Галина Чередий - Кошка Зимы

За пределами ванной что-то грюкнуло, и вот тут у меня слезы действительно мигом высохли с перепугу. А когда через секунду дверь распахнулась и ввалился оскаленный, как бешеный зверюга, Зима, и вовсе внутри полыхнуло злостью. Во всем он виноват! Во всем! Он! Урод! Как же ненавижу!

– Пошел вон! – завизжала на него, прикрываясь руками.

Только черта с два его это остановило.

– Ты где была, кошка драная? – зарычал он и буквально выдернул меня из ванны. Толкнул к стене и навис сверху, уставившись так, будто расчленить собрался. – Где, бл*дь, была? К своему у*бку отп*зженному бегала? Утешала его?

Он жестко схватил меня за подбородок и запрокинул мою голову. Наклонился и принялся шарить по лицу глазами. Его ноздри дергались, словно он еще и унюхать что пытался.

– Кто разрешал уйти тебе, а?

– С каких пор я разрешения из дому выйти должна спрашивать? – огрызнулась я.

– С тех, как моей стала!

– Я тебе не вещь!

– Я спросил, где была! – Зима чуть отстранился, и его лихорадочно обыскивающие глаза прошлись теперь по моей шее, плечам, груди.

– Не твое дело!

– Если дала ему… – прорычал он совсем уж жутко, а меня как взорвало от ярости.

– А хоть бы и дала, тебе что, придурок? Я тебе жена? Девушка? Просто тело, что платит за услугу! Где бываю и что и с кем делаю – не твое…

– Ах ты сучка! – Он сгреб волосы на моем затылке и натянул, вынуждая взвиться на цыпочки. – Не мое? Не. Мое? Все мое, поняла? – зашипел угрожающе, наклоняясь к самым губам. – Целовала его, а? Целовала, дрянь? – Его большой палец прошелся по моим губам, надавливая и причиняя легкую боль и доводя меня еще сильнее. – Этим, бл*дь, ртом целовала? Целовала, гадина?

Наверное, будь я сейчас в более адекватном состоянии, то ни за что не стала бы его бесить еще больше. Потому как выглядел он и так совсем безумным. Но чаша моего терпения уже была безнадежно переполнена, и повернуть вспять детонацию стало невозможно.

– Да! Да, целовала! – заорала ему в лицо. – Целовала и буду целовать!

– Вот, значит, как, кошка? – голос Зимы упал, и его тон стал совершенно жутким, а глаза прямо-таки почернели от расширившихся до предела зрачков. – В таком случае, овечка, в следующий раз передашь его рту привет от моего члена!

Я дернулась, силясь освободиться, но ублюдок, и не подумав отпустить мои волосы, уперся свободной рукой в плечо, принуждая встать на колени.

– Ну же, давай, бодрее, кошка, ротик свой ядовитый открой! – приказал он, жестоко ухмыльнувшись.

Осознание того, какую непростительно мерзкую хрень творю, пришло с опозданием в долю секунды. То есть бесконечно уже поздно. Потому как бывают в жизни моменты наступления полного п*здеца, и если ты не остановил это в фазе зарождения, то назад уже не отыграешь.

Я провел адскую ночку. Сам факт того, что Варька свалила, не оставив даже записки, завел сходу. Но я себя поначалу притормаживал. Ну мало ли… в старую квартиру зачем-то пошла. В десять вечера. Зная, что за братом должок перед барыгами. Дура, чё. Но ведь баба. Да и не особо в теме. Может, не догоняет пока, в какой жопе оказалась благодаря родственничку. Причем я как раз не часть этой жопы, сколько бы она так ни думала, судя по зырканью злобному. Гадость кучерявая. Только на члене сладкая да мягкая. Глаза такие кайфово-пьяные, что в них смотришь – и сам моментом вдрызг, до невменоза похотью упиваешься.

Не ломанулся даже сразу за ней. Потоптался на кухне, что тот жеребец в стойле, зыркая на ее окна напротив. Темные, между прочим. Спать легла? Укатал я ее? Так вроде еще и не начинал по-настоящему. И почему не у меня? Из чистой вредности? Эта может. Овечка упертая. Брыкается. Ну-ну.

Надолго меня не хватило, поперся за ней.

– Зима, ты куда? – окликнул меня Крапива, что, оказывается, с парнями на площадке между домами застрял потрепаться.

– Надо мне, – буркнул, огрызаясь.

Позвонил. Тишина. Постучал. Реально не сильно, но сучья хлипкая дверь возьми и сломайся. Что за замок: плюнь – и разлетелся. Надо и дверь сменить ей. На стальную. И замок. Чтобы, сука, как в сейфе. И ключи чтобы только у меня.

– Варька! – позвал, уже понимая, что нет ее дома, и заводясь от этого еще сильнее.

Где тебя носит, а? На ночь глядя. Жучка гулящая.

Прикрыл дверь поплотнее, вернулся во двор.

– Чё случилось? – нахмурился Антоха.

– Вы давно тут? – спросил у пацанов, с которыми он зацепился языком.

– Да часа два.

– Девушку не видели? Блондинка. Вот такая, – показал себе по грудь. – Кучерявая. Моя.

– Ого, Зима, ты с этой новенькой телкой замутил уже? – гоготнул Полторашка. – Быстро ты ее… Ну и как?

Срисовали, значит. Ну такую как пропустишь. Бельмами своими ее уже, небось, пооблизали.

– Телок пастухи в поле гоняют, понял? А она моя девушка! – рявкнул я, нависая над этим коротышкой.

