Мисс Марлоу была избавлена от необходимости отвечать, поскольку, едва слова эти сорвались с его губ, как он отвлекся. Леди, выступавшая по дорожке рядом с проезжей частью, в это самое мгновение помахала ему рукой. Он узнал свою кузину, миссис Ньюбери, и немедленно попросил Фебу придержать коня.

– Если вы еще не знакомы друг с другом, я хотел бы представить вас миссис Ньюбери, мисс Марлоу. Она самая забавная из моих кузин; уверен, вы непременно поладите! Джорджи, что за поразительное зрелище! Как получилось, что вы так целомудренно гуляете пешком? И рядом нет верного супруга, который бы сопровождал вас на верховой прогулке? Неужели у вас не осталось ни единого cicisbeo?[54]

Леди, рассмеявшись, протянула ему руку для рукопожатия и сказала:

– Отвратительно, не правда ли? Присутствие Лайона потребовалось на службе, а все мои cicisbeo отреклись от меня! Те, кто еще не похоронил себя в деревне, сидят по домам, держа ноги в горчичной ванне, так что я оказалась преданной забвению и вынуждена прогуливаться в женском обществе. Нет, вы ее не увидите, потому что мы недавно расстались.

Он склонился с седла, чтобы взять ее за руку, и, прежде чем отпустить, многозначительно пожал, сказав:

– Вот уж действительно сюрприз! Вы уже знакомы с мисс Марлоу или я могу представить ее вам?

– Так вот, значит, кто вы такая! – воскликнула леди, с улыбкой глядя на Фебу. – Пожалуй, мне следовало бы самой догадаться об этом, поскольку я только что раскланялась с вашими кузинами. Вы внучка леди Ингам, и вы… оседлали самую жалкую клячу из конюшни Анни Ингам! Напрасно вы это сделали: зрелище буквально шокирует! Но даже при этом вы затмили всех нас!

– Я как раз пытаюсь уговорить мисс Марлоу позволить мне предоставить ей достойного скакуна, однако она упорно отказывается, – заметил Сильвестр. – Но мне в голову только что пришла идея получше. Полагаю, ваша вторая кобыла придется ей весьма по вкусу.

У миссис Ньюбери была всего одна лошадь, но женщина держала ушки на макушке с того самого момента, как герцог со значением пожал ей руку, и потому не моргнув глазом моментально прервала смущенные протесты Фебы, по-дружески ей заявив:

– О, прошу вас, не отказывайтесь, мисс Марлоу! Вы не представляете, какую услугу окажете мне, если согласитесь хотя бы изредка выезжать со мной! Я ненавижу пешие прогулки, но ездить верхом одной, в сопровождении грума, чопорно держащегося позади, для меня поистине невыносимо! Кроме того, я обожаю промчаться галопом, а это в Гайд-парке не принято. Сильвестр, если мне удастся уговорить мисс Марлоу, не согласитесь ли вы сопровождать нас обеих на прогулке в Ричмонд-парк в первый же по-настоящему весенний день?

– Отчего же нет? С величайшим удовольствием, моя дорогая кузина! – ответил герцог.

– Прошу вас, скажите, что вы согласны! – взмолилась миссис Ньюбери, обращаясь к Фебе.

– Я бы с радостью, мадам, но ведь это ужасно, что вас вынудили приглашать меня!

– Уверяю, здесь нет ничего предосудительного! Сильвестр знает, что я с радостью соглашусь на любую спутницу – кстати, я ведь могла сказать, если бы захотела, что моя вторая лошадь охромела или что я продала ее! Непременно нанесу леди Ингам утренний визит и приложу все силы к тому, чтобы уговорить ее.

С этими словами она отступила, давая им дорогу, и, прощаясь, метнула вопросительный взгляд на Сильвестра. Он ответил ей улыбкой, а она, заключив, что он остался доволен, возобновила свою неспешную прогулку, спрашивая себя, то ли он всего лишь проявляет галантность, то ли действительно пытается ухаживать за мисс Марлоу. Это казалось маловероятным, как, впрочем, и то, что он выбрал ее на роль своей последней по счету пассии. Либо же он делает одолжение маленькой деревенской внучке леди Ингам? «О нет! Только не Сильвестр!» – решила миссис Ньюбери. Он может быть любезным, однако лишь если сам того захочет. Что ж, все это было крайне любопытно и со своей стороны она готова оказать ему любую помощь, коль таковая ему понадобится. Не стоит заглядывать в зубы дареному коню, особенно ежели коня этого дарит сам герцог Сильвестр.

Глава 16

Встреча в Парке решила дилемму: давать немедленный отпор Сильвестру она не будет. Он практически сделал отказ невозможным для Фебы, но подобное соображение пришло ей в голову только после того, как девушка приняла решение. Поскольку опасность влюбиться в него ей ничуть не грозила, она сочла общество герцога вполне приемлемым, и ей было бы жаль лишиться его. Если же он вознамерился подшутить над ней так, как подшутил над неизвестной Фебе мисс Уарф, то лучшего способа расстроить планы Сильвестра, чем с прохладным дружелюбием принять его ухаживания, попросту не существовало.

