Ее вновь стали душить рыдания, но она переборола себя. Если сейчас дать волю слезам, то у нее ни на что не хватит сил, а она уже знала, что ей надлежит делать.

Склонившись, она несколько долгих секунд стояла, прижавшись губами к челу Делателя Королей. Потом резко выпрямилась, откинув голову, и вышла.

18

Оливер

Охранник дремал, оперевшись на короткое тяжелое копье. Иногда он засыпал глубоко и тогда начинал сползать по древку, клонясь вперед. Вздрагивая, он открывал мутные глаза, изумленно озирался по сторонам и снова впадал в полузабытье. Нестерпимо хотелось опереться о стену, но он понимал, что тогда непременно уснет беспробудным сном.

Вокруг было тихо, лишь из лесу долетал одинокий волчий вой да хохотал на опушке филин. В этой тишине казалось невероятным, что городок до отказа набит всяческим пришлым людом. Тотчас после битвы сюда стеклось великое множество бродячих торговцев, скупщиков оружия, лекарей-шарлатанов, гулящих девок, кузнецов, оружейников, странствующих монахов. Но сейчас все это скопление народа безмолвствовало, впав в забытье, утомленное днем, какого не помнили даже ветераны войны Алой и Белой Розы, жестокостью казней, длившихся до сумерек, пиршествами, вином, шумом, торгом, пьяными драками. Только в аббатстве да в превращенной в лазарет старой церкви тускло мерцали огни. Тучи разошлись, и тонкий белый серпик луны освещал верхи шатров и палаток, крытые повозки, скаты кровель, сумрачную рощу и трупы повешенных.

Стражник вновь задремал. Поблизости раздался шорох. Он выпрямился, ударил древком в плиту пола:

– Кто идет? Говори или отведаешь меча!

Тихо. Где-то в стороне подала голос кошка. Он поднял камень и запустил в темноту.

– Бесовское отродье!

Он снова обхватил копье, прикрыл глаза. Вспомнил аппетитную девку, с которой он потешился сегодня. Чертова плутовка! Она утомила его, да и денежки прости-прощай. А потом откуда ни возьмись явился его капитан, свирепо уставился на девку, посмотрел на него и велел отправляться в дозор, к городским воротам. Кривой пес! Дрыхнет, наверное, хотя и обещал прислать кого-нибудь на смену.

Снова раздался шорох, а следом – странный звук, словно гравий заскрипел под ногой. Дозорный напряг слух, но не изменил положения, только приоткрыл глаза. Из-за выступа башни выплыла темная тень, двигаясь бесшумно и плавно. В луче лунного света блеснули глаза.

– Стой!

Он подхватил копье и угрожающе шагнул вперед. Дьявол, да ведь это женщина!

Он было успокоился, но затем снова струхнул. Кто такая? Глазищи вон как сверкают. Стражник невольно перекрестился и повел копьем, подбадривая себя. В поясе у него зашита реликвия – тряпочка, пропитанная кровью святого Себастьяна, так что нечисть ему не страшна, а с живой бабой он уж как-нибудь справится.

Анна напряглась, сжимая в руке нож. Она нашла его в монастырской кухне, когда покидала аббатство. Им она надеялась обрезать повод одного из стоявших у коновязи аббатства коней, но потом решила не делать этого. Слишком много шума, а она хотела ускользнуть незамеченной. Тут и идти не так далеко. Поле боя совсем рядом, за рощей с повешенными. А нож… Он еще пригодится…

Она нанесла удар изо всех сил, немного выше пояса, снизу вверх, как когда-то учил отец. Боже, они просто играли, и думал ли Уорвик, что эта наука пригодится его девочке?

Анна почувствовала, как острие ножа пробило воловью кожу куртки и погрузилось в мягкие человеческие внутренности. Солдат ухнул, вытаращил глаза и разинул рот, словно собираясь закричать. Анна испугалась, что он поднимет шум, и, почти не дыша от ужаса и отвращения, еще сильнее нажала на рукоять. Длинный и острый, как бритва, нож вошел глубже. Солдат вдруг навалился на нее и схватил за плечи. Она видела совсем рядом его облитое предсмертным потом лицо, слышала запах пива и лука. Он жадно хватал ртом воздух, потом из его горла послышались булькающие звуки, изо рта хлынула кровь. Державшие Анну руки ослабели, и она со всех ног кинулась прочь.

Она остановилась лишь в тени рощи, больно ударившись плечом о ноги повешенного. Ее всю трясло. Не в первый раз ей приходилось убивать человека. Когда это случилось впервые, ей не было и десяти лет. Играя с арбалетом, она случайно спустила тетиву, и стрела пробила стоявшего неподалеку ратника. Тогда Анна билась в истерике и рвала волосы в страхе, что не миновать ей геенны огненной. Но старый лучник, давний сподвижник Уорвика, успокоил ее, а позже, во время какой-то стычки, сам вручил ей оружие и хвалил за каждый ловкий выстрел. Однако вот так, вблизи, ощущая, как поддается стали теплая человеческая плоть…

Анна попыталась сосредоточиться – и только теперь обнаружила, что осталась без ножа. От огорчения нервная дрожь прошла. Без оружия она почувствовала себя почти нагой. Мелькнула мысль – не вернуться ли за ним? Но, окинув взглядом открытое пространство между рощей и городом, Анна передумала. Ей вовсе не хотелось, чтобы ее схватили. Она не желала оставаться пленницей Йорков, но это не главное… Главное в том, что она должна во что бы то ни стало найти тело Филипа.

