Симона Вилар - Коронатор

Они все еще ехали вдоль южного берега Темзы, где не было ничего примечательного. И лишь раз, когда на противоположном берегу показалась колоколенка церкви селения Грейс-Таррок, Анна оживилась. Именно отсюда год назад она покидала Англию, уплывая навстречу штормам, что едва не стоило ей жизни, но вслед за этим она познала упоительное счастье…

Небо было светлым, затянутым легкими перистыми облаками, в воздухе звенели птичьи трели, остро пахло мокрой травой и набухающими почками. На обочинах дорог попадались истощенные, оборванные мужчины, женщины и дети, неимоверно грязные, с изможденными, по-волчьи мрачными лицами. Иной раз к кортежу приближались скопища нищих, и тогда солдаты принимались древками копий разгонять их – полумертвых от голода, но все еще осмеливавшихся просить милостыню. В такие минуты Анна терялась и вопросительно смотрела на короля, ожидая, что тот заступится за несчастных. Но Генрих после их разговора, казалось, пребывал в мистическом трансе. Его взгляд был устремлен куда-то между ушей коня, он почти машинально перебирал поводья.

На поворотах Анна оглядывалась на дормез с придворными дамами. Его швыряло и дергало на дорожных ухабах, но обычно в эти раззолоченные неуклюжие кареты набивали столько ковров и мягких тюфяков, что за здоровье фрейлин можно было не опасаться. Рядом с окошком дормеза ехал здоровенный рыжий гвардеец в начищенной до блеска кирасе, о чем-то весело переговариваясь с хорошенькой Бланш. Фрейлина смеялась, жуя пирожок, и Анна вдруг почувствовала, что от голода у нее сводит желудок.

Лишь поздним вечером, когда совсем стемнело, они сделали остановку в женском доминиканском монастыре близ Норфлита. Анна была так утомлена, что едва сошла с коня. Все тело болело, движения были замедленными, глаза воспалились. Двое суток без сна и день в дороге дались ей тяжело. Но тем не менее, она отстояла с королем вечернюю службу, равнодушно исповедалась приходскому священнику, едва не задремав, пока тот отпускал ей грехи, и, отказавшись от ужина, поднялась в отведенную ей келью.

Здесь ей все же удалось взять себя в руки. Вызвав Бланш Уэд, Анна велела принести письменные принадлежности и пергамент. Откладывать письмо к отцу не было ни малейшей возможности. Слишком измученная, чтобы обдумывать каждое слово, Анна написала все как есть, за одним исключением – не стала упоминать имени Филипа Майсгрейва, прибавив, что подробности отец узнает при встрече. В приписке она сообщала, что по желанию короля сейчас находится на пути в Кентербери.

Перечитав и запечатав послание, она кликнула фрейлину.

– Бланш, кто тот рослый гвардеец, с которым ты сегодня кокетничала в дороге?

Бланш вспыхнула и смущенно отвела взгляд.

– О, не подумайте дурного, миледи! Он совершенно рыжий, весь в веснушках и совершенно мне не нравится.

Видя, что принцесса продолжает ждать ответа, она добавила:

– Его имя Джек Терсли, он джентри[47] из графства Суррей. Наши поместья находятся совсем рядом, и мы часто виделись с ним, когда были детьми. Но Терсли всегда были бедны, не чета нам, Уэдам.

– Как ты полагаешь, он честный малый? На него можно положиться?

Глаза Бланш сверкнули.

– Да, он честен, хотя и не блещет умом. Зато неудержимо храбр. И он многим обязан мне, ведь именно я помогла ему определиться в гвардию.

Анна кивнула.

– Тогда передай Джеку, что, если он хочет немедленно получить повышение по службе, пусть не теряя ни минуты скачет в Западный Йоркшир, в крепость Понтефракт, и передаст Делателю Королей это письмо.

И она протянула Бланш свернутый и перевязанный пергамент с печатью принцессы Уэльской на шнуре.

– Поспеши же, Бланш. Я полагаюсь на тебя.

Взяв письмо и скрыв его в складках платья, девушка торопливо вышла. Ей предстояло миновать длинный сводчатый переход, тянувшийся вдоль стены монастыря. Ее окружала благоговейная тишина. Подхватив юбки и пригнув голову, чтобы не задеть высоким энненом нависающие арочные своды, леди Бланш торопливо пробежала по галерее, пересекла двор и очутилась возле пустующего монастырского амбара, который настоятельница отвела для гвардейцев и лучников королевской свиты.

Переговорив с одним из охранников, она вызвала рыжего Джека Терсли. Тот вышел, сонно потягиваясь, но, увидев разрумянившуюся, с ямочками на щеках Бланш, сразу заулыбался.

– Клянусь спасением души! Бланки! Вот это подарок!

Он тут же схватил ее в объятия и попытался расцеловать, но девушка с силой оттолкнула его.

– Прочь, болван! Бог свидетель, я скоро раскаюсь, что была так добра с тобой.

– Что ты, Бланки! Да я для тебя хоть Священный Грааль отправлюсь добывать!

Тогда она притянула его к себе за отвороты и жарко зашептала:

– Мигом седлай коня, а я выведу тебя через калитку в саду. Повезешь послание принцессы. Она тебе за это кое-что обещала.

– Вот это да! А куда везти?

Бланш улыбнулась, и ее мелкие зубки блеснули в темноте.

– В Лондон. К герцогу Кларенсу.

