Галина Чередий - Кошка Зимы

– А в торец за п*здеж? – Я не злился, я глазами щупал его прихлебателей. Как выглядят, как двигаются, прячут ли что под куртками. Новенькие все, не коцаные нами, вон тот крайний слева, судя по всему, спортсмен. На борца похож. И второй справа, с ломаным носом и глазами-щелями, какой-то сильно дерганый. Все рукой дергает, будто под куртку нырнуть ею хочет. Набирать стал шакалье посерьезнее, у*бок.

– Я ничего вам не должна. Я вас вообще не знаю, – звонким, но твердым голосом ответила Варька. И мне шепотом: – Все будет в порядке?

– Если уйдешь – да. – Дать бы по жопе, что до сих пор не спряталась, руки мне развязывая.

Варька разжала пальцы, отпуская меня, и рвано вдохнула за спиной.

– Если уйдешь, не узнаешь, что с тобой будет, красавица, когда мы тебя достанем. А мы достанем, – все старался ее зацепить Самвел.

– Слышь, козлина, ты со мной говоришь! Со мной, а не с моей женщиной! – рыкнул я, и мы с Крапивой, встав плечом к плечу, совсем перекрыли им вид на отступающую Варьку. Надеюсь, отступающую. Пока оглядываться и отслеживать не могу.

– И когда же она это твоей стать успела? Я вот слышал, что она тебя и знать не хотела, даже в ментовку жаловаться бегала.

– Не хотела – захотела. Бабы – народ переменчивый. Но это не твое шакалье дело.

– Мое, Зима, мое. Денег она мне должна. На себя ее долг берешь? – оскалил свои золотые, сто пудов жмущие ему зубы в мерзкой понимающей ухмылке. – За вкусно потрахать хорошую девочку заплатишь? Понимаю, за такое отстегивать надо не скупясь. А то я найду, кто бабла не пожалеет и мое мне вернет.

Перед зенками на пару секунд побагровело, и встала отчетливая картинка, как я ломаю методично все кости в его руках и ногах, колочу башкой об асфальт до тех пор, пока она не превратиться в желе. Но Крапива потерся, как бы невзначай, своим плечом о мое, тормозя незаметно. Сам Самвел попятился к тачке, явно ожидая атаки, а этот его новый борец шагнул вперед, а второй из незнакомых сунул-таки лапу под куртку. Никак стволом обзавелись, падлы? Ну так я его могу и в жопу затолкать. Могу и сделаю. Но пока лично озвучу, все как есть-обстоит, раз не все всосали из моего сообщения.

– Значит так, объясняю один раз и доходчиво: должен тебе брат Варвары. С него и весь спрос. Ни она, ни я тебе не торчим. Где он – не знаем и знать не хотим. И свалили с моего района!

– Э-э-э, слушай, брат-сестра! – принялся кривляться в их зверьково-обезьяньей манере Самвел. – Одна семья и спрос общий. Ее под себя берешь, значит, ты и торчишь. Но у меня есть к тебе предложение, я ведь добрый и незлопамятный. Кончай ты моих ребят гонять, и я прощаю бабки.

Ах ты п*дорюга, ишь на что губу раскатал!

– Х*й тебе по всей морде! – отрезал Крапива.

– Ну тогда плати. Сам. Или хоть всем вашим районом поганым скидывайтесь, мне похер. До завтра еще терплю, а после счетчик-то защелкает.

– На х*й пошел! Туда дорога всегда без пробок.

– Ой напрасно ты так, Зима, – покачал он головой и защелкал языком. – Мы ведь могли бы сработаться. Ладно ты раньше сам по себе боец был, а теперь вон женщина у тебя, может, и дети пойдут. И что же, всю жизнь будешь прятать да под конвоем своим держать? Не удержишь ведь, а я терпеливый. Подожду, а потом разом-то за все и спрошу. Ты же не бессмертный. А что будет, если тебе кирпич или арматура на голову упадут, а? А я тебе скажу что. Поедет твоя красавица Варя на одну заправку моего друга. Есть там подвальчик для своих. И выйдет оттуда нескоро, с порванными дырками и пропустив через себя ой сколько мужиков. Если выйдет вообще. Думай, Зима, думай.

Мразь. Голова вдруг стала кристально чистой и холодной. Решение было мгновенным и совершенно четким. Ярость от этого моментально переродилась в ледяное предвкушение и решимость.

– А у меня все передумано. Адьес! – процедил, осознавая, что говорю с покойником.

– О, смотрю, девочка-то тебе под стать, Зима, – уставился он остро за наши спины. – Вам же хуже. Один день, Варя, один день.

– Идите к черту! – раздалось из-за моей спины. Ну я, бля, точно кому-то…

Взвизгнули покрышки бэхи, и сволочи умчались, оставляя дымный след, а я резко развернулся на пятках, собираясь выписать по первое число одной упертой кошатине хотя бы словесно. И тут же ломанулся вперед с выпученными глазами.

– Да ты *бнулась совсем, что ли, чокнутая кошка! – заорал, выхватывая из рук воинственно сверкающей глазищами Варьки гриф от штанги. Железяку длиной два с лишним метра, выше ее гномьего роста хер знает насколько! – Больная? Он двадцать кэгэ весит, как доперла вообще?!

– Вот это боевая у нас Варька! – заржал Крапива, а я раздраженно пихнул ему тяжелую железку и обнял мою дурынду.

– Ну вот куда тебя вынесло, балду? – пробормотал в ее кучерявое облако. – Я же тебе русским языком сказал – закрылась и сидишь, пока вся тусня. Чтобы больше никогда мне…

– А что, я тебя бросать должна? Так не пойдет, Тёма! Не пойдет, понятно? – вскинула она упрямо голову, чуть не врезав мне по подбородку, и вдруг скривилась, всхлипнула и практически проскулила. – Ой, мамочки!

