Феба услышала, как прозвучало ее имя, и перешагнула порог гостиной герцогини. Дверь закрылась за девушкой, но, вместо того чтобы двинуться вперед, она застыла, словно прикованная к месту, глядя на хозяйку дома. На лице ее отобразилось непритворное и наивное удивление, и она настолько забылась, что непроизвольно вскрикнула:

– Ох!

Никто и никогда не говорил ей о том, что Сильвестр как две капли воды похож на свою мать. А между тем даже на первый взгляд сходство было поразительным. Присмотревшись внимательнее, впрочем, она заметила, что глаза у герцогини куда более теплые, а складка губ выглядит мягче.

Прежде чем Феба успела переварить эти открытия, герцогиня весело рассмеялась и сказала:

– Да-да, Сильвестр, бедный мальчик, унаследовал свои брови от меня!

– Ох, простите меня, мадам! – запинаясь, пролепетала Феба.

– Входите же и дайте мне взглянуть на вас! – пригласила ее герцогиня. – Наверное, ваша бабушка говорила о том, что из-за совершенно нелепого недомогания я не встаю из кресла.

Феба застыла на месте, обеими руками вцепившись в свой ридикюль.

– Мадам… я чрезвычайно признательна вам за то, что… вы почтили меня своим приглашением… но я не должна злоупотреблять вашим гостеприимством, не сказав вам… что это я написала… ту ужасную книгу!

– Как вы похожи на свою мать! – воскликнула герцогиня. – Да, я знаю, что вы написали ее, именно поэтому мне так хотелось познакомиться с вами. Ну, подойдите же и поцелуйте меня! Я целовала вас в колыбели, но вы-то этого не помните!

После таких слов Феба подошла к креслу герцогини и наклонилась, чтобы запечатлеть робкий поцелуй на ее щеке. Однако миледи не только тепло ответила на это целомудренное приветствие, но и сказала:

– Бедное, глупое дитя! А теперь расскажите мне обо всем!

Для Фебы было внове услышать, чтобы кто-то обращался к ней с такой лаской. Мисс Бэттери отличалась грубоватой суровостью, миссис Орде – прохладной отстраненностью, а леди Ингам – жестокой безжалостностью, хотя все эти три дамы принимали интересы Фебы близко к сердцу. До сих пор ей не приходилось сталкиваться с нежностью, вследствие чего она упала на колени перед креслом герцогини и расплакалась. Подобное поведение наверняка вызвало бы град упреков со стороны леди Ингам, но герцогиня, похоже, не увидела в нем ничего достойного порицания, поскольку посоветовала своей необычной гостье выплакаться вволю и даже сняла с нее шляпку и погладила по голове.

С того самого момента, как она узнала, что Сильвестр отдал свое сердце Фебе, герцогиня твердо решила: она полюбит девушку и постарается отогнать от себя все мысли о книге, которую та написала; но ее светлость ожидала, что и то и другое дастся ей нелегко. Одно дело – вынашивать глубоко запрятанные в душе сомнения в отношении собственного сына, и совсем другое – обнаружить, что он изображен в качестве отрицательного персонажа в романе, в одночасье покорившем высший свет. Но стоило ей увидеть Фебу и прочесть искреннее раскаяние в ее глазах, как сердце герцогини растаяло. Ее охватила также бурная радость, поскольку, хотя Сильвестр и сказал, что Фебу нельзя назвать красавицей, она никак не ожидала увидеть перед собой стройную, тоненькую девушку с загорелым лицом и выразительными серыми глазами. Если Сильвестр, который прекрасно знал себе цену и хладнокровно составил список добродетелей, коими должна обладать его невеста, решил, что ему подойдет только эта девушка, значит, он влюбился куда сильнее, чем полагала возможным его мать. Герцогине, пожалуй, даже следовало бы громко расхохотаться, вспоминая все некогда сказанное им ей, потому что у Фебы, на первый взгляд, не было ничего общего с той мифической женой, которую он описывал. Она подумала, что их ждут бурные ссоры и выяснения отношений, если он все-таки женится на мисс Марлоу; а о спокойном и в каком-то смысле бесцветном существовании, которое сын когда-то полагал необходимым фундаментом успешного альянса, можно будет забыть.

Что ж, брак мог оказаться неудачным, однако герцогиня, которая заранее прониклась стойкой неприязнью к тем пяти неизвестным ей, но многообещающим кандидаткам на руку ее сына, была склонна полагать, что с таким же успехом обе стороны могут и соединиться в крепком любящем союзе. Так что к тому времени, как Феба, глотая слезы и уткнувшись лицом ей в колени, выложила герцогине всю историю написания «Пропавшего наследника», а потом и страстно попросила прощения, та смогла заверить раскаявшегося автора, причем с полной искренностью: в целом она рада тому, что книга была написана, поскольку, по ее мнению, роман пойдет Сильвестру лишь на пользу.

– Что же до отвратительного обращения конта Уголино со своим племянником, то эта часть, моя дорогая, вызывает у меня как раз наименьшие возражения, – сказала ее светлость. – Потому что, как только ты вовлекла его в свои злодейские планы, всякое сходство с Сильвестром исчезло. А Максимилиан, боюсь, так и вовсе не похож на моего непослушного племянника! Судя по тому, что рассказал мне мистер Орде, меня не покидает ощущение, будто Эдмунд быстро поставил бы Уголино на место!

Феба еле слышно рассмеялась, но затем сказала:

– Я клянусь вам, мадам, произошло случайнейшее совпадение, но он – то есть герцог – так не думает.

