Эдмунд заинтересовался происходящим, но все-таки не так сильно, как Феба, которая, едва заслышав стук копыт приближающегося экипажа, встала и подошла к окну. Это был тот самый звук, что она надеялась услышать, и, когда карета замерла, девушка почувствовала, как гулко заколотилось у нее в груди сердце.

Дверца экипажа распахнулась, оттуда легко спрыгнул на землю человек в пальто с многочисленными воротниками, он обернулся, отдал несколько распоряжений форейторам и решительным шагом вошел в гостиницу.

Из груди Фебы вырвался долгий вздох; мастер Рейн испустил пронзительный крик, слез со стула и понесся по комнате к выходу, вопя во все горло:

– Дядя Вестер, дядя Вестер!

Глава 23

Эдмунд умудрился открыть дверь, все еще крича во все горло «Дядя Вестер!», в тот самый момент, когда Сильвестр вошел в буфетную. Ему пришлось замереть на пороге, потому что малыш крепко обнял его за ноги, и тогда, наклонившись, чтобы высвободиться из отчаянной хватки племянника, он ласково сказал:

– Ну, как дела, разбойник ты этакий?

– Дядя Вестер, дядя Вестер! – продолжал надрываться Эдмунд.

Сильвестр расхохотался и подбросил малыша над головой.

– Эдмунд, Эдмунд! – передразнил герцог мальчика. – Осторожнее, ты меня задушишь! Ах ты, племянник мой дорогой!

Он все еще не замечал ее, и Феба застыла у окна, с некоторым изумлением глядя на тот восторженный прием, который Эдмунд оказал своему коварному дядюшке. Собственно, она не очень-то и удивилась, хотя и не ожидала от малыша, что он придет в такой экстаз. Если что-то и заслуживало удивления, так то, что сам Сильвестр был явно тронут неподдельной радостью Эдмунда. При этом он нисколько не походил на человека, который не любит детей; а еще он совсем не был похож на человека, наговорившего ей столько ужасных вещей на балу у леди Кастельро. Этот зловещий образ, причинявший Фебе душевные страдания, померк, унося с собой и смятение, заставлявшее ее страшиться появления герцога ничуть не меньше, чем желать его.

– Скажи Плохому Человеку, что я не его маленький мальчик! – взмолился Эдмунд. – Мама говорит, я не принадлежу тебе, дядя Вестер, но ведь это не так, правда?

Слова малыша прозвучали с такой искренней мольбой, что Феба не выдержала и рассмеялась. Сильвестр, быстро оглянувшись, увидел ее. Глаза его полыхнули жарким огнем; ей вдруг показалось, что он готов броситься к ней. Но это выражение исчезло столь же внезапно, как и появилось, и Сильвестр не двинулся с места. На нее вдруг обрушились воспоминания об их последней встрече, и она поняла, что прощения ей не будет.

Он заговорил не сразу – сначала опустил Эдмунда на пол и только потом сказал:

– Какой сюрприз, мисс Марлоу. Хотя мне следовало бы догадаться, если бы я дал себе труд задуматься, что, скорее всего, я найду вас здесь.

Голос его прозвучал ровно, и в нем не было слышно ни следа тех эмоций, что бушевали у него в груди. Они были самыми разными, однако преобладающей являлся гнев на Фебу за то, что, как он полагал, она помогала похитить Эдмунда; и на себя за то, что на какой-то краткий миг его охватила неудержимая радость при виде нее. Это привело герцога в такую ярость, что он плотно сжал губы, чтобы не сказать лишнего, пока не взял себя в руки.

С той самой ночи на балу герцог изо всех сил старался не думать о девушке. Задача оказалась невозможной, но, всячески растравляя рану, которую она нанесла ему, он решил, что излечился от тех глупых нежных чувств, коими воспылал к ней. От него требовалось вспоминать лишь ее недостойное поведение, поскольку не в силах Сильвестра было забыть оскорбление, что мисс Марлоу нанесла ему. Она выставила его на посмешище перед всем миром, и это само по себе было непозволительно, однако, если бы тот портрет, что она срисовала с него, был бы неузнаваемым, он бы еще мог простить ее. Во всяком случае, поначалу Сильвестр думал именно так, когда обратился к матери, которая и дала ему книгу, чтобы он прочитал ее. Он намеревался отмахнуться от романа, как от досадного пустяка, заявить, что книга слишком абсурдна и нелепа, чтобы хотя бы на миг разозлиться из-за нее, но прочел на лице матери отнюдь не гнев, а страх. Герцог был столь потрясен, что воскликнул:

– Это не мой портрет! О да, брови – мои, но все остальное – ложь!

Она же ответила:

– Он преувеличен, разумеется.

Прошла целая минута, прежде чем его светлость выдавил из себя:

– Значит, я действительно похож на этого презренного типа? Невыносимо гордый и равнодушный… настолько вознесшийся в собственных глазах, что… Мама!

Герцогиня тут же ответила, протягивая к нему руку:

– Только не для меня, Сильвестр! Но иногда я спрашиваю себя, не стал ли ты чуточку… безразличным… по отношению ко всем остальным.

Он был так поражен, что умолк, и она тоже не сказала больше ни слова. В том не было нужды: Уголино хоть и являлся карикатурой, однако вполне узнаваемой. Поскольку Сильвестру пришлось смириться с этим, горькая обида, столь нелепая, но неизбежная для него, прорвалась наружу, сменившись ослепительной яростью, подобной которой он еще никогда не испытывал.

