Игорь снова расхохотался и спросил, в силе ли все, о чем мы договорились. Свидание? И я – в платье, как договаривались. Не на каблуках – это я все же отстояла. Игорь сказал, что это свидание, пожалуй, единственный его шанс увидеть меня в чем-то, кроме драных джинсов, а я пригрозила, что единственное доступное мне платье может оказаться маминым. Это показалось Апрелю даже еще более заманчивым.


Я подтвердила, что приду в этом чертовом платье, хоть и с неохотой, пробормотав себе под нос, что при таком раскладе я могла бы и в турнире поучаствовать. Платье! Уму непостижимо. Какой смысл в официальном свидании двух людей, которые уже видели друг друга вообще без одежды, то бишь нагишом? Не проще ли было мне приехать к нему домой, в его безликую арендованную квартиру, отличительным символом которой стало сухое сувенирное древо познания добра и зла, растущее из декоративных камней? Валяться на его кровати, пить чай, спалить какие-нибудь оладушки – готовить я не умела, но разве это когда-то кому-то мешало?


Игорь считал иначе, он так и сказал мне: «Я считаю иначе». Он хотел свидания по полной программе, чтобы ждать с цветами (я так думаю, что с цветами) у памятника Ленину и Крупской, того, где они на лавочке счастливо читают газету «Искра». Чтобы гулять по мокрым улицам, потом идти куда-то обедать, потом в кинотеатр, на последний ряд. Как часто говорили герои плохих, дешевых боевиков, «я слишком стара для этого дерьма». Хотя двадцать семь лет – это не возраст, чтобы бурчать. Видимо, это у нас семейное: неустанно делать вид, что мы устали от жизни. Но вот Апрель добился своего, и я стояла перед зеркалом и драла спутанные волосы, чтобы попасть на романтическое свидание, хотя ни разу в жизни ни одно романтическое свидание не прошло так, как я рассчитывала.


Ни одно из той жалкой парочки свиданий, на которые меня угораздило попасть за всю мою жизнь.


Всю дорогу до памятника я прошла, смутно ощущая – безо всяких к тому оснований, – что забыла надеть штаны. Капроновые колготки – самая странная одежда на свете, особенно для девушки, которая за последние пять лет ни разу не вылезала из джинсов. Хотя нет, вру, в городе Сочи Юра тоже заставил меня напялить платье – легкое, синее, идеально подходившее к морю и теплому вечеру. Странные они, мужчины. Сговорились, что ли? Платье – маленькое, не черное, а малиновое, трикотажное, торчало из-под пуховика и при каждом шаге норовило задраться. Ткани реагировали друг на друга, возникало статическое электричество, и в результате ноги чесались. Я стойко терпела, смутно надеясь, что после того как Игорь отсмеется, отхохочется, он позволит мне снова стать собой, и больше уже никогда никаких разговоров о платье не возникнет. Или увидит меня в этом диком обличье, поймет наконец, какая я неправильная женщина, и оставит меня. Это будет обидно, однако логично.


Мобильник сначала завибрировал, а затем зазвонил – в кармане рюкзака. Я испугалась, что Игорь каким-то образом уже увидел меня и звонит, чтобы сообщить – нам не быть вместе. «Развидеть» картину со мной в дурацком платье он уже не сможет, так что теперь ему придется уволиться из холдинга, уехать далеко-далеко и долго залечивать душевную рану, используя как психотерапию, так и психотропные препараты, выдаваемые только по рецептам. Но звонил не он. Звонила моя сестра, и по ее голосу я сразу же поняла: что-то случилось.


– Ты не могла бы… не могла бы… – услышала я в трубке ее сдавленный голос, как будто ее кто-то душил. Кто-то – это мог быть только один человек, ее гражданский пока что муж Сережа. В Сереже было множество недостатков – столько, что по нему одному можно было легко написать энциклопедию людских пороков, но жестокости в нем я не замечала. Грубость – да, без проблем. Глупость – хоть каждый день. Жестокость – только в том, с каким упорством он возвращался в квартиру моей сестры на пятнадцатом этаже все еще относительного нового дома.

– Что случилось? – Я замерла посреди Ленинского проспекта, забыв про апрельский ветер, разгулявшийся вокруг моих ног, защищенных от него только тонким капроном – фиговым листочком для современных женщин.

– Меня везут… я еду в больницу. – Я услышала в голосе сестры слезы и страх. Беременность делает женщину беззащитной, пойманной в хрупкий капкан ее физического я. Беременность выводит на передний план эту слабость, бьет, как прожектором в лицо, и невозможно больше прикрываться мнимым самоконтролем или одной из доморощенных духовных практик.

– Ты только успокойся, успокойся, – прошептала я, напуганная до полусмерти. – Что случилось? Ты можешь говорить? Тебе не вредно?

– Ты сама успокойся, Ромашка. Пожалуйста… – Лизин голос звучал глухо, связь прерывалась. – Я упала. Поскользнулась, понимаешь. Господи, я вообще дура полная.

– Не спорю, не спорю, – выдохнула я, чувствуя все тот же страх. – Куда тебя понесло? Сережа не мог сходить? Впрочем, нет, Лиза, не слушай меня. Я чушь говорю. Ты как? Ты в «Скорой»?

– Да, я в «Скорой», – подтвердила она мои худшие опасения.

– Я приеду. Прямо сейчас. Куда?

– Нет-нет, не надо. Я Вовку оставила у соседки. Забери его, ей нужно уезжать. Очень срочно. Мамы нет. Ты сможешь? Я не знаю, кому еще позвонить.

