– Моя приемная дочь очень застенчива, – заметила леди Марлоу, метнув на Фебу выразительный взгляд, не суливший девушке ничего хорошего.

Сильвестру пришло в голову, что после секундного замешательства Феба взяла себя в руки и вовсе не показалась ему застенчивой. Вспомнилось герцогу и то, что леди Ингам назвала свою внучку необычной, и его светлость даже спросил себя, а нет ли в ней чего-либо еще, чего он попросту пока что не успел заметить. Поскольку она не пыталась привлечь его внимание и очаровать, он заключил, что ей неизвестно, с какой целью он приехал в Остерби. Следовательно, он без особой опаски может попытаться рассеять ее нелюдимость. Улыбнувшись девушке, Сильвестр сказал:

– Надеюсь в таком случае, она не окажется настолько застенчивой, чтобы отказать мне в беседе, когда мы познакомимся ближе.

Но к тому времени, как он поднялся из-за стола, его желание познакомиться с Фебой поближе развеялось без следа и ему хотелось лишь одного – под любым предлогом уехать из Остерби не позднее завтрашнего утра. Ужин показался герцогу бесконечным, он был вынужден терпеливо сносить, с одной стороны, монологи хозяйки, блиставшей непривычным красноречием, на такие животрепещущие темы, как отступничество местных священников, безупречное поведение епископа, падение современных нравов и обычаи, преобладающие в хозяйстве ее дорогого отца, а с другой – воспоминания о забавных случаях на охоте из прошлого хозяина. Поэтому на лице его светлости все отчетливее проступало выражение хмурого сатира. Еще никогда в жизни не доводилось ему сталкиваться со столь беспардонным обращением, как то, которое он ощутил в Остерби! Принимая приглашения от друзей, герцог знал, что станет одним из нескольких весьма приятных в общении гостей, с коими был хорошо знаком. Его светлость мог быть уверен, что к их услугам будет предоставлен полный набор всевозможных развлечений и забав. Охота, например, или стрельба по мишеням; если же погода испортится, всегда можно было рассчитывать на партию в вист либо бильярд, участие в театральной постановке или импровизированном балу, во время которых появится возможность напропалую флиртовать с самыми симпатичными дамами. Именно таким образом он развлекал собственных гостей: в его кругу так было принято, и ему даже в голову не приходило, будто многие из тех, кому удавалось заполучить его к себе на вечеринку, прилагали поистине титанические усилия, чтобы он остался довольным. Но, обнаружив, что оказался в Остерби единственным гостем, коему хозяин милостиво пообещал партию в вист с двумя угрюмыми деревенскими джентльменами, а хозяйка посулила несказанное наслаждение от встречи с епископом Бата и Уэллза, герцог вдруг решил – не приняв должных мер к тому, чтобы развлечь его, лорд Марлоу повинен в нарушении правил приличия.

Хозяйка принимала его светлость с таким видом, словно оказывала ему величайшее одолжение. Он презирал лесть, терпеть не мог подхалимов, не требовал для себя никаких привилегий, но, впервые столкнувшись со снисхождением, моментально ощетинился.

Предоставленная герцогу спальня оказалась непригодной для обитания из-за дыма, клубами валившего из камина; вода в большом медном кувшине для умывания была ледяной, так что камердинеру его светлости пришлось специально обращаться на кухню за горячей. В столовой старшая дочь хозяина не обменялась с ним и полудюжиной фраз; и хотя вино у лорда Марлоу было весьма недурным, поданные к столу блюда оказались непритязательными, а сам ужин – несоразмерно затянувшимся.

К тому времени как лорд Марлоу, пообещав, что немного погодя они сразятся в пикет, повел Сильвестра в гостиную, где их уже поджидали дамы, герцог смирился с неизбежной скукой; но, когда они вошли в комнату и взгляд его остановился на мрачной даме, наряженной в черный бомбазин и сидевшей на стуле, чуточку отстоящем от очага, так, словно она аршин проглотила, герцог понял – он сильно недооценил подстерегающие его кошмары. Помимо угрюмой дамы, к обществу присоединились и две школьницы, старшая из которых оказалась крупной и неуклюжей юной девицей с ярким румянцем во всю щеку и унаследованными от отца голубыми глазами навыкате. Младшая выглядела бледной и болезненной девочкой, застенчивой настолько, что осмеливалась разговаривать лишь едва слышным шепотом, густо краснея при этом до корней волос. Леди Марлоу представила ему обеих, но проигнорировала явное желание угрюмой дамы присоединиться к обмену приветствиями. Сильвестр заключил, что она – гувернантка, и незамедлительно решил продемонстрировать хозяйке, что думает о ее недопустимых манерах. Он одарил мисс Бэттери легким поклоном и самой располагающей из своих улыбок, после чего обратил на леди Марлоу вопросительный взгляд, проигнорировать который она не смогла.

– О! Гувернантка моих дочерей, – коротко пояснила леди. – Прошу вас, проходите поближе к огню, герцог!

Однако Сильвестр предпочел сесть на стул, стоявший ближе к гувернантке, чем к дамам подле камина, и задал ей какой-то вежливый вопрос. Она ответила ему, не теряя самообладания, но хриплым и грубоватым голосом, пристально глядя на него в упор.

