– Фил! Филип, ты слышишь меня? Дорогой мой, ты слышишь меня?

Он попытался поднять веки. Они были тяжелы, как свинец. И все же он различил радужные отблески – не то от очага, не то от свечи. Губ коснулся край сосуда. Молоко, еще теплое. Потом он снова уснул.

Хижина угольщика, куда поместили Филипа, была сложена из жердей, обмазанных глиной, и увита плющом и диким виноградом. Пол был земляной, но очаг имел дымоход, а окна были затянуты бычьим пузырем.

Хозяева – рослый угрюмый углежог, его сгорбленная ревматизмом жена и их сын-подросток. Они без слов уступили раненому рыцарю свою крытую овчиной постель и погрузились в повседневные заботы, и лишь их сын с любопытством следил за тем, как рыцарю промыли и забинтовали голову, смазали раны на теле, а сломанную ногу зажали между двумя связанными дощечками. Мальчик знал, что так нередко делал их сельский костоправ.

Вытащить же засевшую в груди рыцаря стрелу долго не решались, так что сын углежога не выдержал и побежал к матери.

– Они не справятся. Мам, помоги им.

Его мать умела врачевать. В селении она слыла ведьмой, и люди обходили их дом стороной. Однако когда кто-нибудь серьезно заболевал или девушка хотела приворожить парня, все они шли к Старой Мэдж, жене угольщика Лукаса. Ее называли Старой, хотя ей было лишь немногим более тридцати, но ее так скрутил ревматизм, что она походила на древнюю старуху. Ее свекровь утверждала, что это Бог лишил Мэдж здоровья, за то что она якшается с дьяволом. Она не любила невестку и всем и каждому втолковывала, что та приворожила ее Лукаса: а как же иначе, если он, такой сильный и здоровый мужчина, живет с безобразной хворой бабой и даже не глядит на сельских красоток.

– Мама, помоги им, – снова попросил мальчик.

– Зачем мне помогать им, Лукас? (Мальчика звали так же, как и отца.) Зачем? Опять пойдут слухи, явится отец Гудвин, будет все кропить святой водой, а мне грозить геенной огненной. Ты ведь знаешь, как бывает потом, когда я их лечу.

И все же, когда спустя час она вернулась в дом и увидела лицо сидевшей над раненым девушки, ей стало не по себе. Рыцарь лежал на кровати, грудь его была туго перебинтована, но кровь медленно проступала сквозь повязку, расплываясь широким пятном.

Воин, бывший с ними, куда-то уехал. Девушка стояла на коленях, уперев локти в лежанку и прижав к губам бессильную руку рыцаря. Она не издавала ни звука, но слезы текли и текли из ее глаз.

Мэдж вышла, повесила на изгороди мокрую куртку мужа, выплеснула из лохани грязную воду. Постояла, поглядела на свои узловатые пальцы, подняла глаза к ясному небу и решительно направилась в дом.

– Хочешь, я его вылечу?

Анна повернулась к этой странной, изувеченной хворью женщине с седыми волосами и удивительно светлыми глазами.

– Если ты это сделаешь, я до конца дней буду за тебя молить Бога.

Мэдж усмехнулась.

– Так уж и будешь!

Анна смотрела на нее. В голосе ее слышался надрыв.

– Да я бы самому дьяволу отдалась, лишь бы он выжил!

Таких слов даже Мэдж испугалась и быстро начертила пальцем старинный знак, охраняющий от темных сил.

– Надеюсь, это не понадобится.

Она отстранила молодую женщину, села возле рыцаря и сосредоточилась, растирая пальцы. Потом, когда в ладонях появилось знакомое покалывание, она скрестила свои узловатые руки над окровавленной грудью рыцаря и стала неторопливо нашептывать древние заговоры, одновременно отдавая свою живительную силу, – эта сила, которой она обладала, стараясь скрыть от всех, могла помочь любому человеку, но только не ей самой.

Она почувствовала, что рыцарь выходит из забытья, хотя он и не пошевелился. Она заговаривала кровь, отводила лихорадку, которая могла возникнуть от раны, возвращала силу. Закончив, она чувствовала себя опустошенной. Мэдж со стоном поднялась.

– Он не умрет. Не веришь?

Вместо ответа Анна опустилась на колени и поцеловала ее руки.

На закате того же дня Филип впервые открыл глаза и краем губ улыбнулся Анне.

Когда она напоила его молоком пополам с подогретым вином и Филип уснул, Анна тоже прилегла рядом на краю ложа. Она не смыкала глаз около трех суток, и сон сморил ее мгновенно. Она спала так крепко, что не слышала ни топота копыт, ни звона доспехов, ни громких голосов. Хозяева хижины за перегородкой всполошились, угольщик схватился за топор, но успокоился, когда в комнату вбежал воин, который привез раненого рыцаря.

А Оливер, увидев спящую рядом с Майсгрейвом принцессу, сначала опешил, а потом кинулся к ней, стал торопливо трясти за плечо. Анна проснулась не сразу и не сразу сообразила, что в хижину набилась добрая дюжина ратников. В руках у них пылали факелы, доспехи их громыхали. Встревоженные куры, кудахча, тыкались сослепу в сапоги воинов, били крыльями. Испуганно подала голос корова за перегородкой. Анна села, щурясь и еще ничего не понимая.

– Это еще что за девка? – услышала она прямо над головой.

