Оба вбежали в хижину и стали молча одеваться. Когда они снова вышли и сели на лавочку, Жозеф повернул Элен к себе и, заглянув ей в глаза, строго спросил:

— Почему ты так сделала?

Она опять уткнулась в его шею, все еще пахнущую любимым одеколоном, и ласково проговорила:

— Я не хочу спешить. Хочу, чтобы весь сегодняшний день стал прелюдией к нашей первой ночи… Здесь так чудесно, мы абсолютно одни в этом сказочном месте. Через два часа стемнеет. Весь вечер и вся ночь — наши. И никто-никто нас не потревожит… Ты согласен со мной?

Жозеф слегка покусал мочку уха своей любимой, потом нежно поцеловал покусанное место и проговорил:

— Ты, наверное, права… — Он запнулся. — Может быть, ты и не права, конечно, но я тоже думаю так, как ты, радость моя. Конечно, хочется, чтобы все было красиво, утонченно, изысканно…

— А можно — грубо, мощно и дико!

— Ты чудо, Элен!

Он подхватил ее на руки и стал прохаживаться с ней по тропинке туда и обратно. Она обхватила его за шею и потерлась щекой о суточную щетину.

— Тебе очень пойдет борода, — игриво сказала Элен. — С нею ты будешь похож на викинга или на древнего германского варвара.

Жозеф вернулся к хижине и сел на лавку, не выпуская из рук свою драгоценную ношу. Она опять потерлась о его подбородок и, вглядевшись, добавила:

— У тебя борода и усы намного темнее волос. Это говорит о породе. У тебя в роду есть аристократы?

— По материнской линии дед и прадед были врачами. Отец — предприниматель средней руки, владелец маленькой карандашной фабрики. Типичный американец, но дело имел во Франции и женился на француженке. Так что, увы, аристократов не было…

— Были, были, — смеясь, продолжала настаивать Элен. — В четвертом или пятом колене.

— Да нет же, говорю тебе! — Жозеф схватил ее за плечи и начал трясти. — Были дикие германские варвары и грубые неотесанные викинги, которые похищали женщин и насиловали их, если они добровольно не отдавались на милость победителя.

Он схватил Элен в охапку и стал изображать грубого варвара, целующего похищенную им женщину и пытающегося сорвать с нее одежду. Элен завизжала, вырвалась из его объятий и со смехом и визгом побежала прочь. Жозеф быстро догнал ее и, опрокинув в снег, стал неистово целовать ее губы, шею, грудь.

Она отбивалась, сначала в шутку, а потом, почувствовав, что снег набился за воротник, взмолилась о пощаде всерьез. Жозеф тут же встал на колени и, подняв ее, стал нежно отряхивать от снега. Им было жарко. Снег подтаял, то ли от яркого солнца, то ли растопленный их пылающими телами.

Их огненно-красные костюмы на белом… Их страсть, пламенем взметнувшаяся над нежностью и чистотой чувств… Словно костер на снегу, подумала Элен.

За возней они и не заметили, как солнце, только что такое жаркое, стало клониться к закату.

— Пора обедать, пока не похолодало, — распорядилась Элен. — Вытаскивай на стол остатки наших запасов, а я позвоню Лоране, скажу, чтобы нас не ждали сегодня. А то она сама может позвонить в самый неподходящий момент.

Сообщив по мобильному Лоране о своем намерении вернуться завтра, Элен стала помогать Жозефу накрывать на стол. Бутылка коньяка, оставленная спасателями, две пары сандвичей, две коробочки сыра камамбер, последняя плитка шоколада. Пиршество что надо, остатки роскоши…

— За нас! — Жозеф поднял кружку с коньяком.

— За нас! — с удовольствием повторила Элен.

Половина солнечного диска уже скрылась за вершиной. И сразу похолодало. Когда они доедали сандвичи, солнце уже исчезало за хребтом, посылая им прощальный привет в виде розоватого отблеска на облаках. Потом отблески погасли, и сумерки стали быстро сгущаться, неся с собой резкое понижение температуры. Подтаявший снег превратился в наст — ледяную корочку на снежном покрове. Теплая «воронка» стала мрачным белым колодцем, на дне которого стояла хижина — хрупкая защита в царстве суровой стихии.

Пока Элен собирала со стола остатки трапезы, Жозеф разжигал печурку. Есть незыблемые правила для странствующих и находящих приют в домиках, построенных в глухих местах охотниками, пастухами, рыбаками. Эти убежища открыты для всех, нуждающихся в них. Там есть запас спичек, соли, крупы, дров или другого горючего для обогрева жилища. Заходи и пользуйся, отдохни, пережди непогоду. Но думай о тех, кто придет сюда потом. Позаботься, чтобы после тебя остался запас топлива: наруби дров, оставь сухого горючего, хотя бы полкоробка спичек. Поделись с идущим после тебя банкой-другой консервов или плиткой шоколада…

— Раскрываю последнюю пачку сухого спирта, — отметил Жозеф. — Надо оставить хотя бы половину или потом спуститься сюда, чтобы привезти пачек десять.

— Можно и спуститься, — размышляла Элен. — А можно попросить спасателей и с ними прислать и спирт, и шоколад, и бутылку коньяка. Если не будет похожих случаев, путь останется пастухам, в благодарность за их заочное гостеприимство.

Элен приложила замерзающие руки к бокам печурки, но сразу же отдернула — горячо. Она подышала, округлив губы, рассчитывая увидеть выходящий изо рта пар. Но пара не было — значит, температура в хижине поднялась выше двенадцати градусов. Жозеф растопил в кружках снег, вскипятил на печке воду и заварил в термосе чай, тоже найденный на полке.