Лорд Марлоу, отличавшийся неизменным добродушием в обращении с членами семьи, к вящему неудовольствию супруги воскликнул:

– А, мисс Бэттери! Я еще не видел вас после своего приезда! Как поживаете? Но можно не спрашивать: у вас всегда все хорошо!

Это дало возможность Сильвестру поинтересоваться, не приходится ли она родственницей семейству, проживающему в Норфолке. Она ответила:

– Не думаю, сэр. Никогда о них не слыхала до тех пор, пока ваша светлость не упомянули об этом семействе.

Поскольку подобная семья существовала лишь в воображении Сильвестра, в этом не было ничего удивительного; однако его вопрос, похоже, растопил ледок: мисс Бэттери, оттаяв, сообщила ему, что родилась в Хартфордшире.

Но тут в разговор грубо встряла леди Марлоу, громогласно заявив, что герцог, без сомнения, не откажется послушать музыку, и взмахом руки повелела Фебе сесть за фортепиано.

Исполнителем Феба оказалась неважнецким, однако, поскольку ни ее отец, ни леди Марлоу не имели абсолютного слуха, то оба остались полностью удовлетворены ее выступлением, раз уж она ни разу не сбилась и не взяла неверной ноты. Сильвестр тоже не полагал себя выдающимся знатоком и ценителем музыки, но ему приходилось бывать на концертах выдающихся исполнителей, посему он счел, что еще ни разу не слышал, чтобы кто-либо играл с меньшим вкусом или чувством. Ему оставалось лишь возблагодарить небо за то, что она не вздумала сесть за арфу; однако когда в ответ на ласковые уговоры отца девушка подчинилась и слабым деревянным голоском затянула старинную балладу, он сказал себе: пожалуй, даже арфа была бы предпочтительнее.

В половине девятого школьницы удалились, а еще через полчаса бессодержательной и бессвязной беседы подали чай. Сильвестр решил, что конец его мучениям близок, так оно и оказалось. Ровно в половине десятого леди Марлоу сообщила ему, что они в Остерби привыкли ложиться рано, чопорно пожелала герцогу покойной ночи и удалилась, уводя с собой Фебу. Поднимаясь по лестнице, она самодовольно заявила: вечер, по ее мнению, удался, после чего добавила: хотя, как ей кажется, герцог – большой франт, в целом она осталась им вполне довольна.

– Твой отец сказал мне, что охота завтра исключается, – заметила леди Марлоу. – Если не пойдет снег, то я намерена предложить Солфорду прогуляться с тобой и сестрами. Разумеется, мисс Бэттери будет сопровождать вас, но я скажу ей, чтобы она с девочками немного приотстала, и одновременно намекну ей, чтобы не слишком важничала, как нынче вечером, – это выглядело недопустимо и предосудительно.

Хотя подобная перспектива всего несколько часов назад привела бы Фебу в ужас, сейчас она выслушала предложение с поразительным спокойствием, что объяснялось твердой решимостью покинуть Остерби задолго до того, как намерение мачехи будет приведено в исполнение. Расставшись на верхней площадке с леди Марлоу, девушка направилась к себе в спальню, зная, что и Сюзанна, и мисс Бэттери наверняка пожалуют туда же; следовательно, пока она не отделается от них, идти в утреннюю гостиную было бы небезопасно.

От Сюзанны удалось избавиться быстро и без особых проблем, а вот мисс Бэттери выказала намерение задержаться. Усевшись в изножье кровати и сунув руки в рукава своего домашнего платья из толстой шерсти, гувернантка сообщила Фебе, что, по ее мнению, та несправедлива к Сильвестру.

– Сибби! Неужели он тебе понравился? – не веря своим ушам, вскричала Феба.

– Я еще не настолько близко знакома с ним, чтобы он мне нравился. Но, во всяком случае, он не вызвал у меня неприязни. К тому не было ни малейших оснований: он вел себя очень мило и любезно!

– Да, чтобы позлить маму! – проницательно заметила Феба. – Ему хотелось осадить ее на протяжении всего ужина!

– Что ж, – согласилась мисс Бэттери, – не могу винить его за это! Я, разумеется, не должна так говорить, но ведь это правда! Кроме того, у него очаровательная улыбка.

– Что-то я ее не заметила.

– Если бы ты ее заметила, он не вызвал бы у тебя такого отвращения. А вот меня он ею наградил. Более того, – откровенно призналась мисс Бэттери, – он вполне достойно вытерпел твою игру. Истый джентльмен! Пожалуй, Сильвестр действительно намерен сделать тебе предложение, раз упрашивал музицировать дальше.

Она задержалась еще на несколько минут, но, видя, что Феба остается глуха ко всем ее доводам в пользу несомненных достоинств Сильвестра, в конце концов ушла. Феба, на всякий случай выждав еще некоторое время, выскользнула из комнаты и быстрым шагом направилась по коридору в западное крыло дома. Здесь, помимо классной и детских комнат, а также нескольких спален, располагалась и утренняя гостиная, являвшая собой унылое помещение, несмотря на громкое название превратившееся в обычную рабочую кладовую. Ее освещала масляная лампа, стоящая посреди пустого стола; и в этом неверном свете молодой мистер Орде, в пальто, застегнутом под самое горло, сидел и читал книгу о домоводстве – другой литературы в комнате не нашлось. Но он, похоже, получал от нее истинное удовольствие, потому что, завидев девушку, входящую в гостиную, поднял голову и с улыбкой сообщил: