Хотя история, которую она вскоре выслушала, вполне могла повергнуть в обморок пожилую леди слабого здоровья, миссис Ингам не пришлось прибегать к помощи нюхательных солей. Повествование оказалось настолько запутанным, что ей понадобилось неоднократно прерывать его вопросами, которые были очень точными и своевременными, поэтому ничто в ее поведении не свидетельствовало о немощи тела либо разума.

Больше всего подробных расспросов с ее стороны вызвало появление в рассказе мистера Томаса Орде. Очевидно, он крайне заинтриговал миледи, и пока Феба с готовностью рассказывала ей о своем друге детства, бабушка не сводила пристального взгляда с лица внучки. Но, узнав, что Том благородно предложил Фебе сочетаться тайным браком («Отчего я смеялась до слез, потому что он еще несовершеннолетний, чтобы жениться на мне, и, кроме того, он для меня – все равно что брат!»), пожилая леди явно утратила к нему всякий интерес и лишь попросила Фебу (куда более спокойным тоном) продолжать. Молодого Орде можно не опасаться, решила ее милость.

Последний вопрос она задала деланно небрежным тоном:

– Солфорд, случайно, не вспоминал обо мне?

– О да! – жизнерадостно подтвердила Феба. – Он сказал мне, что хорошо знаком с вами, потому что вы его крестная мать. Поэтому я и сочла возможным спросить у него, думает ли он, что вы позволите мне остаться у вас, и он сказал, что вы не станете возражать, бабушка!

– Значит, он так сказал? – с непроницаемым выражением лица осведомилась пожилая леди. – Что ж, любовь моя, – неожиданно энергично заявила она, – он был совершенно прав! Твое пребывание здесь устраивает меня как нельзя лучше!

В ту ночь ее милость еще долго не могла заснуть. Наивная внучка снабдила ее обильной пищей для размышлений и для еще более глубоких догадок и предположений. Очень скоро она отбросила все мысли о лорде и леди Марлоу (хотя бо́льшую часть завтрашнего утра намеревалась посвятить приятнейшей задаче сочинения послания, которое должно было причинить нешуточный вред здоровью его милости), как и о юном мистере Орде. А вот позиция, которую занял Сильвестр в разворачивающейся на ее глазах драме, чрезвычайно заинтересовала миледи. Роль deus ex machina[48], что он взял на себя, была ему решительно не свойственна; не могла она и представить себе, как герцог прозябает в крайнем запустении и убожестве, разрываясь между конюшнями и комнатой больного. Собственно говоря, он был похож на себя только в одном – когда посоветовал Фебе искать спасения на Грин-стрит. И вот это, с негодованием подумала пожилая матрона, было совершенно в его духе! Не сомневалась она и в том, что он проделал этот трюк из чистой мести. Что ж, очень скоро ему предстоит узнать, что он оплошал и промахнулся. Хотя Фебу миледи приветствовала с превеликой радостью. Она удивлялась, как это ей самой до сих пор не пришло в голову, что самое подходящее, что могло бы развеять нестерпимую скуку последних месяцев, когда подавляющая часть ее знакомых разъехалась по своим деревенским поместьям, было бы присутствие в ее доме юной и энергичной внучки. Она уже сообразила – предпочтительнее дать приют Фебе, нежели совершить путешествие в Париж, возможность которого миледи с сомнением рассматривала с тех самых пор, как получила оттуда письмо одной из своих приятельниц с приглашением присоединиться к компании высокородных англичан, развлекавшихся, к своему вящему удовольствию, в одной из самых благословенных мировых столиц. Искушение было велико, но издержки представлялись значительными. Во-первых, это означало, что дорогой сэр Генри окажется для нее недосягаем; во-вторых, Мукер будет явно недовольна; и в-третьих, что бы ни говорила на сей счет бедняжка Мэри Берри, пожилая матрона была непоколебимо убеждена в том, что леди в любой поездке за границу обязательно должен сопровождать джентльмен. Можно, конечно, нанять специального агента, но это означало лишь неоправданное увеличение расходов, поскольку для бдительного присмотра за деятельностью такого спутника опять-таки требовался джентльмен. Нет, во всех смыслах лучше принять у себя Фебу и попытаться сделать для бедной девочки все, что в ее силах. Как только она приоденет ее соответствующим образом, то начнет получать подлинное удовольствие – разумеется, если позволит здоровье, – выводя внучку в свет.

Тут мысли ее милости приняли иное направление. Она не имела ни малейшего намерения позволить Фебе удалиться от мира (как предлагала сама девушка). И хотя извлекла бы несомненную пользу из того, что сопровождала бы внучку на частные балы, ничто не могло оказаться губительнее для ее здоровья, нежели бесконечные вечера в Залах собраний «Олмакса» или же на приемах у вельможных дам, с коими она была едва знакома. Но заминка оказалась кратковременной: пожилая дама вовремя вспомнила о существовании своей кроткой невестки Розины, у которой имелось две собственных дочери, коих нужно было выводить в свет; следовательно, она возьмет племянницу под свое крылышко, поскольку подобная договоренность не составит для нее решительно никакой разницы.