— Как приятно после комфорта отеля оказаться почти в каменном веке, — сказала Элен, готовя супружеское ложе первобытного человека.

— Подавляющая часть моих и твоих знакомых пришла бы в ужас от такой «приятности», — заметил Жозеф. — Нет света, нет вообще никакой воды, туалет на улице…

— А я выросла на книгах Джека Лондона, — с видимым удовольствием сказала Элен. — Отец намеренно подсовывал их мне. И женщины его повестей и рассказов с детства стали моими любимыми героинями. Женщины, которые наравне с мужчинами переносят тяготы жизни на Севере, в белом безмолвии, в штормах и все в таком духе… Я мечтала быть похожей на них.

Жозеф улыбнулся.

— А я мечтал встретить женщину, похожую на героинь Джека Лондона, — признался он. — А мне попадались либо изнеженные барышни, либо вульгарные феминистки.

Элен, не раздеваясь, устроилась на широкой кровати под несколькими овечьими шкурами. В хижине было уже почти тепло и очень уютно от света потрескивающей свечи и теплого овечьего запаха шкур. Жозеф предложил своей малышке кружку горячего чая с кусочком шоколада.

— Женщина уже лежит в постели, — притворяясь недовольной, пропела Элен, — ждет своего мужчину, а он вздумал чаи распивать.

— Меня не возбуждает женщина, лежащая в постели в свитере и теплых брюках, — пошутил Жозеф.

— Я пошутила, — ребячливо призналась девушка. — Я очень хочу чаю. — И, понизив голос, добавила: — Почти так же, как тебя.

Она протянула к нему руки, и Жозеф, тоже в свитере и лыжных брюках, с кружкой взгромоздился на широкую кровать, на которой могли бы, наверное, одновременно поместиться все пастухи долины Ле Map. Прижавшись боками друг к другу, а спинами к стене, на которой тоже висела овечья шкура, они, обжигаясь, пили чай из одной кружки, откусывая по очереди крохотные кусочки шоколада. Жозеф старался, чтобы доля Элен была больше. Она же, заметив это, воспротивилась:

— Силы нужны тебе, мой милый, — грозя ему пальчиком, лукаво сказала она, — и много сил. Впереди у нас вся ночь…


И этот вечер, и эта ночь стали песней торжествующей любви, гармонией тел и душ. Они без слов понимали друг друга, и каждый старался сделать счастливым другого. В три часа ночи печурка погасла. Но им обоим было так жарко, что они, скинув одежду, сбросив на пол шкуры, любили друг друга на голых досках кровати, на полу — на шкурах и на своей сброшенной одежде. Разгоряченные страстью, изнемогая от внутреннего жара, они обнаженными выскакивали на снег, и тела их становились серебряными при свете полной луны. Вбегая обратно в теплую хижину, они бросались на кровать, натягивали на себя шкуры и, обнявшись, быстро согревались, проваливались в краткое забытье, а потом опять любили друг друга.

Отдыхая, они говорили о своей любви, о благоволении небес и мистическом покровительстве ушедших близких. Элен испытывала неизвестные ей прежде чувства: благодарности за счастье физической любви, неведомое ей раньше, готовность подчинить себя всем желаниям обожаемого мужчины… и еще одно очень глубокое чувство…

— Я хочу ребенка от тебя, — неожиданно для самой себя сказала она.

Жозеф прижал ее к себе и выдохнул:

— Я буду самым счастливым человеком на свете. Тогда у меня будет две малышки — большая и маленькая.

— А я хочу светленького мальчика, похожего на тебя. — Элен уже представила себя матерью. — Как это прекрасно, почему я не чувствовала этого раньше…

— А еще у нас будет девочка, похожая на тебя, — убежденно сказал Жозеф.

— А вдруг ты разлюбишь меня?! — От этой мысли у Элен закололо в груди. Она села на кровати, и ее глаза наполнились слезами. — Я этого не переживу…

— Ты что, дурочка… — От возмущения Жозеф тоже вскочил. — Как я могу тебя разлюбить, когда ты — подарок небес. Такая любовь, как у нас, — одна на миллион. Тысячи людей проживают всю жизнь и умирают, так и не встретив ее. А многие влюбляются и женятся, считая, что это и есть любовь. У них она рано или поздно проходит… Только не спрашивай меня, откуда я знаю, что у нас все не так, как у всех.

У Элен действительно на языке вертелся вопрос, который предвосхитил Жозеф. Какой же он умный…

Она любила умных мужчин. И за Билла вышла замуж, потому что он покорил ее своим необычным умом. Но, выбирая Билла из множества своих поклонников, она действовала по указке разума. Ее любовь, нет, это была привязанность, была ровной, спокойной, рассудительной. Теперь же она теряла голову, была готова идти за любимым на край света. И понимала, что это не метафора…

Они уснули только под утро, утомленные страстными ласками и высоким накалом чувств. Проснувшись первой, Элен, опершись на локоть, любовалась своим любимым. Его мужественное лицо было спокойным и безмятежным. Неожиданно она заметила, что у него длинные, пушистые ресницы. Это они придавали взгляду его ярких серо-голубых глаз такую сексуальную притягательность. Внезапно она представила Жозефа мальчиком — светленьким, любознательным, добрым, всегда готовым на веселую шутку и розыгрыш. Как бы она хотела, чтобы их будущий сын был похож на своего отца! Элен очень нежно, почти не касаясь, провела кончиком пальца по наметившимся темно-русым усам и зарастающему подбородку. Едва коснувшись контура его чувственных губ, она вскрикнула. Ее палец оказался в крепких зубах Жозефа.