Веревка все еще висела там, как немое напоминание о ее несчастье. Почему Абул не приказал убрать ее? Должно быть, чтобы еще раз напомнить ей о ее неудаче. Она висела там как бы в насмешку. Теперь она никогда больше не станет пытаться использовать ее. Так что не было никакой необходимости убирать ее, как и запирать дверь.

Теперь замки были в ее собственном сознании, и они были прочнее, нежели любые иные. Она поняла, кто она. Кучка золота в полутемной комнате Ибрагима Салема сказала ей об этом. А мягкий кожаный ошейник на шее заявлял имя ее владельца — на его замке была выбита эмблема Мули Абула Хассана.

Глава 13

Когда Абул пришел в башню, было раннее утро. Он тихо закрыл за собой дверь. Стояла полная тишина и он прислушался, стараясь уловить хоть какие-то признаки жизни. Он знал, что она должна быть здесь. А где же еще ей быть?

— Сарита!

Ответа не последовало. Он на цыпочках поднялся наверх. На диване лежало смятое покрывало и подушки.

— Сарита! — он снова и снова повторял ее имя.

Но ответа не было, и Абул пошел дальше, в глубь галереи и тут же увидел ее. Она стояла в своем оранжевом платье на балконе, наблюдая как медленно поднималось солнце.

— Что ты здесь делаешь? — он тихо встал позади нее.

Она повернулась к нему, и он почувствовал нечто подобное угрызению совести. Она была необычайно бледна, а глаза ее на бледном лице казались бездонными колодцами скорби. Она схватилась за кожаный ошейник.

— Сними его, — попросила она. — Я не могу его носить. Ты должен снять его.

— Он нужен для того, чтобы защитить тебя, — ответил он, стараясь ожесточить свое сердце, для чего вспомнил насмешки, которыми она осыпала его перед побегом. — Если тебе снова удастся отсюда бежать, то тот, кто найдет тебя, вернет мне.

Так что больше ты никогда не будешь добычей торговца рабами, а будешь принадлежать мне столько времени, сколько я захочу. — Теперь он ранил ее так же, как и она его, и на какое-то мгновение он почувствовал нечто вроде удовольствия.

— Я не принадлежу тебе. Я никому не принадлежу, — но голос ее был тусклым и неубедительным.

Ее пронзила дрожь.

— Сними его, я не могу этого вынести.

— А чего ж ты ждала? — он положил руку ей на плечо. — Чего ж ты ждала, Сарита? Ты ведь достаточно ясно дала мне понять, что думаешь обо мне и моем народе, о наших традициях и верованиях, наших законах и ритуалах. Ты ведь и не могла ждать от меня ничего, кроме такого вот варварства. Ведь это так, не правда ли? Ты употребляла это слово необычайно часто.

Какое-то время она была не в силах отвечать ему, и стояла, прижав руку к горлу, видя боль и гнев в его глазах, слыша их в его голосе. К ней вдруг пришло осознание того, что она потеряла любящего, тонко чувствующего человека, которого уже успела полюбить.

— Если я могу с такой дикостью обращаться с моей женой и сыном, то почему с тобой должен обращаться иначе? Всякий, попавший в мой мир, неминуемо должен столкнуться и с его варварством. Если я всегда беру то, что хочу, то почему относительно тебя у меня должны возникнуть какие-то угрызения совести?

В его словах Сарита с горечью узнала свои, осознав, что у нее есть возможность сейчас исправить содеянное. Возможно, он не поверит ей, не перестанет видеть ее в том свете, в котором видел сейчас, но по крайней мере она сможет восстановить утраченную гармонию внутри себя.

— Я не имела в виду ничего из того, что сказала тогда. С тех пор я все время мучаюсь сознанием той боли, что причинила тебе. Я наговорила тебе все эти ужасные вещи просто потому, что у меня не было выбора.

Он нахмурился:

— Но почему?

Сарита снова в отчаянии покачала головой.

— Как, ну как могла бы я бежать, если бы ты делил со мной в ту ночь ложе? Мне было необходимо отвратить тебя от себя, и это было единственным способом, которым я могла это сделать. Я знала, что ты воспринимаешь беды с Айкой и Бобдилом необычайно близко к сердцу, и, затронув эту тему, могла достичь своей цели, — она пожала плечами. — Ну, а остальное я добавила просто в запале. После того, — что я уже сказала, ничего не менялось.

Абул прикрыл глаза и глубоко вздохнул — его переполняла огромная радость. Почему он не видел всего этого? Как мог быть таким слепым, так неверно судить о ней?! Почему не верил своим первоначальным впечатлениям? Он нисколько не сомневался в правдивости ее объяснения — оно отлично совпадало со всем тем, что он уже знал о ней, подходило ее мятежной натуре. Она, наделенная таким умом, несомненно сумела бы найти верное средство, чтобы отринуть то, что он по своей слепоте навязал ей.

Он взялся за ее ошейник, отстегнул его и он полетел в ущелье.

Сарита следила за его падением, а руки ее стискивали шею, а в глазах стояли слезы.

— Я и не собирался заставлять тебя носить его больше, чем несколько часов, — тихо сказал Абул, гладя ее по спине, — но я был очень зол на тебя, и хотел ранить так же, как сделала это ты. — Она и на этот раз промолчала, но спина ее расслабилась, будто бы непреклонность отчаяния, наконец, ее оставила.