Она вдруг чего-то испугалась и оглянулась. Но вокруг было по-прежнему тихо. Луна освещала шиферные крыши и крест на колокольне старинного монастыря.

– Скорее, Джек. И учти – это тайное поручение. Никто не должен о нем знать. Письмо отдашь только в руки его светлости. Помни – от того, как ты справишься с этим поручением, зависит твое будущее. И мое…

Поздней ночью, когда удар колокола позвал к полуночной мессе и череда монахинь проследовала в церковь, на дороге в Лондон прозвучал одинокий топот копыт. Полная луна осветила мчавшегося во весь опор всадника. Его каска блестела, кольчуга позвякивала в такт хода коня. Позади оставался притихший монастырь, где в беспокойных видениях метался слабый разумом король Англии и без снов почивала усталая Анна Невиль.

В Кентербери они прибыли через неделю, и то лишь потому, что погода начала портиться, изо дня в день гремели весенние грозы, и лорд Джекоб Лэтимер уговорил короля поторопиться. В город они вступили в послеобеденное время, стояло безветрие, солнце светило размытым молочным светом, но горизонт оставался темным. Все предвещало новую грозу.

Город, полный паломников, жужжал, как улей. Анна ехала в дормезе с дамами, а король возглавлял шествие, и люди, выстроившись шеренгами вдоль домов, громко приветствовали их и кланялись. Откинув тяжелые расшитые занавески, Анна обмахивалась платком и, заученно улыбаясь, кивала. Ее поражало праздное любопытство людей рядом с человеческим страданием, которое она наблюдала на улицах города. Здесь полно было бездельников, скуки ради отправившихся к святыне, и сюда же стекались толпы нищих, больных, калек, приковылявших со всех концов Англии и даже прибывших из-за моря в надежде на чудесное исцеление, которым так славилась гробница Святого Томаса.

Анне казалось, что весь город состоит из двухэтажных домов, большинство из которых были гостиницами или постоялыми дворами. Лишь порой между ними втискивалась кузница или шорная мастерская, и мальчишка-зазывала громко вопил, приглашая благочестивых путников подковать коня или мула, починить подпруги или обод тележного колеса. А затем – снова постоялые дворы да харчевни всех мастей: дешевые трактиры, похожие на мельничные сараи с навесами на деревянных столбах; каменные круглые башенки, сохранившиеся со времен, когда здесь всем заправляли римляне, с подземельями, куда вели крутые лестницы со щербатыми ступенями; оштукатуренные белые особняки с островерхими черепичными кровлями и нависающими над улицей застекленными галереями.

Лишь ближе к центру стали появляться лавки и мастерские с вывесками: изображения калача над булочной, чаши со змеей над аптекой, сапога у обувной лавки. Но Анна уже смотрела вверх, туда, где над крышами домов виднелись колокольни и своды церквей и монастырей, где все было перемешано: легкость и устремленность к небесам готических храмов – и величавая основательность и надежность романских построек, напоминающих скорее крепости.

Король Генрих тут же пожелал отправиться в собор, в этот древний храм, прозванный матерью английских церквей, где покоились останки знаменитого английского святого, убитого четверкой рыцарей из свиты короля Генриха II Плантагенета прямо в соборе, перед алтарем.

Храм был из светлого камня, с огромными окнами, с дивным западным фасадом, украшенным двумя высокими легкими башнями в так называемом английском перпендикулярном стиле. На паперть храма вели ступени, истертые бесчисленными подошвами благочестивых паломников. Король с принцессой прошли под аркой, миновав скопище клянчивших подаяние нищих, и оказались внутри. Им пришлось немного задержаться перед чашей со святой водой, а затем они вступили в заполненный людьми огромный неф[48]. Впереди у алтаря шла служба, и негромкое пение монахов звучало, как приглушенный шум далекого водопада. Пахло ладаном, потрескивали свечи и слышались монотонные, похожие на рокот океана, мольбы многочисленных молящихся.

Король и Анна опустились на колени и так продолжали двигаться вперед. Генрих стал читать молитвы жарким шепотом, вскидывая руки и переходя порой на крик. Анна молилась про себя, но сосредоточиться не могла. Ей ни разу в жизни не приходилось так вести себя в храме. Она ощущала множество устремленных на них взглядов и не могла поднять глаз. Церковь была полна до отказа, но король и Анна двигались по центральному проходу, который по обычаю оставался свободным и служил границей между мужчинами и женщинами. Под сводами словно вихрь пронесся – нахлынула и спала волна изумленного шепота. Их разглядывали с неутомимым любопытством – монарха в богатой бархатной мантии, который вскидывал очи горе и молился с таким неистовством, и юную принцессу Уэльскую с бледным нежным лицом, которая двигалась, умоляюще сложив руки, опустив глаза и твердо сжав рот.

Анна пыталась воскресить в памяти заученные слова молитвы. Она слышала дыхание и шарканье ног расступающейся и теснящейся толпы и послушно следовала за королем. Пол храма был из огромных, выщербленных временем плит, и вскоре у девушки заныли колени. Она обрадовалась, когда они наконец оказались у цели – у алтаря, а откуда-то сбоку возникла фигура кардинала-архиепископа Кентерберийского Томаса Буршье в нарядной пурпурной мантии. Это был невысокий полный человек лет пятидесяти, с коротко подрезанными и зачесанными на лоб седыми волосами и бледным, ничего не выражающим лицом.