Глядя на Фебу сейчас, через разделявшее их пространство буфетной, он видел перед собой своего злого гения. Благодаря ей он оказался вовлеченным в ее идиотский побег из дома; она заставила его делать ей такие знаки внимания, что на них скрестились заинтересованные взгляды общества. Герцог уже забыл, как первоначально собирался завоевать расположение девушки лишь для того, чтобы вынудить ее пожалеть о том, что она отказала ему; он давным-давно позабыл об этом. Его светлость понимал, что книга наверняка была написана Фебой задолго до того, как она хорошо узнала его, но ведь и она не подумала ни остановить публикацию, ни предупредить его о ней. Именно на мисс Марлоу лежала вина за то, что на том проклятом балу он вел себя совершенно недопустимым для воспитанного человека образом. Герцог отчаялся понять, что стало тому причиной. Он же всего лишь намеревался обращаться с девушкой исключительно вежливо. Он даже не собирался, ни тогда, ни впоследствии, упоминать ее книгу, а намеревался вести себя с Фебой так, чтобы она уразумела, как ошибалась в нем. Его светлость был уверен, что вполне владеет собой; но, едва успев обнять Фебу за талию одной рукой, а другой сжав ее ладошку, почувствовал, как его захлестывают гнев и горькая обида. Она в слезах вырвалась из его объятий, чем вызвала его бешенство, потому что он прекрасно понимал, что сам навлек на себя унижение. И вот теперь Сильвестр обнаружил ее в Аббевилле, а она еще смеется над ним. Он никогда не сомневался в том, что именно Феба вложила мысль о побеге из Англии в голову Ианты, хотя и полагал, что она сделала это не нарочно. И только сейчас ему стало ясно – с самого начала девушка пользовалась полным доверием его невестки.

Не подозревая о том, какие чувства обуревают Сильвестра, Феба в замешательстве смотрела на него. После долгой паузы она сдержанно произнесла:

– Полагаю, вы не получили моего письма, герцог?

– Я действительно не имел такого удовольствия. Как это любезно с вашей стороны – написать мне! Думаю, чтобы сообщить мне об этой истории, не так ли?

– У меня не было иной причины писать вам.

– В таком случае вам не следовало утруждать себя. Прочтя вашу книгу, мисс Марлоу, было нетрудно догадаться о том, что произошло. Признаю, мне поначалу и в голову не приходило, будто вы оказываете содействие моей невестке, но, разумеется, иначе и быть не могло. Когда я узнал, что она забрала Эдмунда, не взяв с собой его нянечку, мне следовало бы сразу догадаться, чем все закончится. Вы заняли ее место по злому умыслу или же, рассудив, что в Лондоне вам стало слишком горячо, решили воспользоваться случаем и сбежать?

Слушая Сильвестра и не веря своим ушам, Феба вдруг почувствовала – ее охватывает гнев столь же яростный, как и у герцога, вот только скрывать это так же хорошо она еще не научилась. Голос его звучал небрежно и презрительно, но ее собственный дрожал, когда она вскричала:

– По злому умыслу!

Прежде чем он вновь успел открыть рот, вмешался Эдмунд, с беспокойством заявив:

– Феба – мой друг, дядя Вестер! Ты… ты злишься на нее? Прошу тебя, не надо! Я люблю ее почти так же, как Кигли!

– В самом деле, дорогой мой? – осведомилась Феба. – Знатная похвала! Никто ни на кого не злится: твой дядя пошутил, только и всего! – Взглянув на Сильвестра, она постаралась, чтобы голос ее прозвучал как можно естественнее: – Думаю, вы хотите повидать леди Ианту. Сожалею, но она недомогает – собственно, она прикована к постели приступом инфлюэнцы.

Герцог покраснел, совсем забыв о том, что по-прежнему держит Эдмунда за руку, и разозлился на себя за столь неподобающее поведение. Посему он ограничился тем, что спросил:

– Надеюсь, с Фотерби ничего подобного не произошло?

– Нет. Если я не ошибаюсь, сейчас он сидит с леди Иантой. Я немедленно сообщу ему о вашем приезде. – Девушка улыбнулась Эдмунду. – Быть может, мы с тобой пойдем и узнаем, готов ли сладкий пирог, который мадам обещала испечь тебе на ужин?

– Лучше я останусь с дядей Вестером, – решил Эдмунд.

– Нет, ступай с мисс Марлоу. Мне нужно поговорить с сэром Ньюджентом, – сказал Сильвестр.

– Ты сотрешь его кости в порошок? – с надеждой поинтересовался Эдмунд.

– Нет. Как бы я мог это сделать? Я не великан и не живу на самой макушке бобового стебля. А теперь иди.

На лице Эдмунда отразилось сожаление, но он повиновался. Сильвестр, швырнув свое пальто для верховой езды на спинку стула, подошел к огню.

Ему не пришлось долго ждать сэра Ньюджента. Тот появился уже через несколько минут и с порога воскликнул:

– Клянусь честью! Положительно, вы заставили меня удивиться! Как поживаете? Дьявольски рад видеть вашу светлость!

Столь неожиданное приветствие сбило Сильвестра с толку.

– Рады видеть меня? – повторил он.