Голос был грубый, надменный, он принадлежал крупному, коренастому мужчине с круглым лицом и коротко обрезанной бородой.

– А ты-то сам кто таков?

Она спросила властно, как знатная госпожа, и сама удивилась своему тону.

Мужчина растерялся, а солдаты вокруг засмеялись.

Анна наконец опомнилась и встала, оправляя серое холщовое платье, которое дала ей старая Мэдж и которое было ей явно коротко. Да, выглядит она сейчас неважно, и следовало бы попридержать язык.

Воин перевел дух.

– Я Освальд Брук, капитан ратников барона Майсгрейва. А ты… Кто она, Оливер?

– Она… Она…

Юноша потерялся под множеством устремленных на него взглядов и внезапно выпалил одним духом:

– Это супруга сэра Филипа.

Воцарилась тишина. Даже Анна лишилась на мгновение дара речи. Но вдруг глаза ее засияли, она выпрямилась. Супруга сэра Филипа? О чем ей еще мечтать? Пусть это и ложь, но она хоть на время получила возможность почувствовать себя леди Майсгрейв.

Капитан Брук медленно повернулся к Оливеру и постучал себе пальцем по лбу.

– Пойди проспись, сынок!

– Вы сомневаетесь в этом?

Анна не ожидала от себя подобной дерзости. Даже Оливер глядел на нее с изумлением.

– Мы обвенчались в Брюгге, где Филип Майсгрейв находился в свите короля Эдуарда. Оливер Симел присутствовал при этом.

Капитан Брук вдруг с силой взял Анну за подбородок и повернул ее лицо к свету.

– Конечно, девка ты не простая, как я подумал было сначала, в тебе чувствуется кровь. Однако старый Освальд еще не настолько ошалел, чтобы поверить, будто сэр Филип станет скрывать от нейуортцев, что скоро приведет в Гнездо Орла хозяйку.

Анна с силой ударила его по руке.

– Когда-нибудь вы пожалеете о том, что так обращались со мной!

В голосе ее звенели слезы. Ей было нестерпимо стыдно. Сейчас все откроется. Но ведь не сама же она придумала все. Это Оливер. И теперь он молчит.

Она сердито сквозь слезы взглянула на юношу. Оливер стянул с головы капюшон, его отросшие белые волосы упали на глаза. Он откинул их резким движением и негромко проговорил:

– Сэр Майсгрейв держал свой брак в секрете, ибо леди Анна из семьи, поддерживающей Алую Розу.

Анна перевела дыхание. Но Освальд Брук тут же нашелся:

– Из какого же она рода, Нол? Надеюсь, теперь ты можешь нам сказать?

Глаза Оливера заметались, но он снова выпалил:

– Из рода Селден!

Так звали людей, которые долгие месяцы выхаживали его в замке Эрингтон. Они были ланкастерцами, и это имя первым пришло ему в голову.

– Селден? – недоверчиво переспросил капитан Брук. Но кто-то из ратников Майсгрейва тут же подтвердил:

– Точно. Селдены стояли за Алую Розу. Вчера в Барнете казнили одного из них.

Вчера! Анна была так поглощена тем, что происходило с ней и Филипом, что позабыла обо всем.

Наверное, лицо ее исказилось болью, потому что солдаты вдруг притихли, и кто-то ткнул в бок говорившего о казни Саймона Селдена.

Капитан Брук шагнул вперед и взял Анну за руку.

– Простите меня, леди. И да будет милостив Господь к душе сэра Филипа.

Это была беспокойная ночь. Анна вдруг оказалась окруженной целой толпой желающих узнать о здоровье их господина, о том, как и чем его лечат. Она ничего не говорила им о вмешательстве Старой Мэдж, просто сказала, что теперь у нее появилась надежда и с Божьей помощью барон выздоровеет.

– Дай-то Бог! А силы у него есть – ему и не такое выпадало на веку.

Они все разом пускались в воспоминания, из которых следовало, что своего господина они хорошо знали и, по-видимому, любили. Но ратники так шумели, что Анна испугалась, как Филип бы не проснулся, и выпроводила всех за дверь. Последним шел Оливер, и она шепнула ему:

– Как ты мог привести их сюда?!

– Да парни просто с ума сходили без хозяина.

– Ты мог выдать меня! Что если бы они меня узнали?

– Нейуортцы в глаза не видали принцессу Уэльскую.

Они переговаривались в дверях, пока толпа на улице не стала требовать выйти леди Майсгрейв. Они были простодушны и никак не могли опомниться от появления новой супруги барона. Несмотря на ее протесты, Анну вывели из хижины и усадили у пылающего костра, на брошенное на землю седло. Кто-то принес мешок с едой, и Анне достались кусок копченой оленины и луковица. Простая солдатская пища. Она так и задремала с луковицей в руках и не противилась, когда кто-то поднял ее, отнес в дом и осторожно уложил подле Филипа. На короткое время она могла считать это место по праву своим.

Однако когда на другой день она, напоив Филипа бульоном, поведала ему о вчерашнем происшествии, он промолчал, и Анна забеспокоилась.

– Ты осуждаешь меня?

– Я не привык лгать своим людям.

Анна отставила плошку с бульоном. Руки ее дрожали.

– Ты забываешь, что это не моя затея. Да и что мог еще сказать Оливер? Выбора не было. Когда они прискакали, я спала рядом с тобой. Я могла быть либо шлюхой, либо супругой.