Джорджетт Хейер - Коварный обольститель

– Ох, простите меня, простите! – сдавленным голосом прошептала Феба.

– Не опускайте голову! Или вы хотите, чтобы все в зале догадались о том, что я вам говорю?

Она подняла взгляд на его лицо.

– Я пыталась внести изменения. Но было уже слишком поздно. Мне вообще не следовало писать книгу. Я не знала… и представить себе не могла… О, как же мне объяснить вам все? Что я могу сказать?

– О, вы многое могли бы сказать, но в этом нет ни малейшей необходимости! Впрочем, есть одна вещь, которую мне было бы любопытно узнать, потому что, сколько бы я ни напрягал память, ответа найти не могу. Что я такого сделал, мисс Марлоу, чтобы быть выставленным на посмешище?

– Ничего, ровным счетом ничего!

– Ничего? Мне известно, что вы невзлюбили меня с самой первой нашей встречи; вы сказали мне, что я не узнал вас, когда мы встретились во второй раз. Неужели этого оказалось довольно, чтобы сделать меня прообразом своего злодея из романа? Неужели из-за такого пустяка вы задали себе труд раскопать подробности о делах моей семьи, дабы явить их всему миру в своей презренной пародии?

– Нет! Если бы я знала… О, как вы можете думать, что я написала бы роман, если бы знала о том, что у вас есть племянник… что вы являетесь его опекуном? Я даже не подозревала об этом! Это было всего лишь совпадение: я выбрала вас на роль Уголино, потому что… из-за того, что у вас такие необычные брови, а еще потому, что сочла вас самодовольным и высокомерным! В то время я и мечтать не могла о том, будто моя книга будет опубликована!

– Ваши слова звучат не слишком убедительно, вы не находите? Вы же не можете всерьез полагать, что я поверю в столь невероятную историю?

Вновь подняв на него глаза, Феба увидела, что губы его по-прежнему улыбаются, хотя он и разговаривал с ней сквозь зубы. Ей все сильнее казалось, что она погружается в страшный кошмар; едва слышно девушка пролепетала:

– Можете верить во что хотите, но это правда! Когда я узнала… об Эдмунде… то готова была провалиться сквозь землю!

– Однако оказались не готовы остановить обнародование столь печального совпадения.

– Я просто не могла! Мне не позволили даже внести изменения в роман! Книгу уже переплели, герцог! Это было первым, что я попыталась сделать, добравшись до Лондона. Я немедленно отправилась к издателям – честное слово!

– И, разумеется, вам не пришло в голову, что, будучи предупрежденным, я мог бы оказаться удачливее вас в том, что остановил бы выход романа в свет, – любезно сказал его светлость.

– Нет. А вы действительно могли бы? – изумленно спросила она.

– О, вот так-то лучше! – одобрительно заметил Сильвестр, глядя на нее сверху вниз с прежним блеском в глазах. – Этот невинный взгляд просто великолепен: вам следует почаще прибегать к нему!

Она жарко покраснела.

– Прошу вас, не говорите более ничего! Не здесь… не сейчас! Я не могу ответить вам. С моей стороны это было дурно – непростительно! Я… я горько сожалею об этом.

– Что ж, могу себе представить ваше сожаление! Сколько человек уже отвернулись от вас сегодня вечером?

– Совсем не по этой причине! – пылко заявила Феба. – Вы же знаете, что я имела в виду совсем не это! Или вы полагаете, что я не отдавала себе отчета в том, какую доброту вы проявили, когда нашли нас – меня и Тома – и столько сделали для нас?

– Не обращайте внимания на такие пустяки! – молвил герцог. – Какие глупости вы говорите! Вы ничего не поняли, разумеется.

Она поморщилась, как от боли.

– Прошу вас, прекратите! Никогда в жизни я не хотела навредить вам! С таким же успехом я могла бы сделать вас прообразом своего героя!

– Я должен быть вам благодарен? Неужели вы не в состоянии уразуметь, что обнаружить себя действующим лицом романа – и уж простите великодушно, такого романа! – в любой ипостаси – оскорбление для меня? Вы могли приписать мне все известные добродетели, но я по-прежнему считал бы подобный поступок дерзкой и недопустимой выходкой!

Феба вдруг поняла, что ее начинает подташнивать, как случалось всегда, когда ее распекала приемная мать.

– Отведите меня обратно к бабушке! – взмолилась девушка. – Не понимаю, почему вы пригласили меня на танец! Неужели вы не могли выбрать другого случая, чтобы сказать мне все, что считаете нужным?

– Легко, но зачем? Я верну вас леди Ингам, когда музыка закончится, однако не раньше! Вы неблагодарны, Воробышек, и напрасно!

– Не называйте меня этим именем! – резко сказала она, задетая за живое его тоном.

– Да, оно вам не подходит, – согласился он. – А как вы хотите, чтобы я вас называл? Сойка?

– Отпустите меня! Вы можете игнорировать меня – но оскорблять необязательно!

Он больно стиснул ее руку.

