Симона Вилар - Коронатор

– Иной раз и ложь во благо.

Время шло, и они снова тянулись друг к другу, сливаясь в порыве любви. Физическая близость наполняла их исступлением. Обнимая Филипа, Анна жаждала все новых ощущений, и он дарил ей их. Его сила, его ласки, его страсть давали ее телу почти невыносимую сладость. И все же, возвращаясь к реальности, Анна порой замечала напряженный, странный взгляд Филипа, направленный мимо нее.

– Что с тобой?

Он не отвечал, пряча лицо в ее волосах, отшучивался.

Эта ночь иссякла быстрее, чем им хотелось. Анна и не заметила, как поблек, посерел свет луны в окнах. Слов уже не было. Откуда-то долетел голос ночного сторожа:

– Господь дарует нам новый день! Четвертый час, и да будет ваше утро добрым!

Анна испуганно взглянула на Филипа. Приподнявшись на локте, он улыбнулся ей и сейчас же стремительно встал и начал одеваться. Анна сидела, прижав к груди край одеяла, ее волосы разметались по плечам.

– Филип! Скажи мне, ведь это не в последний раз? Скажи «да», иначе я не смогу более выносить свое одиночество.

Он вдруг кинулся к ней, порывисто обнял.

– Господи Боже мой, Анна! Ты теперь принцесса из дома Ланкастеров, а я воюю с Алой Розой, с твоим отцом. И я не могу поступить иначе. Король Эдуард – мой сюзерен и друг. Я служу ему, потому что я в него верю…

Он не договорил и опустил голову. Анной вдруг овладел страх. Вновь тень войны разлучала их. Девушка уперлась руками в грудь рыцаря и отстранилась.

– Фил, – почти беззвучно проговорила она. – Фил, что ты делал в доме герцога Кларенса?

Майсгрейв молчал.

– Ты оказался здесь, и я видела, как капеллан проводил тебя в покои Джорджа.

Он продолжал молчать, и Анна наконец осознала, что приезд Филипа в Лондон вовсе не случаен. В эти мгновения они чувствовали, как стремительно отдаляются друг от друга, и это было куда страшнее, чем если бы они не встретились совсем.

– Мне пора, – глухо сказал Филип. – Еще до восхода солнца я должен оказаться на корабле, отплывающем в Голландию.

Анна кивнула, не глядя на Филипа.

– Ты всегда был верен долгу. И, наверное, это правильно. Мой слабый ум не в силах всего этого постичь. Долг! Долг! Кругом все только и говорят об этом. Что-то со мной, видимо, не так, я не такая, как все… Ступай, Фил. Мы никогда не умели расставаться по-доброму.

Он хотел обнять ее, но она взглядом остановила его. Филип повернулся и направился к двери. Анна зажала ладонью рот, чтобы не закричать.

Внезапно Филип вернулся.

– Нет, не могу… Я слишком люблю тебя, Анна. И пусть это будет предательством, но одно я знаю так же верно, как то, что живу, – мое чувство к тебе сильнее долга. Год назад я отступил от него, не выдав тебя герцогу Глостеру. И вот…

Горло его сжал спазм, но он все же выговорил:

– У Эдуарда все готово к высадке, и в ближайшие дни он вернется в Англию. Твой отец должен знать, что герцог Кларенс изменник. Он в заговоре с моим королем, и я везу от него письмо Эдуарду…

Потрясенная услышанным, Анна молчала и он продолжал чуть слышно:

– Я предаю своего сюзерена, но делаю это только ради тебя. Ты любишь отца, и я не хочу его гибели.

– Пресвятая Богородица! – выдохнула Анна в испуге. – Но Джордж!.. Отец так верит ему!

– Он предатель, – глухо повторил рыцарь. – Однажды он предал своего брата, теперь предает тестя.

Анна о чем-то размышляла, как будто даже позабыв о Майсгрейве. Потом торопливо накинула рубаху, спрыгнула с ложа и начала быстро одеваться.

– Отец сейчас в замке Понтефракт. Я напишу ему. Ведь он доверил Кларенсу охрану огромного участка побережья! Иуда! Фил, ты не дал им бесчестно и подло разделаться с Делателем Королей, ты спас его, а значит, и меня. Подумай, что будет со мной, если победят Йорки!

Она путалась в кружевах, торопливо застегивая жемчужные запонки на запястьях и вдруг увидела, что Филип уже стоит у двери. Откинув волну волос от лица, Анна посмотрела на него.

Майсгрейв уходил. Они смотрели друг на друга через всю комнату и чувствовали, как между ними разверзается пропасть. Они любили, но волею судеб оказались в разных лагерях. Война Алой и Белой Розы отдаляла их друг от друга. Оба они понимали, что впереди их ждут страшные, непредсказуемые события, и одному Богу известно, как сложатся их судьбы. В стране была готова вспыхнуть новая гражданская война, и уже появились предвестники жестокой междоусобицы: измены, тайные сговоры, подкупы и предательство. Анне и Филипу предстояло стать врагами, им предстояло расстаться без надежды на будущее.

– Ступай, Филип. Ты можешь опоздать на корабль.

Рыцарь кивнул, Он уже взялся за дверное кольцо, но вдруг повернулся, стремительно пересек комнату.

Они целовались, как безумные, точно в лихорадке, в бреду, словно пытались найти друг в друге силы для того, что им еще придется пережить.

