— Господи, я это знал прежде, чем отправился в Мелтон! — презрительно перебил Фредди. — И не говори мне, что Джонни Эпплби приписывают отцовство последнего отпрыска Трэшэма, потому что для меня сие тоже не новость!

— Не может быть! — воскликнула его сестра. Дав понять, что ее свежеиспеченные сплетни и гроша ломаного не стоят, Фредди заявил сурово:

— Все вздор! Перестань трещать и послушай внимательно!

Она обратила к нему голубые очи, и он, с усталым видом человека, которому уже надоело рассказывать небылицы, поведал ей о своей помолвке. Она удивилась не меньше леди Легервуд, но выразила свои чувства гораздо многословнее, однако как только он преподнес ей свой план ее спасения и оказания гостеприимства Китти, отбросила все соображения по поводу помолвки и всем сердцем приняла проект, который позволял ей отложить знакомство с красотами Глостершира. Мег смутно представляла мисс Чаринг, успев только однажды побывать в Арнсайде, но не сомневалась, что страшно ее полюбит, а перспектива безотлагательно заняться гардеробом Китти привела ее в восторг.

— Мне вывести ее в свет? О, ты можешь положиться на меня, дорогой брат!

— Я так и делаю, — простонал Фредди. — Но должен признаться, не без тревоги! Никогда не видел человека с таким полным отсутствием вкуса, как у тебя, Мег! Это, нижнее платье, или чехол, или как это у вас называется. Оно тебе совершенно не идет, милая моя!

— Фредди, — вскричала леди Букхэвен, совершенна сбитая с толку, — что ты говоришь! Этот бледно-лиловый — просто шик!

— Да, но не с голубым! — однозначно заявил он.

— Джек, — вздернула подбородок леди Букхэвен, — уверяет, что я еще никогда не была одета так к лицу!

— Очень может быть, — бесстрастно проговорил Фредди. — Не стану утверждать, что ему к лицу его чертов жилет. Поверь мне!

— Никогда не думала, что ты такой противный! — обиделась сестра. — Кажется, мне незачем приглашать Китти пожить у меня!

Но Фредди знал, что это только пустая угроза.


Не успели леди Легервуд и ее молодая гостья встать из-за стола после завтрака, как Мег уже оказалась с ними, блистательная в своей новой ротонде голубого сардинского бархата и шляпке с отчаянно узкими полями и лесом волнистых перьев, не скрывающих, впрочем, роскошных соболей — прощального подарка ее лорда перед отъездом, — надетых не без задней мысли.

Разрываемая между опасением, что какая-нибудь из бацилл, вызывающих корь, случайно забредет вниз и поразит ее дочь, и осуждением соболей на голубом бархате, леди Легервуд была в первые минуты слишком озабочена, чтобы представить Китти посетительнице. Неприятнее всего ее поразило отсутствие вкуса у дочери: ее собственное чувство меры, безошибочное, как и у Фредди, протестовало.

— Горностай или шиншилла смотрятся с голубым, Мег! — заявила она твердо. — Если бы ты надела с ними ту мериносовую ротонду, которую я купила тебе — не землистого цвета, а обшитую галунами зеленого — то, вот тогда это выглядело бы безупречно!

В разгар спора на столь деликатную тему доложили о приходе врача. Наскоро поручив Китти вниманию дочери, мать поспешила наверх, намереваясь просить достойного медика выписать новые рецепты и тревожась, что неблагоприятные симптомы требуют консультации с сэром Генри Хафордом. А так как молодой баронет с пятнистой, как у угря, спиной был на ножах с семейным доктором, только начинающим практиковать, не стоило ждать, что миледи вернется в обозримом будущем. Мег, столь же добродушная, как ее брат и мать, относилась любезно ко всякому, кто нуждался в ее дружеской поддержке. Будь Китти даже сногсшибательной блондинкой, она и тогда не оттолкнула бы ее, но нельзя отрицать: открытие, что мисс Чаринг — брюнетка, немедленно настроило леди Букхэвен в ее пользу. Обе были миниатюрными женщинами, правда Китти отличали более ярко выраженные формы, чем Мег, создание воздушное и эфирное. Последний комплимент пустил в оборот один из ее обожателей, и с тех пор она старалась ему соответствовать: укладывала пушистые локоны «а-ля Мейизе», носила платья из воздушных материй и усвоила манеру порхающей неугомонности, которой была, впрочем, обязана еще более эфирному образцу в лице леди Каролины Лэмб.

Как дебютантка на рауте жизни, она не отличалась чем-то особенно примечательным, поскольку встречались девицы и покрасивее, к тому же чувство благопристойности, свойственное ее матери, не позволяло развернуться ее природной живости. Но она сделала блестящую партию и быстро обнаружила, что положение замужней женщины как раз соответствует ее наклонностям. Выйдя за состоятельного лорда, значительно ее старше, Мег поняла, что светский тон гораздо большее может предложить чертовски привлекательной молодой матроне, чем она подозревала, будучи скромной мисс Станден. Муж самозабвенно любил ее, у нее появилось столько денег «на булавки», сколько она позволяла себе потратить, ее сразу окружил целый рой поклонников, слишком осторожных, чтобы оказывать явные знаки внимания незамужним девицам.