– Конечно, я его заберу, – заверила я. – Но ты скажи, ты…

– Я ничего не знаю, – оборвала меня Лиза. – Все, мне нужно уже отключиться. Мы подъезжаем. Ты заберешь его?

– Ты позвонишь еще?

– Конечно. Я сразу позвоню, как только что-то узнаю.

– А Сережа, он там? – Я хотела дать ему инструкции, хотя и без особой надежды на их выполнение. И только потом до меня дошло – если бы там был Сережа, вряд ли мне пришлось бы забирать племянника Вовку – его, между прочим, сына. Как Вовка оказался дома у совершенно чужой нам тетки, я не понимала. Была суббота, утро, и я знала, что никаких особенных дел у Сережи не было. Он работал от случая к случаю, то курьером, то разнорабочим, то еще кем-то в том славном ряду профессий. Неужели он работал сегодня?


Я терпеть не могла Сережу. Это чувство было взаимным, он на дух не выносил меня. Наверное, главной нашей проблемой было то, что мы видели друг друга такими, какие мы есть. Никакие гормоны счастья не затуманивали мне голову, я не любила его, не боялась его потерять, не хотела себя обманывать – и передо мной стоял средних лет мужчина, разведенный, приятной наружности, пустой внутренности, полный любви к себе и поисков счастья – для себя же. В его защиту можно было сказать лишь, что он совершенно искренен в своем заблуждении и искренне полагает, что мир должен ему больше, чем он – миру. Я бежала к Лизиному дому и костерила Сережу. Почему-то я не думала, что он отсутствовал по уважительной, трудовой причине. И я не ошибалась.


– Ты знаешь, он, кажется, уехал. Еще позавчера, – сказала мне Лизина соседка по лестничной площадке. – Он занял деньги у моего мужа.

– Зачем же тот дал-то, а? – огорчилась я. Все долги, которые делал Сережа, рано или поздно ссыпались мне в руки, как ледяной град. Лиза зарабатывала немного, оказывая психологическую помощь населению. Те, кто нуждался в психологе и, как та лампочка, готов был меняться, не очень любил платить, а до уровня моего Апреля и его профессиональных тренингов для корпораций Лиза не доросла. Или же не хотела – ею до сих пор владела идея помощи нуждающимся и страждущим, в основном женщинам, ищущим похудения или любви. Две обычно связанные между собой вещи.

– Он не так много занял. Сказал – очень срочно, на проезд.

– Ну понятно, – хмыкнула я и обернулась к самому юркому и вертлявому мальчику в мире. – Вовка, сидеть!

– Он поел и выпил чаю, – сообщила соседка. Вовка улыбался и выкручивался из рейтуз, в которые я пыталась его запихнуть. Хитрюга мелкий, прямо как небезызвестный Вовочка из анекдотов. – Я бы еще посидела с ним, но нужно ехать. Мы на дачу собрались. Не хотели прямо с утра ехать, пробки, все такое.

– Уже с утра пробки? А я думала, дачный сезон все же ближе к маю открывается, – пробормотала я, натягивая варежки на маленькие пальчики. Соседка молчала и почему-то краснела. Затем она промямлила, что им именно в эту субботу нужно обязательно проверить счетчики, какая-то там специфическая лажа с этими самыми счетчиками. Я кивала, втряхивая Вовку в куртку, а про себя думала – врет. Никуда она не едет, просто не захотела целый день сидеть с чужим ребенком. Да что там день, может, и дольше. Если Лизавета в больнице, а Сережа – неизвестно где, в очередной хм… «командировке», то Вовка остается неприкаянным на неопределенный срок…

– Ну что, пошли? – Я взяла за руку Вовку, похожего на маленькую смешную капусту, подвязанную шарфом. Зеленую зимнюю курточку выбирала мама. Леший, мама-то тоже черт-те где, на своей этой йоге для тех, «кому за…». И что мне делать? У меня свидание, меня около Крупской ждут! Я в кои-то веки в платье влезла. Но выбора не было, и времени совсем не оставалось.

– А куда мы идем? – всполошился Вовка, когда я выволокла его на улицу.

– Мы? Пойдем памятник смотреть, – бросила я.

– Не люблю я памятников, – заявил мой племянник. Надо же, четырех лет еще нет, а уже мнение. Я фыркнула и подумала, что насчет памятников не знаю, а вот как мой Игорь Вячеславович относится к сюрпризам, мы сейчас выясним.

Он стоял там. В темном пальто, без шапки, держал в руках, защищенных кожаными перчатками, букет. «Уже второй букет за месяц», подумала я и быстро поправилась. Прошлый букет я получила, технически, в марте.


– А я этого дядю знаю. А чего он тут? – задумчиво пробормотал племянник, разглядывая оторопевшего, явно застигнутого врасплох Игоря. Он старался скрыть от меня легкую тучку, наплывшую на его красивое, раскрасневшееся на холоде лицо. Высокий лоб, спокойный взгляд, уверенная походка. Я же дергалась, как червяк на крючке. Почему я всегда все порчу? Романтическое свидание захотела? А чего он тут? Такой же вопрос был написан на лице моего рыцаря в твидовом пальто. Надо сказать, не так уж много мужчин на наших улицах носят пальто, все мы завернулись в пуховики, как в одинаковые скорлупки, без которых нам неуютно. Я подумала: если бы я умела носить платья так же легко и непринужденно, как мой рыцарь – пальто, я бы их никогда не снимала. Каждый раз, когда мне удавалось украдкой, исподтишка посмотреть на него, я понимала, как мы, наверное, нелепо смотримся вместе. Как Микаэль Блумквист и Элизабет Саландер[2], вот только я не компьютерный гений и не лесбиянка и не имею никаких тату. Может быть, зря.