по лестнице или взять в руки меч.

— Тебе не стоит беспокоиться об этом. Я увековечу его память.

Бесполезно было объяснять Иэну, что память об отце будет иметь имя Саймона, но облик Иэна. Элинор знала, что это было бы лучше всего. Так Адам не будет страдать от вины, что изменил отцу. Для него Саймон и Иэн станут одним отцом. С Джоанной, правда, дело обстояло сложнее. Элинор согласно кивнула на предложение Иэна и выразила свою последнюю мысль вслух:

— Не огорчайся, если Джоанна поначалу немного рассердится.

— Как это ты предлагаешь мне не огорчаться? — взволнованно произнес Иэн. — Как я смогу не огорчаться, если Джоанна, которая всегда любила меня, после этого возненавидит?!

— Она не возненавидит тебя, — уверила его Элинор. — Только прояви терпение. Дай ей немного времени.

К счастью, все прошло гораздо проще, чем ожидали Иэн и Элинор. Когда Иэн вышел к столу, уставленному хлебом и вином, которыми обычно прерывался ночной пост, он был в полном обмундировании, за исключением шлема и рукавиц. Тут же поднялся двойной крик протеста:

— Ты обещал остаться на день! Ты проспал почти все время. Это нечестно!

— Тихо! — прогремел Иэн.

В комнате воцарилась тишина. Дети вытаращили глаза. Слуги в страхе застыли. Даже Элинор затаила дыхание. Иэн никогда не кричал на детей.

— Я никуда не уезжаю, — сказал он, улыбнувшись, — но как я могу что-то объяснить, если вы хором кричите и я не слышу собственного голоса?

Адам соскочил с лавки, пролез под столом и страстно обнял ноги Иэна. Элинор тихо посмеивалась. Слуги, оцепеневшие было от ужаса, как если бы хорошо знакомый гость вдруг стал бы им угрожать, занялись своими делами. Оруженосцы, стоявшие за его спиной, чувствовали себя неуютно. Они знали, как принято вести себя оруженосцам гостя замка, но в этой неформальной семейной обстановке растерялись. Старший из них, Оуэн, сын Ллевелина, просто ждал. Он хорошо знал своего господина и был уверен, что ему без злобы или необоснованных наказаний прикажут, что надо делать. Младший, Джеффри, сын Вильяма Солсбери, прежде чем оказаться в свите Иэна, был придворным пажом. Месяца хорошего обращения было недостаточно, чтобы стереть из его памяти ужасы трех лет службы у королевы Изабеллы. Он застыл, стараясь изо всех сил скрыть страх.

— Как долго ты пробудешь здесь? Сколько? — умоляюще спрашивал Адам.

Возможность объясниться с детьми представлялась слишком удачной, чтобы не воспользоваться ею, и Иэн был слишком хорошим тактиком, чтобы не увидеть этого. Он опустил руку на голову мальчика, но глаза его уперлись в Элинор.

— Я вообще не собираюсь уезжать никогда, если только мне не придется откликнуться на зов короля или заняться каким-то важным делом, где тебе будет опасно быть со мной. — Он готов был остановиться на этом, но глаза Элинор поддержали его, и он продолжал: — Я попросил твою маму стать моей женой, и она согласилась. Отныне и навсегда я буду твоим опекуном.

— Мама?! — выдохнула Джоанна.

— Лорд Иэн оказал мне честь, предложив стать его женой, и я приняла его предложение, — сухо подтвердила Элинор. — Отныне ты должна слушаться его, как слушалась бы своего отца и мать.

— Ты научишь меня сражаться на турнирах? — радостно спросил Адам.

— Когда ты немного подрастешь.

— Я уже и так подрос. Я большой и сильный. Ты сам говорил…

Элинор наблюдала за лицом Иэна, где происходила самая интересная борьба, пока Адам терзал его. Давняя привычка и большая любовь уговаривали его уступить мальчику. Но новое ощущение ответственности остановило его. В прошлом он обычно выступал в роли защитника детей перед их родителями. Но тогда он знал, что все равно ни Элинор, ни Саймон не уступят ни на йоту в том, что было действительно важно или могло оказаться вредным. Теперь же, особенно в том, что касалось обучения Адама, он сам становился высшим судьей. Он с сожалением покачал головой.

— Ты недостаточно вырос. Ты должен еще многому научиться, прежде чем речь зайдет о турнирах.

— Ну, Иэн…

— Ты что-то новое хочешь сказать? Если нет, то попридержи язык, или я буду воспринимать это как лишнее доказательство, что ты еще слишком мал, чтобы быть разумным и послушным. А если ты не разумный и не послушный, то я не смогу позволить тебе отправиться вместе со мной и Бьор-ном на розыски разбойников, которые нападают на крепостных. А ведь я собирался доверить тебе нести мой щит!

Глаза мальчика округлились, рот приоткрылся. Усилием воли Адам проглотил остававшиеся у него возражения. Отправиться с Иэном было слишком чудесным подарком, чтобы выпрашивать еще что-нибудь. Кроме того, ничто не помешает ему вернуться к вопросу о турнирах после охоты за разбойниками. Адам был убежден, что если достаточно часто просить о чем-то, то обязательно это получишь. Между просьбой и получением вполне можно заработать шлепок, и не один, но если эта вещь не стоит одного-двух шлепков, то и нечего выпрашивать ее. Он последовал за Иэном вокруг стола и принялся втискиваться между матерью и своим кумиром.

— Сядь слева от матери, Адам, — приказал Иэн.

— Но, Иэн, я хочу сидеть рядом с тобой. Я хочу узнать…

— Джентльмены не сидят рядом, когда присутствуют дамы, — упрекнул его Иэн, — и не разговаривают о вещах, которые не интересны остальным гостям.

На лице Адама настолько явственно отразился ужас, что Элинор пришлось прикусить губу, а рот Иэна против воли начал растягиваться. Мальчик нахмурился.

— Теперь, когда ты мой опекун, ты не такой интересный, как раньше, когда просто был моим другом, — пожаловался он.

— Это правда, потому что теперь мой долг следить, чтобы ты превратился в мужчину, достойного своего происхождения и положения. А исполнение долга гораздо важнее всего остального, даже удовольствия сидеть рядом с тобой или радости доставить тебе удовольствие.

Задумавшись над этой довольно сложной фразой, Адам сел на место, которое ему указали. Иэн тем временем перешагнул через лавку и сел между Элинор и Джоанной. Ожидавшие оруженосцы подошли с двух сторон к столу, чтобы наполнить вином кружки. Наблюдавший за их действиями Иэн увидел, что рука Джеффри так сильно дрожит, что вино немного пролилось.

Элинор вежливо заметила, что она велела подать сыр и холодный паштет, поскольку «мужчины» отправляются в поход. Иэн сухо поблагодарил ее. Затем она повернулась к Адаму, а Иэн — к Джоанне. Он услышал, как Элинор прошептала сыну, что было бы вежливо с его стороны предложить ей немного паштета и сыра, который нарезали оруженосцы. И снова Иэна начали раздирать радость и боль: удовольствие оказаться внутри этой семьи, осознавать себя неотъемлемой частью ее, чего ему прежде было не дано, и столь же сильный страх, что он присвоил себе то, что не должно принадлежать ему.