– Да, «Пенни Лейн» – это, конечно, воспоминание об английской жизни, но в ней нет того вихря сумасшествия, что в «Строуберри»,[3] который с каждым припевом все злее… – вещал у окна Юджин.

– Просто это ЛСД, – тихо проговорил Мэт, и Патриция с тоской ощутила на себе его пронзительный быстрый взгляд. – Чтобы получить настоящую музыку. Тогда можно рискнуть сделать все, что хочется, – и сделать.

Как и тогда, на берегу Делаварского залива, при упоминании о наркотике Пат показалось, будто плод в ее утробе, еще не подававший признаков жизни, раскрыл свой маленький ротик в отчаянном крике. Она покачнулась на своих одеялах.

– Мне нужна храбрость музыки. Мне нужно, чтобы человек мог пугаться до смерти, но в то же время продолжать слушать и чувствовать, что все ОК. Нужна власть.


Разгул между тем набирал обороты. Снизу доносились визги и крики наиболее буйной части гостей, а кто-то уже спал, свернувшись калачиком, прямо на лестнице. Подружка Фейсфула демонстративно поглаживала себя по груди и бедрам, провоцируя художника, а может, и всех остальных на что-нибудь поинтересней, чем болтовня о «Сержанте Пеппере».

Голова Пат кружилась от шума и висевшего слоями дыма. Разве так проходили праздники у них дома? И, как в полусне, она вспоминала прохладу высоких комнат, маму, всегда в элегантных бархатных платьях, с замысловато уложенными волосами, отца, неизменно поднимавшего первый бокал за власть Шервудского леса, немного чопорных, но сердечных гостей… И собственную радость сопричастности стройному, гармоничному миру взрослых. И еще цветы, всюду цветы. Почему Мэт так равнодушен к цветам, собакам – вообще, ко всему живому? Когда Пат исполнилось семь, ей подарили котенка… Девушку вернула к реальности неожиданно наступившая тишина. Она открыла глаза и увидела, что изумленные гости оторвались от своих занятий, а Мэтью стоит перед ней на коленях, как действительно мог стоять перед статуей Приснодевы какой-нибудь средневековый француз. И, подняв на нее широко раскрытые, ничего не видящие глаза, он запел непривычно тихим высоким голосом:

О мой желанный,

Мой ненаглядный мир…

Пронзительная мелодия затопила зал. Некоторые даже привстали – это было неслыханно: блистательный Мэтью Вирц признавался в своей сломленности миром.

Мы простимся

Тихо и просто

Навеки,

Ты – необъятный,

И я – твой убогий калека…

Пат беззвучно плакала. Может быть, из всех присутствующих она единственная понимала, какого мужества стоила Мэту эта песня-признание. А голос замирал и снова пытался подняться:

Вечные дали

Будут шуметь, как и прежде,

Жадно вдыхая

Души невинных…

С долгим щемящим звуком гитара упала перед Пат, и, не выдержав, девушка бросилась к Мэту в отчаянной попытке уберечь его, спасти…

Одним взмахом он поднял ее на руки и, не видя уже никого и ничего вокруг, понес вниз по лестнице. Причудливым цветком вздувалось и опадало лиловое одеяние девушки, на длинные складки которого Мэт безжалостно наступал коваными каблуками своих ковбойских сапог.

Спальня встретила их облегчающей тишиной, и какое-то время, ошеломленные, они неподвижно лежали, словно боялись ее нарушить. Потом Мэт заговорил:

– Я не смогу жить, если не сделаю свою музыку мощным сгустком всех человеческих отношений – рождение, смерть, пол, деньги, политика, религия… Все должно быть связано воедино и преображено силой духа. Ты дала мне пол и подаришь рождение, но понимаешь…

– Я понимаю только одно, милый: никто, кроме меня, не сможет помочь тебе, потому что любовь моя безгранична…

Пат не помнила, сколько раз взрывался изумрудным огнем в мозгу и сводил сладкой судорогой тело оргазм, сколько бесстыдных желанных слов было произнесено в черной осенней ночи, но под утро, глядя на тело возлюбленного, смуглевшее на розовых махровых простынях, она подумала, что именно в эту ночь она, наверное, стала взрослой. И с этим новым ощущением она заснула на краешке кровати, боясь разбудить Мэта.

Самолет на Брюссель вылетал из Филадельфии в семь утра.

* * *

Пат проснулась от одиночества. Позднее ноябрьское солнце уже лежало на полу холодными бледными пятнами, и от этого почему-то было еще тоскливей. Пат и раньше часто просыпалась одна – Мэт, вообще плохо спавший ночами, уходил наверх, чтобы не мешать ей. Пат очень хотелось объяснить ему, что ей в тысячу раз лучше не высыпаться, но быть с ним, чем испытывать наутро это чувство ненужности и пустоты.

Но она не смела говорить об этом, как не смела и многого другого: она боялась не угадать его настроения, сделать или даже спросить что-нибудь не так. Пат навсегда запомнила, как однажды, сжигаемая любопытством, она спросила:

– Мэт, а кому была посвящена «Кошка»? – «Кошка» была самым крутым хитом Вирца и первой из услышанных Патрицией его песен. Мэт нехорошо скривил свой крупный, красиво очерченный рот.

– Запомни, маленькая: никогда не спрашивай подобных вещей у мужчины. Тем более – у любовника. И уж тем более – у человека, так сказать, творческого. – А потом, взяв девушку за подбородок и глядя ей прямо в глаза, уже смягчившись, добавил: – Тебе не стоит переживать о прошлом.