– Ну… извини, – съежился умник. – Я же не знал.

– Теперь знаешь. Видели или нет?

– Не-а.

– А самвеловских гнид поблизости не крутилось?

– Сегодня не видели.

Я кивнул и пошел обратно в квартиру.

– Зима, да что происходит-то? – увязался, само собой, за мной Крапивин. – Варька ушла?

– Угу, – ответил, не останавливаясь.

– И чё, ни записки, ни…

– Нет ничего! – огрызнулся через плечо.

Зашел в спальню. Сумка с ее барахлом стоит неразобранная. Но хотя бы стоит. Не забрала. Не с концами ушла.

– Может, к подружке? – сделал предположение Крапива.

Ну да. Подружка. Бабье же тоже любит потусить друг с другом, как и мы. И что? Пошла пожаловаться кому на меня, засранца озабоченного? Хер с ним, пусть жалуется, лишь бы вернулась. А то у девок вечно всякая дурь в башке. Присоветуют ей какой-нибудь х*йни. Типа как не возвращаться ко мне.

Я молча вернулся на кухню, поставил чайник, нарубал бутеров себе и Антохе. В глотку не лезло, но хоть отвлекало от постоянного отслеживания минутной стрелки на часах. Десять сорок. Ясное дело, время детское. Но, сука, все равно я ей задницу раскрашу… Шляется по темноте. Мало всяких у*бков, голодных до мелких блондинок, по району шастает, что ли?

Вернется – посажу, и будет писать все, бля, пароли-явки. Всех подружаек своих, адреса-телефоны, где тусить любит. Хотя без меня теперь нигде. С хера одной болтаться, мудаков всяких завлекать.

– Бля, Зима, у меня от твоих метаний уже в глазах мельтешит! – возмутился друг. – Ну чего ты психуешь? У тебя аж рожа все время перекошенная. Все ж нормально было вот только.

– Угу. Было.

Еще через час в квартире я уже сидеть не мог. Выперся во двор, где и уматывал себя до жгучего пота и судорог в мышцах какое-то время на турниках под неодобрительным взглядом Крапивы. Он смотрел, сопел, но молчал. Знает, что меня такого трогать опасно.

Еще через час я стал наматывать круги по району, чувствуя, что реально зверею. Упертый Антоха таскался следом. Все так же молча. Я его посылал раз пятьдесят, да ему похер. К двум часам ночи я выловил у одного из баров на окраине района парочку самвеловских шавок и отвел на них душу, разъ*башив в кашу хари и заодно устроив допрос с пристрастием. Те умывались соплями и кровавыми слезами, плевались зубами, но божились, что никаких девок никто не трогал и не собирался.

Выдохшись, я потащился домой. Завалился на постель, уткнувшись мордой в подушки, от которых пахло гадиной кошкой так, что меня мигом вставило и от усталости и следа не осталось. Так и лежал в темноте, пялясь в потолок, а перед пекущими уже, как от кислоты, зенками картинки одна х*евей другой. То Варька вся избитая, растерзанная в лапах какой-нибудь пьяной мразоты, глумящейся над нею беззащитной. А я тут дома, крючит всего, сердце ребра крушит, но ничего, ничего, бля не могу сделать! То она голая, потная, с прилипшими к шее кудряшками, скачущая на смазливом у*бке. Стонущая для него так же, как для меня. Это мое! Заткнись, змея! Не смей! Для меня!

В моменты прояснений я со всей беспощадной четкостью осознавал, до какой степени ненормально это все. Вообще днище! Пробой его сквозной! Такое в башке может твориться только у полного психа. А я не такой. Не был таким. До нее. До проклятой Варьки. Я же нормальный. Нормальный! Не маньяк какой. Ну были у меня проблемы с тем, чтобы с яростью справляться, но над этим работал. Знал за собой и старался контролировать. Так почему с первого же, первого, бля, ее появления у меня крышняк перекосило? Ведь так и было, или какого бы хера я за ней тогда в подъезд козлом поскакал. Чуть приходил в себя, остывать начинал, велел себе даже заснуть.

А потом опять в накатившей дреме вспыхивали видения одно поганей другого, и меня аж подкидывало. Проваливался в кипяток снова, варясь заживо в этом дерьме. И так до тех пор, пока, шарахаясь упырем неупокоенным по квартире, не заметил гадскую кошку, нырнувшую в свой подъезд. И все.

Следующая отчетливая картинка, отрезвившая безнадежно поздно, – Варька на коленях передо мной, голая, мокрая, с горящими ненавистью зелеными глазищами, которой я ткнул своим *баным членом в лицо. Прямо в эти припухшие, потрескавшиеся от моих недавних безумных поцелуев губы. Которыми нажраться никак не мог. И прежде чем успел опамятоваться и шарахнуться, она, не сводя с меня полного бесконечного презрения взгляда, насадилась ртом на него. Разом, глубоко, с силой, будто нарочно причиняла боль себе, но карала при этом меня. Выплевывала этим затуманившимся разом от слез, но все таким же кромсающим на части взглядом свое «насильник»!

А я… меня повело. Вдарило в бошку с такой дурью, что врезался плечом в стену, не в состоянии устоять. Отвращением к самому себе, что раскаленными крючьями наизнанку вывернуло, но и кайфом неописуемым. Вот так и становятся настоящими подонками, да? Когда все осознаешь… все… но ни хрена уже не повернуть вспять. И даже вот так ох*ительно хорошо. Как ни разу в жизни. Тварь! Я конченая тварь!