Итак, была найдена прекрасная причина для того, чтобы терпеть герцога; очень скоро мисс Марлоу нашла и другой повод. По мере того как в Лондон возвращались сливки высшего общества, на Грин-стрит стало приходить все больше приглашений; и Феба, с некоторым беспокойством посещая приемы, быстро обнаружила преимущества, которые давала ей дружба с Сильвестром. Ее второй сезон разительно отличался от первого! Тогда у нее не было знакомых в городе, она страдала от застенчивости, и на нее никто не обратил внимания. Теперь, хотя список знакомых девушки был невелик, мисс Марлоу вызывала всеобщий интерес, поскольку считалась последней по счету пассией Сильвестра. Те, кто ранее клеймил ее безвкусно одетой деревенской дурнушкой, не обладающей ни красотой, ни элегантностью, вдруг обнаружили, что ее внешность отличается экспрессивностью, ее прямота выглядит забавной, а простота – живительной. «Необычная» – именно этот эпитет сопровождал мисс Марлоу. Первой его запустила в оборот леди Ингам, но все уже забыли о том: скромная девушка без претензий на красоту просто обязана быть, по меньшей мере, необычной, чтобы привлечь внимание Сильвестра. Многие, естественно, по-прежнему не могли понять, что он в ней нашел; она никогда не сможет соперничать с признанными красавицами или добиться чего-то большего, нежели скромного успеха.

К счастью, мисс Марлоу вполне удовлетворяло то, что в обществе она чувствовала себя как дома, завела нескольких приятных и покладистых подруг и не имела повода жаловаться на отсутствие партнеров на балах. Подобная судьба не грозила девушке, с которой дважды за один вечер танцевал Сильвестр. Равным образом и герцогу не грозила опасность нарваться на жесткий отпор, пока он не переходил границы дозволенного этикетом лестного внимания. Мотивы его светлости, разумеется, могли оказаться вероломными, но нельзя отрицать, что он был восхитительным собеседником; более того, с ним можно было не следить за своим бойким языком. Он обладал потрясающим чувством юмора: часто случалось, что, стоило кому-то обронить глупую ремарку или же повести себя в манере столь же типической, сколь и нелепой, как Феба инстинктивно искала его взглядом, зная – он готов разделить ее веселье. Странным образом самые скучные приемы вдруг становились забавными, поскольку там неизменно присутствовал один человек, с которым можно было встретиться взглядом хотя бы на долю секунды, без слов наслаждаясь шуткой, непонятной другим; и почти столь же пресными казались вечеринки, на которых его не было. О нет! Мисс Марлоу, полностью отдавая себе отчет в его самомнении, эгоизме и презренном тщеславии, не имела ни малейшего намерения – по крайней мере немедленного намерения – давать Сильвестру от ворот поворот.

Кроме того, он предоставил в распоряжение Фебы маленькую строптивую кобылку с шелковистыми губами, владеющую безупречным аллюром, игривую ровно настолько, чтобы девушка могла с ней справиться. Феба ахнула от восторга, впервые увидев Светлячка: как решилась миссис Ньюбери позволить кому-либо еще ездить на такой красавице? Миссис Ньюбери не смогла ответить ей ничего вразумительного, кроме того, что предпочитает своего дорогого старого Юпитера. Феба моментально поняла женщину: у нее самой был жеребец, лучшие годы которого давно остались позади, но он тем не менее по-прежнему оставался ее любимцем.

Впрочем, прошло совсем немного времени, и она узнала всю правду о Светлячке. Как-то майор Ньюбери, блистательный и великолепный в своей ярко-красной военной форме, провожал жену и ее новую подругу на их почти ежедневную конную прогулку. Он вышел на ступеньки, ведущие к двери их маленького скромного домика, и, едва его глазам предстала Светлячок, воскликнул:

– Это та самая кобылка, которую передал тебе Сильвестр, Джорджи? Что ж, клянусь Юпитером…

Феба стояла достаточно далеко, чтобы сделать вид, будто не слышала ни этой ремарки, ни последующего смятенного восклицания майора:

– А? О! Честное слово, любовь моя! Совсем из головы вылетело!

На несколько ужасных мгновений девушка заколебалась, не зная, что предпринять; а потом решила притвориться, будто ничего не слыхала, руководствуясь как нежеланием ставить Джорджиану в неловкое положение, так и отказываться от их совместных прогулок.

Сильвестр оказался прав, предрекая, что они с Джорджианой прекрасно поладят: они сразу же понравились друг другу; а поскольку бабушка не протестовала, Феба стала частым гостем в суматошном доме Ньюбери. Леди Ингам называла супругов «взбалмошной парочкой». Феба же, которая до сих бывала в Лондоне лишь на больших официальных приемах, считала Ньюбери восхитительными, и ничто не доставляло ей большего удовольствия, нежели вечер, проведенный в их бесшабашном доме. Никогда нельзя было знать заранее, что может случиться на одной из вечеринок Джорджи, говорил лорд Ярроу, уверяя, что однажды прибыл всего через пять минут после того, как хрустальная люстра в гостиной с грохотом обрушилась на пол. По его словам, когда он вошел, Джорджи стояла посреди комнаты, словно Дидона[55] на развалинах Карфагена, разве что куда более спокойная и владеющая собой. Сильвестр согласился, что та вечеринка была особенно примечательной, но при этом заявил: лучшим вечером, проведенным им под этой крышей, был тот, когда новый дворецкий, оповестив гостей о его появлении, рухнул в пьяном ступоре лицом вниз на пол в гостиной. Феба и представить себе не могла, что люди способны веселиться столь беззаботно и бесцеремонно где-либо еще, кроме дома Джорджи. Равным образом, и Сильвестр нравился ей больше всего именно здесь, в окружении тех, кто был ему близок и дорог. Быть может, тот факт, что самая приятная сторона его натуры проявлялась среди родственников и близких друзей, служил лишь очередным проявлением его несносной гордыни, но невозможно было отрицать, что проявление это выглядело очень мило и очаровательно.