– О, Сильвестр знает об этом, что бы он вам ни говорил! Просто ему все это безразлично. Ианта долгие годы распускала о нем куда более неприятные слухи (поверить в которые было намного легче), а он не обращал на них ни малейшего внимания. Его задел лишь тот мимолетный портрет, который вы нарисовали, когда впервые вывели Уголино на сцену. Можно сказать без преувеличения, Сильвестр был буквально ошеломлен. О, не вешайте голову! Полагаю, это стало для него хорошим уроком. Видите ли, моя дорогая, в последнее время я начала немного беспокоиться о сыне, подозревая, что он стал – я воспользуюсь вашим определением – высокомерным. Вы можете возразить, будто мне следовало обратить на это внимание раньше, но он никогда не демонстрировал такую сторону своей натуры, да и в обществе я теперь не бываю, так что у меня не было возможности увидеть, как он ведет себя с другими. На самом деле я чрезвычайно вам благодарна, поскольку вы сказали мне то, чего не желал говорить никто другой!

– О нет, нет! – быстро возразила Феба. – Это была всего лишь карикатура, мадам! Он неизменно ведет себя как хорошо воспитанный человек и не кичится своим титулом, не важничает. Это было очень дурно с моей стороны: он ведь не дал мне действительного повода! Это было всего лишь…

– Продолжайте! – подбодрила ее герцогиня. – Не бойтесь сказать мне правду! Я ведь могу вообразить бог знает что, если вы не будете искренни со мной.

– Мне… мне показалось, мадам, он проявляет неизменную вежливость для того, чтобы выказать уважение не всем остальным, а в первую очередь самому себе! – выпалила Феба. – А обращенную к нему лесть он воспринимает… точнее, он не замечает ее, потому что полагает само собой разумеющейся… учитывая его положение и титул. Не знаю, почему меня это так задело. Если бы он считал окружающих недостойными себя, это должно было бы позабавить меня и подобное поведение можно было бы поставить ему в вину. Думаю… больше всего меня возмущает его безразличие, причем настолько, что иногда мне хочется ударить его!

Герцогиня рассмеялась.

– О да, я прекрасно вас понимаю! Скажите мне: ему невозможно угодить?

– О нет, мадам, что вы! – заверила ее Феба. – В компании он всегда исключительно любезен и дружелюбен: ни грана чопорности! Разве что – не знаю, как выразить это ощущение словами, – капельку отчужден. Да, пожалуй, так будет правильно. О, я не хотела огорчать вас! Простите, простите меня!

Улыбка у герцогини получилась вымученной и неловкой.

– Вы не огорчили меня. Но я расстроена тем, что Сильвестр по-прежнему витает в какой-то невероятной дали – там, где всегда очень холодно и одиноко! Однако, думаю, сейчас это уже не так.

– Его брат, мадам? – осмелилась спросить Феба, застенчиво глядя герцогине в лицо.

Ее светлость кивнула.

– Его брат-близнец. По характеру они не были похожи друг на друга, но между ними всегда существовала такая прочная связь, что даже смерть Гарри не смогла разорвать ее. Когда Гарри умер… Сильвестр ушел в себя. Замкнулся. Вы ведь понимаете меня, не так ли? Я в этом уверена, потому что у вас наметанный взгляд на подобные вещи. Так вот, Сильвестр очень сдержан. Он не позволяет никому бередить свои раны, а уж эта… – Миледи оборвала себя на полуслове, на продолжительное время умолкнув. – Словом, он так долго не подпускал никого к себе, что это вошло у него в привычку, и потому у вас и создалось впечатление, будто он держится отчужденно – кстати, вы подобрали очень точное выражение! – Она улыбнулась Фебе и взяла ее за руку. – Что же до его безразличия, дорогая моя, мне эта его черта прекрасно известна – я знакома с ней вот уже много лет, и не только в Сильвестре! Она проистекает, как вы верно подметили, из гордости. И вот этот порок ему передался по наследству! Он присущ всем Рейнам, а уж Сильвестру – в особенности. Он достался ему от рождения, и то, что мой сын в столь юном возрасте унаследовал отцовский титул, отнюдь не уменьшило это. Я всегда считала, что подобное является худшим, что могло с ним случиться, но постоянно утешала себя мыслью – лорд Рейн Уильям, дядя Сильвестра, который был опекуном обоих моих сыновей те два года, что оставались им до обретения совершеннолетия, – быстро подавит любое высокомерие у Сильвестра. Однако, к несчастью, Уильям, во всем остальном – добрейшей души человек, не только очень высокого о себе мнения, но и убежден в том, что глава Дома Рейнов – намного более августейшая персона, нежели глава Дома Ганновера![82] Я очень к нему привязана, однако он из тех, кого вы назвали бы истуканом. По его мнению, например, в нашем обществе все смешалось и слишком многие высокородные вельможи не соблюдают должной дистанции. Он устроил бы Сильвестру жестокий разнос, если бы тот осмелился выказать неуважение последнему из членов его семьи, из тех, кто зависит от него, но я совершенно уверена – именно он и привил моему сыну ту безукоризненную вежливость, которой сам обязан своему титулу: noblesse oblige[83], как говорят. Поэтому, учитывая, что Уильям наставлял его никогда не забывать о собственном высоком положении и что многие смотрели на Сильвестра снизу вверх, как на своего сюзерена и покровителя, то он, боюсь, и обзавелся некоторыми недостойными представлениями, моя дорогая! Скажу вам откровенно: я не думаю, будто он когда-либо избавится от них. Его жена, если он будет любить ее, сможет сделать Сильвестра мягче и терпимее, но изменить его характер целиком ей окажется не под силу.