— Почему ты не хочешь остаться со мной, Сарита? — спросил Абул, осознав, что в первый раз задает такой вопрос — ведь ответ на него мог причинить ему только боль. В первый раз Абул постарался понять Сариту из племени Рафаэля, увидеть вещи ее глазами, вместо того чтобы внушать себе, что рано или поздно она поймет ошибочность своей точки зрения и примет его единственно верный взгляд на мир и взаимоотношения людей.

Он ждал ее ответа.

Она медленно повернулась к нему. Лицо ее снова было лицом живого человека, в глазах зажегся страстный огонь.

— Неужели ты не понимаешь? Я вовсе не хочу покидать тебя, но я должна знать, что имею такую возможность.

С его глаз сошла пелена. Так значит, все это время, веря в то, что удерживает ее, он, по сути дела, принуждал ее отринуть те чувства, которые у нее возникали по отношению к нему, в результате чего в ней только крепла решимость оставить его.

Она придет к нему только в том случае, если он даст ей свободу. О, каким же слепцом он был и как же заслуженно пострадал за это. Сарита не принадлежала его народу, и именно своей непохожестью на женщин его народа она и привлекла его вначале.

А он обращался с ней так, будто она была женщиной того типа, который он хорошо знал, приписывая ей верования и мысли, которых у нее никогда не было. Он использовал с ней ту тактику, которая, безусловно, сработала бы с женщиной его народа, но с ней могла иметь только обратный эффект.

Он почти потерял ее из-за своей слепоты, он, который так гордился своей мудростью, дальновидностью и пониманием разницы во взглядах у различных народов. Он вел себя подобно зеленому юнцу, прислушивающемуся только к зову собственного тела.

Какое-то время он молчал, глядя на столь притягивающие ее горы. Затем посмотрел на нее. Она была в своем оранжевом платье, как всегда, подчеркивая этим свою независимость.

Ноги ее были босы, и он пошел на галерею в поисках кожаных чулок. Он нашел их на оттоманке и принес ей. Огонь в ее глазах погас, и в их глубинах Абул прочитал одновременно и разочарование, и грусть по поводу того, что он не ответил на ее призыв.

— Надень это, — он протянул ей чулки.

— Зачем?

— Потому что я тебе велю это сделать. Двенадцать экю дают мне на это право. Надень их.

Он хотел рассмеяться, прижать ее к себе, зацеловать, но теперь он не сделает первого шага… не сделает до тех пор, пока между ними не наладятся такие отношения, какими они должны быть. Кроме того, у него был хороший план и этот план наполнял его глубокой радостью.

Она взяла чулки и пошла на галерею. Он с удовольствием смотрел на то, как она натягивала их на свои стройные ноги, застегивая пуговицы на талии. Затем она одернула платье и также молча встретила его взгляд.

— Иди за мной, — сказал он, подходя к лестнице.

Сарита пошла за ним. Она не видела причин для отказа. Сделав заявку, она проиграла. Так разве что-нибудь может теперь для нее иметь значение?

Они пришли во дворик крепости и Абул что-то тихо сказал офицеру, после чего тот ушел, а калиф надолго задумался. Сарита стояла рядом с ним, чувствуя ласковое солнышко на своей многострадальной шее, и невыразимая усталость переполняла ее, усталость человека бессильного что-либо изменить.

Она несколько рассеялась после того, как во дворике возникла невообразимая суматоха. Со стороны крепости появились вооруженные люди в шлемах, из конюшен вывели лошадей, и одной из них оказалась та серая в яблоках лошадка, на которой Сарита уже однажды ездила.

— Садись, — сказал Абул, но не стал дожидаться ответа, а поднял ее и водрузил на лошадь, после чего оседлал своего великана.

На этот раз эскорт их был еще многочисленней, и среди него не было мулов, нагруженных всем необходимым для обеда. Они выехали на дорогу и повернули на северо-запад. Узкая тропинка бежала в сторону от Гранады, и Абул продолжал хранить молчание.

Наконец Сарита не выдержала.

— Куда мы едем с таким сопровождением? — голос ее был хрипловатым от долгого молчания.

— В Кастилию, — ответил он будничным голосом.

Сарита удивилась:

— В Кастилию? Но ведь это несколько дней езды.

Он кивнул:

— Безусловно, это далеко, но по пути туда нам окажут гостеприимство, а наш эскорт достаточно большой, чтобы не бояться бандитов, так что тебе совершенно нечего опасаться.

— Но почему? Почему мы едем в Кастилию? — Сарита чувствовала себя так, будто плыла по темной воде заросшего пруда. Все казалось ей каким-то бессмысленным. Ведь он снял с нее ошейник рабыни, нежно разговаривал, и, похоже, принял ее извинения, а теперь избавляется от нее, заставляя принимать участие в какой-то странной экспедиции, объяснения которой она не находила.

Абул посмотрел на нее, храня спокойное выражение лица.

— Прости меня, но у меня создалось явное впечатление, что ты желаешь вернуться в Кастилиб. Так что я везу тебя туда. Ты не можешь путешествовать в одиночку, по-моему, это-то ты себе уяснила.