Словом, это был пустячный вопрос, и с ним она быстро разобралась; куда более животрепещущей, несравненно более трудной представлялась ей загадка поведения Сильвестра.

Он собирался нанести вдовой леди визит. Известие об этом она приняла с деланным равнодушием, но оно заставило ее насторожиться. Значит, он намерен навестить ее? Что ж, вся ее натура восставала против такого решения, однако, если он действительно придет, она примет его приветливо и учтиво. Быть может, во время этой встречи ей удастся понять, что же за игру он затеял. Его поступки позволяли предположить, что он влюбился в Фебу и вознамерился проявить себя с наилучшей стороны. Однако, если верить рассказу девушки о том, что произошло в Остерби, Фебе было трудно понять, что же такого он нашел в ней, что могло бы покорить его. Пожилая матрона не думала, что он отправился в Остерби, рассчитывая, будто ему понравится все, что он там увидит, поскольку прекрасно понимала – она допустила ошибку в общении с ним и тем самым настроила его против себя и Фебы. Заметив искорки гнева в его глазах, она поняла, что оказалась перед дилеммой: или продвигать дело дальше, или взять паузу. Вдовая миледи решила ускорить ход событий, поскольку крестник сам сообщил ей о том, что намерен жениться; раз он задался такой мыслью, нельзя было терять время и следовало любым способом обратить его внимание на Фебу.

Когда леди Ингам вспомнила о том, как настоятельно она советовала Марлоу не говорить никому ни слова, пальцы ее судорожно сжались. Она должна была бы знать, что Эта Женщина без труда вытянет все подробности из такого болвана; но разве можно было предвидеть, что и она окажется настолько глупа, что расскажет Фебе обо всем, неизбежно настроив девочку против Сильвестра?

Впрочем, сейчас было уже бесполезно горевать о том, чего нельзя было исправить. Но будущее, решила миледи, вовсе не выглядит безнадежным. Слишком часто мужчины влюблялись в совершенно неподходящих девушек. Вполне возможно, Сильвестр, оставаясь равнодушным к прелестям красавиц, которые из года в год пытались заманить его в свои сети, вдруг ощутил влечение к Фебе, поскольку она (мягко говоря) показалась ему необычной и, вместо того чтобы поощрять его ухаживания, попросту отвергла его.

Это вполне вероятно, однако отнюдь не обязательно, решила леди Ингам. В конце концов, она хорошо знала Сильвестра: он мог счесть себя уязвленным; откровенно говоря, ей было трудно поверить в то, что он оказался очарован. Сильвестр никогда не забывал о том, кто он такой; даже в беззаботной юности его светлость ни разу не прибегал к эксцентричности, чтобы прославиться. Те же, кто грешил подобными подвигами, в лучшем случае удостаивались от него лишь небрежного и слегка презрительного пожатия плечами; разве можно было предположить, что он заметит нечто, достойное внимания, в девушке, пренебрегающей условностями? Подобное поведение Фебы, скорее, лишь вызвало бы у него стойкое отвращение. А заодно и привело бы его в ярость, добавила миледи. Унизительное ощущение для любого мужчины – сознавать, что сделанное им предложение руки и сердца заставило совсем еще неопытную девушку броситься в бега, а для того, кто обладает гордостью и самолюбием Сильвестра, – так и вообще нестерпимое.

И вдруг пожилая дама спросила себя, уж не желание ли наказать ее саму, а отнюдь не внучку, подтолкнуло Сильвестра к тому, чтобы отправить Фебу в Лондон. Он ведь вполне мог предположить, что бабушка, узнав о ее возмутительном поведении, окажется скора на расправу. Зато ему и в голову не могло прийти, что, когда бедная девочка примется рассказывать ей историю своих приключений, перед глазами миледи предстанет не Феба, а Верена, поскольку сам Сильвестр ни разу даже не видел Верену.

Излишняя чувствительность никогда не относилась к числу недостатков леди Ингам. Да, на мгновение она испытала острую душевную боль, подметив на лице Фебы выражение, живо напомнившее ей Верену, но ее милость запретила себе думать об этом. Сейчас все мысли следовало обратить не на Верену, а на ее дочь. И если Сильвестр рассчитывает, что Феба окажется в черном списке собственной бабушки, то его ждет разочарование и он будет сурово наказан за свой злой умысел.

Уже проваливаясь в сон, леди Ингам вспомнила о дочери владелицы гостиницы. Это ведь Сильвестр настоял, дабы она сопровождала Фебу в Лондон, и какими бы мотивами он при этом ни руководствовался, они не были злонамеренными. Надеяться было бы нелепо, сонно подумала она, но и отчаиваться еще рано.

Глава 14

На следующее утро Феба обнаружила бабушку в весьма деловом и оживленном расположении духа, полной планов на сегодняшний день. Первостепенным из них было посещение магазина модной одежды и личной модистки ее милости.

– Сейчас самое важное – одеть тебя, как полагается, дитя мое, – заявила вдовая миледи. – Боюсь, если еще раз увижу тебя в этом отвратительном платье, со мной случится нервный срыв!