А теперь пустота навалилась на нее невыносимо. Пат с трудом заставила себя встать, подобрала с пола растерзанный шелк и спрятала под подушку. Разбросанные вещи Мэта она даже не стала трогать и, не накинув халата, побрела в ванную.

В огромном, занимавшем всю стену зеркале девушка увидела, что все ее тело покрыто темными следами страсти – только нетронуто белел живот. Пат улыбнулась: теперь она уже не настолько одна, чтобы впадать в отчаяние, но еще и не настолько связана, чтобы не заниматься собой… И, разумеется, работой, которая всегда доставляла ей удовольствие.

Наскоро перекусив, девушка махнула рукой на приведение дома в порядок после вчерашнего погрома. «Вечером позову Жаклин, – Жаклин была юной французской эмигранткой, снимавшей комнату в соседнем доме и всегда готовой помочь, причем за весьма скромную сумму. Пат нравился ее безупречный парижский вкус и тот дух Европы, которого в Штатах так недоставало. – Заодно поболтаем и чего-нибудь выпьем… – Пат погладила живот. – …чего-нибудь совсем легонького».

Она остановилась перед платяным шкафом, который был ее царством порядка и чистоты. Вещи Мэтью кучами валялись наверху, и было непонятно, как он умудрялся в них разбираться и, более того, всегда элегантно выглядеть.

Поначалу Пат очень нравилась американская небрежная, мягко говоря, манера носить вещи, но, отдав полугодовую дань рваным джинсам, мятым футболкам и нелепейшим сочетаниям цветов и стилей, она вернулась к тому, что, по ее мнению, было более разумным.

В конце концов она надела темно-гранатовый брючный костюм с розовой водолазкой, чтобы скрыть ночные следы, подвила концы прядей и даже припудрила лицо. Что ж, теперь она вполне взрослая молодая женщина, у которой есть все, о чем только можно мечтать.

И, взяв машину Мэта, она помчалась на студию.

* * *

Серое неуклюжее здание телецентра, построенное в конце пятидесятых годов как неудачное подражание Франку Ллойду Райту, представляло собой полукольцо с выпиравшим по его внутренней стороне павильоном – многоэтажными записывающими студиями. На широких ступенях главного входа, обычно называвшихся папертью, постоянно стояло и сидело множество народу, летом – что-нибудь пьющего, весной – загорающего и всегда – курящего. Здесь можно было услышать все самые свежие новости, еще не заходя в здание.

Вот и сейчас, едва только Пат поставила ногу на первую ступеньку, к ней подскочил костлявый Фан дер Флит, ответственный редактор программ.

– Привет, знаешь, что с завтрашнего дня Шерфорд забил тебе сразу две передачки, тьфу, прости меня, Господи. Видно, он к тебе неровно дышит, а?

Пат молча улыбнулась и подумала о том, что какой же все-таки Стив умница! Чем больше работы, тем ей будет сейчас легче и… Но додумать она не успела, потому что ее потянула за руку Брикси, с неимоверно длинной черной сигаретой в зубах и сногсшибательной бирюзовой тряпкой на бедрах:

– Ага, птичка улетела, и ты снова выглядишь человеком! Это надо отметить. Не забывай, что любовь и голод правят миром, да и голод-то этот весьма определенного свойства! – Брикси сделала неуловимо непристойный жест. «Вот чертовка!» – мелькнула у Пат едва ли не завистливая мысль. Брикси была по-настоящему сексапильной. – Кстати, тебя с утра ищет Оувен, ну, Оувен Брэдли, который в прошлом году попал в Зал Славы. Он хочет кое-что изменить в том обозрении, что намечено на субботу. Может, ты отдашь его мне? Я имею в виду, конечно, обозрение.

Словом, пока Пат добралась до своего кабинета, спрятанного среди закоулков, переходов и лестниц, она узнала обо всем, что произошло на студии за день ее отсутствия.

Переведя дыхание и поборов очередной приступ дурноты, она первым делом позвонила Стиву:

– Стиви, это я. Спасибо тебе, Флит меня уже просветил.

– Отлично. Но, во-первых, как поживает мистер Икс? – Так Стив называл младенца. – Работать пока не мешает?

– В общем, нет, если не считать…

– Понятно. Во-вторых, как Мэт?

– В каком смысле?

– Ну, разумеется, я не про постель спрашиваю, дурочка. Совсем народ развратился. Я имею в виду, – голос Стива стал жестким и недвусмысленным, – его настроение и… состояние.

– Знаешь, мне кажется, он уехал смягченный. Может быть, он с чем-то смирился или… на что-то надеется.

– Тоже неплохо. А тонус гастроли поддерживают отлично, если, конечно, они успешные.

– Ты в этом сомневаешься?

– Мм… пожалуй, нет. И, в-третьих, о твоей работе на этот месяц. Помимо субботнего обозрения, я поставил тебя в «Музыкальную Шапку». Они сейчас работают с весьма перспективными ребятами, с Минни Перл, например, Трэвисом, ну и другими – это я перечисляю по твоей линии. Хотят открыть и славянские пространства. Ты, помимо основной работы, постарайся влезть в это дело поглубже, есть один далеко идущий проект. Ты сама знаешь, сколько я отдал рок-музыке, но… В общем, если что – я всегда тут.