Как-то раз, когда Мэдж сбивала масло, а Анна с рассеянным видом следила за ее движениями, женщина вдруг остановилась и, вытерев руки о передник, сказала:

– Хочешь, я узнаю твою судьбу? Дай-ка руку.

Анна было встрепенулась, но затем отпрянула.

– Нет, нет! Не надо.

– Ты боишься? Думаешь, я и вправду ведьма?

Анна на миг задумалась, но затем отрицательно покачала головой.

– Нет, Мэдж. Я не думаю, что твой дар от дьявола. Но я не хочу. Наверное, я почти счастлива сейчас и мне не хочется думать о том, что меня ждет.

Да, она не чувствовала себя счастливой вполне. Покой, нарождавшееся чувство материнства, долгие беседы с выздоравливающим Филипом, их поцелуи – все это могло быть счастьем. Но свежая рана утраты еще нестерпимо ныла. Слишком мало времени прошло с той поры, как она потеряла отца. Она часто думала о нем, порой даже вела с ним беседы, пытаясь объяснить, почему поступает так, а не иначе. Она спорила с ним, как это бывало при его жизни. И внезапная мысль о том, что его больше нет, пронзала ее ноющей болью. Отец казался ей несокрушимым, вечным, надежным, и то, что его больше не было, не укладывалось в сознании. Анна старалась гнать от себя видение его мертвого, покрытого ранами тела, она помнила его улыбающимся, помнила молодым, помнила с уже посеребренными висками, помнила его пружинистую, как у пантеры, походку. Все это было мукой.

Однажды на закате, когда в лесу гремел птичий хор, она расплакалась, сидя у ложа Филипа. Он лежал тихо, и Анна решила, что он спит. Она сидела, глядя через отворенную дверь на меркнущий среди могучих стволов свет солнца, и изредка всхлипывала, как ребенок, вытирая щеки и нос тыльной стороной руки.

Филип смотрел на нее из-под полуприкрытых век. Анна была ранима, хрупка, одинока. Она изо всех сил старалась быть сильной, и Филип знал, что она будет недовольна, если обнаружит, что он наблюдает за ней. Он видел ее вздрагивающие плечи, нежный затылок под копной высоко заколотых волос. Принцесса Уэльская… Кто защитит ее в этой сваре Роз? И в этот момент он ясно понял, что не может отдать ее им. Какая разница, останется жив Эд Ланкастер или нет? Что с того, что по прихоти рождения ей предназначено жить иначе? Он вспомнил, как она рванулась к нему в «Леопарде», как боялась отпускать. «Мне плохо без тебя», – твердила она вновь и вновь, и он знал, что так и есть. Он понял это, когда стоял, смешавшись с толпой перед собором Святого Павла, чтобы взглянуть на нее. Нарядная, величавая и грациозная, она была великолепна, но оставалась печальной. Поистине, те, кто у власти, рождены не для счастья. Анна же хотела всего лишь быть счастливой. И он мог дать ей это.

Анна притихла, устремив взгляд на закатные лучи за приоткрытой дверью. В гуще кустов подал голос соловей.

– Анна, иди ко мне.

Он уложил ее рядом и, баюкая, прижал ее голову к своему плечу.

– Не думай больше ни о чем, моя дивная фея. И прости меня, я часто бывал неправ.

Она вздрогнула, сделала движение, чтобы подняться, но он удержал ее. И тогда Анна спросила:

– А что если одолеют Ланкастеры? Что если принц Уэльский вернется в Лондон и вновь станет наследником трона? Какое решение ты примешь тогда?

Она замерла в ожидании его ответа. Филип ответил так, как она ждала.

– Для них ты умерла. Теперь ты принадлежишь только мне, как и ребенок, который продолжит род Майсгрейвов. Я готов держать за это ответ перед Богом!


Люди Майсгрейва вернулись спустя месяц, когда Филип уже начал подниматься. Нога еще не вполне срослась, но угольщик сделал ему подобие костылей, и Филип тотчас решил отправиться к Кумиру. Он уже знал, что благодаря Кумиру Анна с Оливером нашли его на поле битвы среди трупов, и теперь непременно хотел повидать любимца.

Филип и Анна стояли под навесом, лаская коня, когда в лесу загремел конский топот, донесся звон оружия и послышались разудалые голоса. Они и опомниться не успели, как поляна наполнилась ржанием взмыленных лошадей, победными криками, лязгом доспехов.

И без расспросов, по одному только виду людей Майсгрейва было ясно, на чьей стороне победа. Хохочущие, горланящие, они все до одного вернулись к господину, лишь кое-кто получил незначительные ранения. У многих чересседельные сумки были набиты добычей, некоторые вели на поводу вьючных лошадей. Привыкнув совершать набеги у себя в Пограничье, нейуортцы не могли отказать себе в этом и здесь.

Они говорили все разом, от них разило потом и вином. Многие из отряда Филипа еще не видели леди Майсгрейв и теперь обступили ее, ухмыляясь и разглядывая с простодушным любопытством.

«Боже мой! Сущие дикари!»

Она властно прикрикнула на них, требуя, чтобы говорил кто-то один. Ратники притихли, удивленные тем, что она командует, когда сам сэр Филип молчит. Майсгрейв же расхохотался и взял Анну под руку.

Вперед, улыбаясь в бороду, выступил Освальд Брук. Его внушительный живот, обтянутый кожаным колетом, нависал над поясом с золотой пряжкой.