Мег по-своему привязалась к мужу, и его отъезд заставил ее три ночи подряд засыпать в слезах, но, непостоянная по натуре, она вскоре воспряла от своего уныния и ходила в отчаяние теперь только при мысли оставить из-за беременности свет в самый разгар лондонского сезона и жить со свекровью.

Большая часть всех этих проблем вылилась на голову Китти, но так как Мег отличала еще меньшая последовательность, чем ее мать, то Китти с большим трудом уследила за предметом беседы. Правда, появление Фредди на Маунт-стрит положило конец болтовне. Он заявил, что вынужден будет контролировать ситуацию, раз без него леди не могут условиться между собой, и был настолько суров с обеими дамами, что вызвал хихиканье и той и другой, причем Мег объявила, что он ведет себя не как влюбленный. Покраснев до корней волос, Фредди запечатлел целомудренное приветствие на щеке Китти, шепнув виновато:

— Забыл!

К счастью, Мег оказалась так занята своими размышлениями, что не обратила внимания на его странное признание.

— Никто не должен видеть Китти, пока она не одета, — заключила Мег, с чем мисс Чаринг от души согласилась.

Показывая леди Букхэвен восхитительное платье лилового шелка на картинке, которую выискала в одном из номеров «La belle Assemblee», Китти вызвала ее оживленные протесты: Мег утверждала, что светлая терракота больше подойдет ее новой подруге. Обсуждение современных направлений в моде прервал отъезд Фредди: по счастью, вспомнив, что у него встреча на другом конце города, он удалился. Поскольку доктор уже ушел, Китти отправилась искать хозяйку дома, чтобы попрощаться и поблагодарить за гостеприимство. Леди Легервуд сердечно ее обняла и подарила красивую шаль нориджского шелка, которую она ни разу не надевала, но стоившую ее мужу в свое время ровно шестьдесят фунтов, и обещала, как только у нее будет время, найти более достойный подарок в честь ее помолвки. Китти, чрезвычайно смущенная, могла быть только благодарна судьбе за то, что в ближайшее время, судя по всему, у леди Легервуд не появится досуга.

Мег увезла ее в изящной коляске, которую Китти назвала ландолетом, причем тут же получила первый урок. Ее коляска, по словам Мег, — первый крик моды, а ландолет, по непостижимым причинам, — старинный экипаж для дряхлых старух.

— Запомню, — пообещала Китти. — Мне так много нужно всего выучить. Я никогда не была в Лондоне, но приспособлюсь!

— О, ты сразу освоишься! — заверила Мег и прибавила наивно: — Особенно если будешь держаться меня, потому что я — высший класс!

— Я уже поняла, — согласилась Китти вполне искренне.

Глава 8

К счастью мистера Стандена, мисс Чаринг была воспитана в режиме строжайшей экономии, потому что его сестра, всем сердцем присоединившись к дружескому заговору одеть Китти на более широкую ногу, чем это предполагалось мистером Пениквиком, попыталась незамедлительно склонить ее к покупке по крайней мере с полдюжины прекрасных туалетов, выставленных у мадам Фаншон, самой известной модистки города. Ей не приходило в голову, что мисс Чаринг может начать спрашивать цену на товары, которые ей предлагались, потому что между собой они условились, что счета от портных и модисток будут присылаться леди Букхэвен, которую они прекрасно знали, а представить, что сама мадам Фаншон заговорит о таком неблагородном предмете, как деньги, было совершенно невозможно. Но уже выйдя из коляски, Китти настроилась скептически. Когда же ее провели в приемную, покрытую персидским ковром и убранную золочеными стульями с тонкими ножками и множеством зеркал, ей стало совершенно ясно, что в этом святилище нет доступных для нее вещей. Она попыталась что-то обречено шепнуть на ухо Мег, но та лишь засмеялась в ответ.

Ни мадам Фаншон, которая явилась, расточая улыбки и реверансы, узнав, что ей выпала честь поставить кузине ее лордства несколько приличных платьев для первого появления в свете, ни ее переговоры с миледи — ничто не могло отвлечь Китти от созерцания роскошного кружевного на атласе бального платья, выставленного в другом конце зала. Проследив за ее взглядом, Мег возразила:

— Нет, кружево не годится. Вот выйдешь замуж, тогда носи такие платья, но мама ни за что не позволила бы мне надеть его, когда я только начала выезжать.

— Да нет, что ты, я просто на него любовалась. Уверена, что оно стоит бешеных денег.

— О да, — ответила Мег с легким смешком, вспоминая, сколько потребовалось убеждений, лести, слез, чтобы заставить снисходительнейшего из мужей выложить три сотни фунтов по требованию мадам Фаншон за ее собственный туалет. — Да, кружево действительно дороговато. Те, кто начинает выезжать, носят обычно муслины, батисты, имея, быть может, одно-два шелковых платья для парадных случаев. Не сердись и не хмурься, Китти, мы прекрасно все уладим! Я рассказала Фаншон, что ты моя кузина и что жила у пожилого старомодного опекуна, потому что видела, как она посмотрела на твою шляпку и плащ. Мадам все поняла. И — ведь все правда! — не потому, что я такая дурочка и не могу солгать, но как приятно, когда то, что ты говоришь — правда!