Джорджетт Хейер - Коварный обольститель

– Тебе пришлось делить комнату с Солфордом? Ему это не понравится!

– О, он дуется совсем не из-за того! – беззаботно откликнулся Том. – На мою компанию ему плевать, зато он не привык, что официанты говорят ему, будто обслужат его bientot[79]. Я оставил Сильвестра, когда он в буфетной принялся изображать из себя герцога, чтобы заполучить один из маленьких столиков в наше распоряжение. Он своего добьется, не сомневайся: официант уже начал со всем прилежанием кланяться ему и даже принес воду для мытья рук – и все из-за высокомерного вида Солфорда и одной из его обаятельных улыбок!

Спустившись в буфетную, они обнаружили, что Сильвестру и впрямь удалось раздобыть для них небольшой столик подле самой двери и что он ждет их за ним, в компании с Эдмундом, который восседает на возвышении из двух здоровенных книг, подложенных ему на сиденье. Малыш выглядел сущим ангелом, вызывая всеобщее восхищение.

– Еще немного чего-нибудь такого, – негромко сказал Сильвестр, пододвигая Фебе стул, – и его характер окончательно испортится!

– Но ведь он не обращает на это никакого внимания, – согласилась девушка.

– Да уж, слава богу! Я заказал то, что, надеюсь, понравится вам, мисс Марлоу, однако, к сожалению, выбор здесь невелик. То, что мы дома называем «дежурными блюдами».

Герцог отвернулся, намереваясь обратиться к задерганному официанту, и Эдмунд, очевидно примирившийся с французским наречием благодаря тому, что им свободно владел дядя, внезапно заявил: он тоже умеет говорить на этом языке.

– Нет, каков нахал! – восхитился Том. – Ну, и что ты можешь сказать?

– Я могу говорить слова, – важно пояснил Эдмунд. – Я могу говорить «bonjour», «petit chou»[80] и… – Но в этот момент мальчик утратил интерес к разговору, поскольку официант поставил перед ним тарелку с его заказом.

Ужин был недурен, и хотя обслуживали их медленно, все могло бы закончиться благополучно, если бы Эдмунд не вздумал вдруг осчастливить всю компанию очередным шедевром своего французского. Весьма упитанная дама устрашающих размеров, сидевшая в конце стола, протянувшегося по центру комнаты, сначала навлекла на себя неудовольствие мальчика тем, что кивала и улыбалась ему всякий раз, когда он поднимал глаза от тарелки. А потом, очевидно, настолько прельстилась его красотой, что, проходя из буфетной мимо его стула по окончании ужина, не удержалась и не только сделала комплимент Фебе по поводу ангельской внешности ребенка, но и набросилась на самого Эдмунда, запечатлев у него на щеке сочный поцелуй.

– Salaude![81] – мгновенно отреагировал на ласку Эдмунд.

За что был немедленно приговорен к молчанию. Но когда Сильвестр, пояснив шокированной даме, что Эдмунд подхватил это словечко, не имея понятия о его значении, рассыпался перед ней в извинениях, чем вызвал бурю восторга у тех, кто был свидетелем инцидента, и вернулся на свое место за столом, устремив на племянника взгляд, не предвещавший тому ничего хорошего, Феба встала на защиту Эдмунда, заявив:

– Это несправедливо – упрекать его! Должно быть, мальчик слышал, как кто-то употребил это слово в «Poisson Rouge», когда он случайно забрел на кухню.

– Так мадам обращалась к Элизе, – загадочно обронил Эдмунд.

– Видишь ли, так говорить невежливо, дорогой мой, – с мягким укором сообщила ему Феба.

– Я так и думал, – удовлетворенно заявил Эдмунд.

– Мне представляется недопустимым, что ему разрешали бывать на кухне, – сказал Сильвестр. – Я мог бы предположить, что из вас четверых…

– Да, а мне, в свою очередь, представляется недопустимым, что под присмотром уж не знаю скольких людей ему дозволялось бывать на конюшне! – вспылила Феба.

Возразить на это было нечего, и за столом воцарилось молчание, которое нарушил Том, задавший Сильвестру, чтобы рассеять напряжение, какой-то вопрос насчет завтрашнего путешествия. Как только они вышли из столовой, Феба увела Эдмунда, намереваясь уложить его спать, ледяным тоном пожелав покойной ночи Сильвестру и очень тепло простившись с Томом.

Завтрак на следующее утро состоялся в атмосфере церемонной вежливости. Сильвестр время от времени обращался к Фебе с учтивыми замечаниями, а та отвечала ему с холодной куртуазностью.

Но чопорность моментально слетела с нее, едва она узнала, что на сей раз ее спутником в карете вместо Эдмунда станет Том. Девушка немедленно заявила:

– Нет-нет! Прошу вас, оставьте Эдмунда мне! Я согласилась поехать с вами, герцог, только ради того, чтобы ухаживать за ним, и, уверяю вас, я счастлива, что могу заниматься этим!

– Вы очень добры, мадам, однако сегодня я возьму его к себе, – ответил герцог.

– Но почему? – спросила Феба.

Поколебавшись, он сказал:

– Потому что таково мое желание.

Это было произнесено равнодушным тоном, но Феба сочла его следствием своего неумелого обращения с Эдмундом, что проистекало, скорее всего, из его давешнего пренебрежения приличиями, и поспешно отвернулась, дабы не дать возможности Сильвестру позлорадствовать при виде стыда, который ее охватил. Взглянув на герцога спустя несколько мгновений, девушка увидела, что он наблюдает за ней, и ей показалось, будто она прочла тревогу в его строгих глазах. Шагнув к ней, герцог поинтересовался:

– Что я такого сделал, чем привел вас в смятение? У меня и в мыслях не было подобных намерений!

Она непонимающе приподняла брови.

– Меня? В смятение? Ничуть не бывало!

– Я беру Эдмунда к себе, потому что уверен, что у вас болит голова, – без обиняков объяснил его светлость.

Это была правда, но мисс Марлоу принялась уверять герцога, что он ошибается, умоляя оставить Эдмунда с ней. То, что он проявил о ней заботу, полностью обезоружило ее; вся ее сдержанность растаяла без следа; и когда она подняла взгляд на его лицо, в нем светилась робкая улыбка. Несколько мгновений герцог молча смотрел на нее, после чего с неожиданной резкостью, отворачиваясь, сказал:

– Нет, не спорьте! Я уже все решил.

К тому времени как они достигли Кале, мучившая ее головная боль стала невыносимой, чему она и приписала свое неуклонно ухудшавшееся расположение духа. Эдмунд, узнав об этом обстоятельстве, признался, что и у дяди Вестера тоже болит голова.

– У меня? – воскликнул Сильвестр. – У меня в жизни не болела голова, негодник!

– Вот как! – сказал Эдмунд и с лукавой улыбкой добавил: – Какой ты скрытный!

Поскольку у Тома достало здравого смысла заранее проконсультироваться с Синдерби, то гостиница, где они остановились на ночлег, хотя и оказалась скромным заведением в старинной и непритязательной части города, но смогла предложить им комфорт и уют. Травяной отвар в сочетании с долгим сном без сновидений полностью исцелили головную боль Фебы. Настроение у нее, впрочем, оставалось подавленным, но, открыв глаза и обнаружив мокрые от дождя оконные стекла и свинцово-серое небо за ними, она решила, что в этом нет ничего удивительного.

– Нам предстоит крайне унылая переправа, – сказал Сильвестр, присоединившись за завтраком к остальной компании. – Ветра почти нет – в чем заключается преимущество для одного из нас. Мне удалось приобрести для вас каюту, мисс Марлоу, но, боюсь, вам будет невероятно скучно во время плавания – особенно если дождь не закончится, на что он, похоже, не настроен.

– А почему это, – вдруг требовательно осведомился Эдмунд, – мне нельзя съесть яйцо? Я не люблю хлеб с молоком. Кигли называет это «кормом для кошек».

– Не огорчайся! – смеясь, ответила ему Феба. – Съешь яйцо завтра.

– Завтра я, может, и не буду голоден, – мрачно сообщил ей Эдмунд. – Зато я голоден сейчас!

– О боже! Правда?

– Чтоб мне провалиться на этом самом месте! – ответил Эдмунд.

Сильвестр, просматривавший газету, опустил ее и вперил строгий взгляд в племянника:

– Этому ты не мог научиться у Кигли!

– Нет, – признался Эдмунд. – Так говорит Джем.

– Кто такой Джем, дьявол его забери?

– Тот, с веснушками на лице. Ты разве не знаешь его, дядя Вестер? – удивленно поинтересовался Эдмунд.

– Один из подручных конюха?

Эдмунд согласно кивнул.

– Он говорит мне очень хорошие слова. Он – мой друг.

– Вот как? – зловеще осведомился Сильвестр. – Что ж, в таком случае, если не хочешь отведать трепки, не вздумай больше повторять их!

Устрашенный, Эдмунд вновь принялся за свой хлеб с молоком. А Сильвестр поверх его склоненной головы горестно сообщил:

– Я должен извиниться перед вами вместо него, мисс Марлоу. Во всем виновата пожилая нянечка и слишком старый учитель. Мне следует найти ему наставника помоложе.

– Думаю, вам стоит найти ему разумную женщину, – отозвалась Феба. – Кого-нибудь наподобие моей прежней гувернантки, которая не поднимает шума из-за порванной одежды и любит животных и которой нравится коллекционировать бабочек, собирать птичьи яйца и… Ну, ты меня понимаешь, Том!

– Моя дорогая мисс Марлоу, прошу вас, скажите мне, как ее зовут и где я могу ее найти! – взмолился Сильвестр.

– А вы уже встречались с ней, – напомнила ему Феба. – Но, боюсь, я не смогу уступить ее вам. Мы с ней намерены поселиться вместе, как только я стану совершеннолетней.

– Поселиться вместе? – не веря своим ушам, переспросил он.

– Да. Она будет вести хозяйство, а я… – Девушка внезапно умолкла, спохватившись, после чего с вызовом закончила: – А я буду писать романы!

– Понятно, – сухо заметил его светлость и вновь уткнулся в газету.

Под моросящим дождем они поднялись на борт пакетбота, встретив куда меньшее сопротивление со стороны мастера Рейна, чем можно было ожидать. Когда ему растолковали, что всемогущий дядя не способен явить чудо и одним махом перенести мальца на другой берег моря, он, едва не закатив истерику, заявил:

– Нет, нет, нет! Я не хочу подниматься на борт, не хочу, не хочу!