– Что? Варька, что? – Внутри все похолодело от того, как она отшатнулась, чуть согнувшись, накрыла живот ладонью.

– Мне бы прилечь, Тём. Пожалуйста.

Конечно, я никуда не ушла сначала и не заперлась. Только дверь прикрыла, ключами звякнула и прилипла ухом, не собираясь ничего пропускать, и уж точно не намерена была прятаться. Я не героиня и воинственности за собой прежде сроду особой не замечала. Но при чем тут такие понятия, как геройство и воинственность, когда речь идет об угрозе близкому человеку. А Зима, не знаю и анализировать уже не буду почему, стал моим близким. Таким, кого хотеть защищать – это же как дышать или моргать. Нечто базовое инстинктивное, в самой изначальной природе. А уж когда услышала это поганое «ты же не бессмертный» и открытую угрозу убить моего, моего Тёму… Вот тут у меня слегка помутнело, почти так, как когда в школе кидалась защищать мелкого Кира от хулиганов. Он ведь маленький, тощий был, еще и наши эти фамильные белобрысые кучеряшки… Обижать да девчонкой дразнить кто только ни лез. А он бешеный, хоть и клоп, вечно в синяках. Вот и вступалась за него. Потому что мой. И Зима теперь мой.

Метнулась в зал, схватила первое, что потяжелее у стенки прислоненное стояло, чтобы если вмазать, то наверняка, и понеслась обратно вверх по лестнице. И услышала как раз, что за перспективу и мне эти уроды моральные обещают.

Выскочила, готовая сражаться, потому что нельзя так. Я права, мы правы, а эти мерзавцы – нет.

А вот как только угроза миновала и унеслась прочь, взвизгнув покрышками, на меня все разом и навалилось. И то, насколько железяка, с которой я влегкую по лестнице промчалась, тяжеленная, и общий смысл сказанного этими поганцами, и что мы ведь не победили. Даже здесь и сейчас. Нам пришли сказать, что если не будет по их, то все, мы обречены. Мой Зима обречен, потому что вступился за меня и не намерен отступать. Мне как позвоночник разом кто переломил жестоким ударом. Вообще все, что во мне было твердым и жестким, сломалось, раскисло, ноги стали подгибаться, заболело везде, поясницу, низ живота залило липкой тяжкой болью, руки повисли от бессилия.

– Малыш, что? – схватив меня на руки, Артем завертелся на месте. – Скорую? Крапива, Скорую давай!

– Не… не надо, – прижалась я щекой к его груди, обвивая шею. – Можно мне домой, а?

– Нет, не можно! Не раньше, чем ты мне скажешь, что с тобой, – отрезал Артем.

– Так я к автомату побежал? – уточнил Антон.

– Не надо! – собралась я с силами. – Мне бы правда домой. И прилечь. Простите.

– Сдурела? – рыкнул Зима, срываясь с места и бросив через плечо: – Крапива!

– Ага, понял, возьму всех на себя, – отозвался парень.

– Артем, поставь, ну не до дому же ты меня нести будешь.

– Помалкивай, кошка моя, – огрызнулся он, хмурясь так, что брови сошлись до переносицы.

Я и примолкла, скрутившись поуютнее и обняв покрепче. Не факт, вообще-то, что я идти смогла бы сама, не подвывая и не хватаясь то за спину, то за живот на каждом шагу. Что-то не помню, чтобы при месячных меня когда-то так разбивало. Но никогда прежде мне и не случалось пережить череду таких вот потрясений, чтобы в итоге оказаться перед перспективой потери внезапно любимого человека с последующим обещанным адом для меня. Мамочка моя, с лету влюбившаяся и разума лишившаяся, твоя дочь-то ничем не лучше. Влюбилась ведь, влюбилась, точно как та кошка, в сильного, наглого, теплого, нежного, грубого, в того, что присвоил без спросу, вот так на улице увидел – и все. В Зиму моего. Влюбилась. Да так, что хоть кричи теперь.

Как только Артем поставил меня на ноги в квартире, я почувствовала, что мне нужна прямо-таки экстренная эвакуация в ванную со срочной сменой прокладки. Туда я и ломанулась, предварительно вильнув в спальню, поскольку моя сумка с запасными средствами так и осталась в зале. А Зима за мной по пятам.

– Ты что! – возмутилась я, когда он ввалился в ванную следом. – Выйди!

– Да счаз! А ты мне тут в обморок брякнешься? Варьк, не дури, ну чего я у тебя еще не видел.

– Такого не видел! И нечего смотреть тут!

– Да твою же… – он отвернулся, но никуда не ушел. – Делай свои дела. Выгнать меня не выйдет, и не пытайся.

Я смирилась. Из ванной мы вышли в обнимку, а в зале Зима плюхнулся на диван и притянул меня к себе на колени.

– Варьк, нам точно в больничку не надо? – пробубнил он в мою макушку, спеленывая своими сильными руками всю.

– Не надо, не надо нам в больничку. – Она нам не поможет, если… Вот теперь, когда уже мы наедине, я в коконе его тепла и заботы, и накрыло окончательное понимание грозящего нам. Осознание неминуемой близости потери или жизни в постоянном, ежесекундном страхе за того, кто дорог. Я вцепилась в него, чуть ногти себе не ломая, всю вмиг заколотило, на горле как обруч сжался, душил. – Тёмочка, а давай уедем, а? Пожалуйста! Или продадим эту проклятую квартиру, деньги им отдадим. Кир согласится, честно!