– Ну, что я вам говорил, парни? Это вам не Меган Перси, хотя та и была северянкой из Нортумберленда, а эта из Южной Англии. Добрая хозяйка будет в Гнезде Орла!

Лишь позднее, когда они откупорили привезенный с собой бочонок с незнакомым итальянским вином, которое называли «фраскати», да отправили одного из ратников с сыном угольщика в селение купить свинью поупитаннее, они наконец поведали о кровавой битве в Глостершире.

Говорил Освальд Брук, пользовавшийся в отряде Майсгрейва непререкаемым авторитетом.

– Королева Маргарита с сыном направлялись в Уэльс, где к ней должны были присоединиться отряды Пемброка. Но горбатый брат короля Ричард оказался малым хоть куда. Он стрелой примчался в свое графство и не дал ланкастерцам войти в город Глостер. Им пришлось задержаться, а когда они снова двинулись в путь, тут уж мы загородили им дорогу. Их было великое множество, Господь тому свидетель. Их копья были что тростник на берегах Твида, а их палатки могли бы составить целый город. Однако король Эдуард показал, на что способен. Милость небес была на его стороне. Он, как и под Барнетом, повел бой пешим, и лишь в конце сражения, когда удача уже склонилась на его сторону, пустил в дело конницу. Клянусь верой, сеча была преславная! Ланкастерцев было втрое больше, но их военачальники без устали препирались между собой, и не нашлось под стягом Алой Розы такого вождя, как наш славный Эдуард Йорк – храни его Господь!

Словом, бой длился недолго. Натиск йоркистов был неудержим, и это решило исход дела. Лорд Уэнлок, командовавший передовыми отрядами принца Уэльского, так оробел, что в разгар сражения решил переметнуться в наш стан и стал во всю мочь кричать: «Англия и Йорк!» Солдаты услышали это, и поднялась такая паника, что я, видит Бог, уже не знал, с кем мне биться, ибо все вдруг побежали кто куда, сметая и свои ряды, и наши, топча раненых. А Уэнлок все вопил – ну чисто иерихонская труба, пока не появился ланкастерец герцог Сомерсет и не раскроил ему череп секирой. Но дело уже было сделано. Полки Алой Розы смешались, у них начисто пропал боевой дух, и мы истребляли их, как кроликов во время облавы. Бойня шла на лугу, у переправы через ручей, и парни не дадут мне соврать – вода в нем скоро стала красной, как кровь.

Пали многие военачальники Алой Розы. Я сам видел тела молодого Бофорта, храброго Сомерсета, Сент-Джонса. Видел я и плененного принца Уэльского, когда его, со связанными руками, вели в палатку короля. Молодой Ланкастер держался молодцом. Он храбро бился во время боя, и если бы не всеобщая паника в стане Ланкастеров, не позволил бы схватить себя.

Рослый светловолосый ратник с живыми синими глазами и соломенной щетиной на лице горячо поддержал Освальда:

– Пусть меня повесят, если это неправда. Я видел, как бился этот парень, и скажу, что он умеет-таки держать свой топор. Да и после битвы он вел себя как потомок королей. Когда его привели в палатку короля Эдуарда, там шел пир и все уже были пьяны. Он же стоял со связанными руками, глядя на них, как рыцарь на перепившихся бродяг, и отвечал смело и с достоинством. Одно слово – настоящий принц. Говорят, это привело короля Эдуарда в ярость, и он ударил молодого Ланкастера по лицу железной перчаткой. И тогда все набросились на него, а герцог Глостер выхватил длинный кинжал и дважды всадил его в принца.

– Что ты мелешь, Гарольд! – вмешался капитан Брук. – Это не Глостер, а герцог Кларенс схватил его сзади за волосы, запрокинул голову и перерезал горло. Мне это в точности известно от парня, который прислуживал им за столом.

– Врет твой парень, – хладнокровно заметил красивый темноглазый воин в щегольски наброшенном на кирасу оранжевом плаще. – Эдуарда Ланкастера убил вовсе не Кларенс, а сам король. И ударил он его не перчаткой, а мечом в лицо.

Они заспорили. Филип озабоченно взглянул на Анну и увидел, что она побледнела, а рука ее нервно нащупывает застежку ворота.

– Эй, довольно вам! – прикрикнул он.

Солдаты притихли, недоуменно глядя на барона.

Анна поднялась.

– Надеюсь, вы не осудите меня, если я на некоторое время оставлю вас.

– Но, миледи! – Светловолосый великан Гарольд стукнул кулаком по стволу дерева, на котором сидел. – Разве вам не интересно? Столько событий! Обезумевшая от горя Маргарита Анжуйская прокляла братьев Йорков, а потом ее, пленную, отвезли в столицу. А пока мы бились на западе, на Лондон нахлынули из Кента отряды ланкастерцев, и лондонцы, вообразите, отстояли город. Когда же войско вернулось, король Генрих VI был найден мертвым в одной из башен Тауэра, и по этому поводу ходит множество слухов…

Анна молча отвернулась. Филип вспылил.

– Ты окончательно спятил, Гарольд! Или ты забыл, что подобные вещи не годятся для женских ушей?

Анна, не оглядываясь, пошла в лес. Здесь было тихо и царил нежный зеленоватый полумрак. Вокруг шумели могучие дубы и огромные буки с гладкими светлыми стволами. Их ветви сплетались наверху, образуя своды и арки – подобие храма.