– Вам стоит быть мне благодарной за то, что я не проигнорировал вас. А знаете ли вы, что случилось бы, если б я поступил так? Вы хотя бы представляете, сколько пар глаз следили за тем, как я поведу себя? Я пригласил вас на танец по той причине, что, если бы не сделал этого, все подозрения в том, что вы на самом деле являетесь автором книги, подтвердились бы и уже к завтрашнему дню вы бы обнаружили, что стали изгоем. Это был бы хороший урок для вас, и, признаюсь, я едва не поддался искушению. Но ежели опустился бы до столь жалкой мести, то счел бы себя заслуживающим презрения не меньше, чем ваш злодей конт! Вы можете быть уверены в моей поддержке, мисс Марлоу. И вы научитесь терпеливо выслушивать то, что я сочту нужным вам сказать. Завтра я заеду на Грин-стрит, чтобы пригласить вас на прогулку по Парку, что должно убедить всех сомневающихся!

Это было уже слишком. Феба вырвала у герцога свою руку, не обращая внимания ни на окружающих, ни на неизбежные последствия, и поспешила через залу к бабушке. Слезы застилали ей глаза, она натыкалась на танцующих, поэтому не видела, как все уставились сначала на нее, а потом на Сильвестра, который нелепо застыл в одиночестве посреди бальной залы. Лицо его побелело от бешенства.

Леди Ингам слегла; сэр Генри Халфорд заявил, что ей ни в коем случае нельзя волноваться; сегодня ее милость никого не принимала. Мисс Марлоу тоже недомогала и тоже лежала на диване в Малой гостиной; посетителей в этот день не принимала и мисс Марлоу.

Такие невеселые известия, изложенные Горвичем замогильным голосом, обескуражили одного из двух визитеров, стоявших на ступеньках особняка на Грин-стрит, зато на второго не произвели ни малейшего впечатления.

– Меня ее светлость примет, – решительно отрезала миссис Ньюбери. – Однако очень любезно с вашей стороны, Горвич, что вы дали мне знать об этом! Я постараюсь не волновать ее.

– Я не могу взять на себя ответственность отвечать за ее милость. Я должен спросить соизволения.

– В этом нет ни малейшей необходимости! Ее милость в гардеробной? В таком случае я сама пройду туда.

Приободренный успехом этой ясноглазой леди, второй посетитель твердо заявил:

– Мисс Марлоу примет меня! Будьте любезны, передайте ей мою визитную карточку!

Миссис Ньюбери легко взбежала по ступенькам, постучала в дверь гардеробной и, приоткрыв ее, негромко спросила:

– Дорогая леди Ингам, я могу войти? Я уверена, что вы не разгневаетесь на меня, – скажите же, что нет!

Занавески на обоих окнах были наполовину задернуты; в воздухе висел сильный запах ароматического уксуса; на нее надвинулась сухопарая фигура и прошипела, что ее милость не следует беспокоить.

– Это вы, Джорджиана? – слабым, однако требовательным голосом осведомилась с дивана миледи. – Мне слишком нездоровится, чтобы принимать кого-либо, но, полагаю, вы все равно войдете, что бы я ни сказала. Никого не волнует, что я уже стою одной ногой в могиле! Подай стул миссис Ньюбери, Мукер, и ступай прочь!

Угрюмая горничная неодобрительно повиновалась; Джорджиана, глаза которой привыкли к темноте, осторожно подошла к дивану, присела рядом и успокаивающим тоном заметила:

– Я пришла не для того, чтобы досаждать вам, мадам, – а лишь помочь, если смогу!

– Никто не может мне помочь, – с тяжким вздохом отрешенно сообщила страдалица. – Можно не спрашивать, о чем говорит весь город!

– Да, о случившемся теперь известно всем, – откровенно призналась Джорджиана. – Сегодня утром у меня была Шарлотта Ретфорд, и она подтвердила, что слухи уже гуляют по столице. Она рассказала мне о том, что произошло, и… Словом, я решила, что немедленно должна нанести вам визит. Ведь даже если Феба действительно написала ту книгу, я не стану хуже относиться к ней, и, что бы ни говорил Лайон о том, что мне лучше не вмешиваться, – коль я могу помочь ей, то сделаю это!

– Полагаю, уже никто не сомневается, что именно она написала роман, – заявила миледи. – Стоит мне вспомнить о том, что я сделала для нее давеча вечером, даже убедила Салли Джерси в том, что все это – вздор, который распространяет та гусыня, Ианта Рейн… Где мои соли?

– Почему она написала свой роман, мадам? – спросила Джорджиана. – Можно было бы подумать, будто она ненавидит Сильвестра, но ведь это не так!

Пожилая дама просветила ее, прерываясь лишь на то, чтобы время от времени понюхать флакончик с солями. Закончив повествование, она сделала глоток нашатырного спирта[61], разведенного в воде, откинулась на спинку дивана и смежила веки. Миссис Ньюбери несколько минут сосредоточенно размышляла, после чего сказала:

– Не думаю, будто Сильвестр выдаст ее, что бы она ему не сказала.

– Она сама себя выдала! Бросить его одного, посреди бальной залы! Я сделала все возможное, Джорджиана, но какой смысл уверять, будто она едва не лишилась чувств, если все видели Сильвестра, взбешенного, как сам дьявол? Я никогда не прощу его, никогда! Повергнуть ее в смятение у всех на глазах! Господь свидетель, я не оправдываю бедное дитя, но он поступил непростительно и подло! И я не могу утешиться даже тем соображением, что Феба выставила его на посмешище, потому что при этом она погубила себя! – заявила миледи.