– Иди, – выдохнула Анна между поцелуями. – Иди, иначе я…

Он резко отстранил ее и вышел, сильно хлопнув дверью. Анна услышала удаляющиеся шаги и сейчас же бросилась к окну. В слепой надежде еще хоть на миг видеть Филипа, она распахнула створки.

Рыцаря на причале не было. Он отправился через город.

На какое-то время Анна замерла у окна, затем вернулась к столу и, взяв оставленную Майсгрейвом ладанку с реликвией, поднесла ее к губам и опустилась на колени. Так, за молитвой, ее и застал перезвон колоколов, созывающих к ранней мессе.

Анна поднялась. Следовало поторопиться, чтобы еще до света добраться в Вестминстер. Вглядываясь в едва сереющий сумрак, она тихо улыбнулась:

– У нас есть любовь, Фил. А это – несокрушимая сила!

В Вестминстер Анна проникла через калитку для слуг. Несмотря на ранний час, здесь уже было шумно, гремели котлы и кастрюли на кухне, сменялась стража, толстая помощница домоправителя за что-то отчитывала сонного пажа.

Оставив во дворе Соломона, принцесса проскользнула в покои и, миновав застывших, словно изваяния, стражей в туниках с гербами Ланкастеров, двинулась через анфиладу огромных, еще полутемных залов. Где-то осторожно скрипнула дверь. Анна остановилась, прислушиваясь, но все было тихо. Потом совсем неподалеку от нее мелькнул слабый огонек свечи, послышался звук поцелуя и прозвучал нежный шепоток:

– Я тебя люблю… Приходи, я буду ждать.

Анна улыбнулась. Несмотря на усталость и потрясение от известия о Кларенсе, у нее было легко на сердце. Душой и телом она была удивительно спокойна.

Миновав узкий сводчатый переход со статуями святых в нишах, принцесса вошла в свою молельню, сбросила плащ и, взяв с пюпитра молитвенник, направилась в свои покои. Теперь она была дома, и никто ничего не мог заподозрить, если не обращать внимания на ее припухшие губы и сияющие глаза.

Важная статс-дама Грэйс Блаун как раз поправляла перед зеркалом вуаль на своем громадном головном уборе, когда в отражении позади себя заметила принцессу.

– Ваше высочество! Святые угодники, в такой час?..

Она так растерялась, что присела в реверансе, глядя в зеркало, спиной к принцессе.

– Разве вы не получили известия, что я осталась в Савое? А там заведено вставать к ранней мессе.

Анна поспешила пройти в свои апартаменты.

Как сумрачно и мертво было в ее опочивальне! В полумраке мерцала позолота на вздыбленных грифонах у полога кровати, из темной пасти камина веяло холодом остывшей золы. Анна вдруг почувствовала, как ее клонит в сон и встряхнула головой. Нет, нет, сначала необходимо написать отцу.

Она взяла в руки перо и задумалась. Филип из любви к ней поведал об измене герцога Кларенса, но не может же она сказать отцу, от кого получила столь важные сведения! Подобное обвинение настолько серьезно, что невозможно отделаться ссылкой на слухи. Что же придумать? Ей хотелось найти объяснение, которое и убедило бы Уорвика, и не вызвало бы у него подозрений. Но как это сделать? Мысли Анны путались. И эта усталость, желание поспать… Тишина покоя убаюкивала, навевала сон. Прошедшие день и ночь забрали у нее все силы. Она устало склонила голову на руки, но уже через мгновение выпрямилась, поймав себя на том, что погружается в дремоту. Итак, написать отцу следует нечто двусмысленное, что могло бы заинтриговать и встревожить Уорвика, заставить его задуматься. Но что?

Она провела кончиком пера по лицу, открыла изящную, выполненную в форме часовни крышку чеканной чернильницы и, обмакнув перо, вывела на листе надушенной мускатом бумаги: «Наnnibal ad portas!»[35]

Отец поймет, что это сигнал опасности. Но разве он и сам не знает, что Эдуард готовится к вторжению? И если отец не спешит в Лондон, а разъезжает по крепостям и гарнизонам, значит, он обо всем знает не хуже ее. Нет, ей следует предупредить его совсем о другом – о Кларенсе.

Анна придвинула новый лист пергамента и написала: «Lupus pilum mulat, non mentem»[36].

Однако разве для Уорвика не очевидно, что любой из его окружения может оказаться предателем? Нет, необходимо точное указание. И, взяв третий лист, Анна вывела: «Тu quoque, Brute!»[37]

Брута считали сыном Цезаря, Уорвик также часто называл Кларенса сыном, и существует ли более яркий символ предательства, чем этот взлелеянный и возвеличенный Цезарем республиканец, примкнувший к заговорщикам? Пожалуй, эта фраза гораздо удачнее, но поймет ли Уорвик, отчего его дочь выдвигает такое обвинение против мужа сестры?

Анна зевнула и откинулась в кресле. Нет, видимо, придется изложить все, как есть. Но такое послание можно доверить только надежному человеку, а такого в своем окружении она не могла припомнить. Большинство ее приближенных прежде служили супруге Эдуарда Йорка и наверняка так же преданно клялись ей в верности, как и нынешней принцессе Уэльской… Но кого этим теперь удивишь!

Анна поднялась и побрела к ложу. Все равно она сейчас не в состоянии сосредоточиться. Она подумает обо всем потом… Потом, когда поспит хоть пару часов…