Она перебросила через плечо ниспадавшую с плоской шапочки темную вуаль, свив ее наподобие жгута, и решительно двинулась в темноту, стараясь не слишком углубляться в заросли, а держаться обочины дороги. Слабый свет молодой луны просачивался сквозь листву, освещая жуткие лики повешенных.

Анна тихонько бормотала «Аvе», стараясь не смотреть в их сторону, но она знала, что мертвые здесь – на каждом суку, словно спелые плоды в ожидании того, кто придет собрать жатву.

Она споткнулась о человеческое тело и закусила губу, чтобы не закричать. Она была уже вблизи поля битвы, и здесь попадались трупы тех, кто пытался спастись бегством, но не успел. Анна перешагивала через них, наклонялась, ощупывала пальцами лица, касалась волос. В ней не было отвращения к мертвым, она думала лишь об одном, страшась и надеясь одновременно, что очередной павший окажется Филипом Майсгрейвом. Никто, кроме нее, не сможет найти его, она это знала твердо.

Грудь у нее ныла так, словно что-то распирало ее изнутри, а голова была легкой и пустой. Оказавшись на вересковой пустоши, в самой гуще павших, она уже не испытывала того леденящего ужаса, как днем. Поле было мертвым, но оно было и живым. Где-то каркнула ворона. Пищали и дрались крысы, сбежавшиеся сюда со всего города.

Совсем недалеко от нее возник силуэт волка. Анна остановилась. Волк взглянул на нее, сверкнув тусклым огнем глаз, и, глухо урча, поплелся прочь. Его брюхо было раздутым, зверь был сыт.

Дальнейшее напоминало лихорадочное видение. Она брела по трупам, оскальзываясь в вязкой крови. Руки ее касались нагих человеческих тел, разверстых ран, оскаленных челюстей. Они окоченели в том положении, в каком их застала смерть, и в неясном лунном свете Анна видела выражение ужаса или покоя на их лицах, а иной раз – жуткое черное месиво вместо лиц.

Ей и в голову не пришло молиться. Мыслей не было. Она снова и снова видела волчьи тени, но уже не боялась, слыша, как работают в темноте их челюсти и хрустят раздираемые сухожилия. Глаза Анны настолько привыкли к темноте, что она отчетливо видела все вокруг. Вот нанизанный на обломанное копье человек, который словно висит над землей. Мародеры стащили с него сапоги и штаны, но не смогли содрать кольчугу. Далее лежит юноша, совсем мальчик, с нежным спокойным лицом, но череп его размозжен. Два воина сплелись в объятии, и из спины каждого торчит острие меча. Вот сидит человек. Сидит?.. Анна приблизилась и увидела, что этот ратник так и умер сидя, опершись на груду поверженных тел… Она пошла было дальше, но замерла, заметив какое-то движение впереди. Заржала лошадь – жалобно, беспомощно. Павшая, но еще живая лошадь на мертвом поле… Анна увидела, как она вскидывает голову и бьет в воздухе передними ногами. Вокруг мрачными тенями бродили волки. Они были уже сыты, но чуяли живую кровь, и это их возбуждало.

Ближе к рассвету похолодало. Налипшая на платье и башмаки Анны грязь засохла комьями. Анна спустилась с возвышенности к краю болота, где было больше всего тел. От воды поднимался туман, окутывая белесыми прядями поросшие осокой кочки. В черной воде стояли сухие, безжизненные деревья. В ложбинах были свалены обломки копий, рукояти мечей, сломанные арбалеты. У края воды колыхалось тело утопленника. Анна вспомнила, как кто-то говорил – многие утонули в этом месте. Может быть, и Филип…

Какое-то время Анна стояла в нерешительности, а затем, сломав сухую сосенку, вошла в воду и стала шарить ею по дну как шестом. Здесь погибло множество рыцарей в доспехах. Когда она с огромным трудом вытаскивала их тела, вода потоками хлестала из шлемов, но Анна поднимала забрала и вглядывалась в иссиня-бледные лица. Майсгрейва среди них не было.

Она должна во что бы то ни стало успеть! Скоро рассветет, сюда придут люди – мародеры, нищие, монахи. Ей придется скрыться. Но нет, она не уйдет, пока не коснется его лица, не прочитает над ним заупокойную молитву. Он слишком дорог ей, чтобы бросить его гнить в болотной жиже или оставить на поживу волкам и крысам!

Анна в отчаянии бороздила шестом гнилую воду, не замечая ничего вокруг. Внезапно ее окликнули с берега:

– Эй! Что ты там делаешь?

Анна застыла на месте.

В полосах тумана на берегу стояли двое мужчин, одетых в кожаные куртки и шерстяные оплечья с плотно облегающими голову капюшонами.

«Мародеры!» – подумала Анна.

Эта встреча не могла сулить ничего хорошего. Анна сжала в руках ствол сосны, как оружие. Она стала медленно отходить по колено в воде, стараясь скрыться за камышовыми зарослями.

– Эй, ты куда? Ты что здесь делаешь, ведьма? Вырезаешь сердца и языки для своих бесовских заклинаний? Ты знаешь, как поступают добрые христиане с такими хорошенькими колдуньями, как ты?

Человек захохотал и ступил в воду.

– Оставь ее, Джоб! – крикнул его приятель. – У нас есть дело поважнее.