Сердце бешено колотилось у нее в груди, пока она ожидала его ответа.

— Поднявший руку на короля схвачен, — сказал он.

— А что с лордом Этельстаном? — спросила она. — Он не пострадал?

Хьюберт поднял бровь, и Эмма тут же поняла свою ошибку. Первым делом ей следовало бы спросить о короле.

— Мне показалось, что этелинг был ранен, — сказала она натянуто.

Тонкие, почти бесцветные губы дворецкого искривила пренебрежительная усмешка.

— Рана незначительна, миледи, и ему уже оказана помощь. Король, уверяю вас, невредим. Он велит вам никому не рассказывать о случившемся. Также он велит вам присоединиться к нему на пиру в большом зале сразу же, как только сможете.

Она удивленно на него уставилась, спрашивая себя, не ослышалась ли она.

— Король собирается сохранить это в тайне? Как?

Это же невозможно, на площади были сотни людей. Он пожал плечами.

— В действительности видели то, что произошло, лишь немногие, и меры для того, чтобы они держали языки за зубами, приняты. Те, кому надо об этом знать, разумеется, будут оповещены по велению короля. Он рассчитывает на ваше благоразумие.

Резко поклонившись, он покинул Эмму. Все еще дрожа, она снова принялась расхаживать по комнате, пытаясь понять намерение короля замолчать происшествие. Было ли дело лишь в том, что он не желал, чтобы подданные сочли его жертвой, а следовательно, бессильным? Или у него на уме было что-то иное? Она была по-прежнему далека от понимания причины и тогда, когда в ее комнату быстро проскользнула Уаймарк.

— Почему у дверей стража? — спросила она.

Вид у нее не был напуганным, а только лишь смущенным. Так что Хьюберт, возможно, был прав: то, что произошло на площади перед собором, не стало достоянием общественности.

— Не имеет значения, — ответила Эмма, намереваясь охладить любопытство Уаймарк. — Все в порядке.

На нее внимательно взглянули карие глаза Уаймарк, затем она покачала головой.

— Может, все и в порядке, миледи, но вы бледны как привидение. И вы дрожите как осиновый лист. Если не хотите сказать мне, что случилось, позвольте принести вам вина.

Неожиданно почувствовав невероятную слабость во ногах, Эмма повалилась на стул. Она с благодарностью взяла вино, хотя с трудом удерживала чашу в трясущихся руках. Как же ей хотелось вырваться отсюда, скакать на Энжи по берегу реки до самого берега моря, но король приказал ей быть на пиру, и она должна повиноваться. Будет ли там Этельстан? Она очень этого желала. Хьюберт представил его рану незначительной, но Хьюберт скажет все, что ему прикажет король, и поэтому она беспокоилась об Этельстане, несмотря на уверения дворецкого.

В ее голове зазвучал голос матери, всплыв из темных глубин сознания: «Никому никогда не позволяй видеть своей страх». Она взглянула на свои трясущиеся руки и глубоко вдохнула, стараясь вернуть утраченное спокойствие. Она волновалась не только об Этельстане. Те слова, которые кричал нападавший, все еще эхом звучали у нее в ушах. Немногие в толпе их слышали, еще меньше могли их понять, поскольку язык, на котором их произнесли, был датским.

«Смерть королю! Смерть совету!» Эти слова он выкрикивал снова и снова. Она их слышала еще и тогда, когда ее заталкивали в дворцовые ворота. Но ее пугали не слова сами по себе. Ее страшило то, что, вероятно, сделает Этельред, не владеющий датским, когда узнает их значение.

Праздничный пир Этельред возглавлял, как, наверное, сам думал, с похвальным достоинством. Его сыновья и гвардейцы быстро справились со злодеем, покусившимся на его жизнь, а тех зевак из толпы, которые оказались достаточно близко, чтобы видеть нападение, заставили молчать при помощи серебра и угроз. Король не хотел, чтобы его враги узнали, как близки они были к его устранению.

Но они тем не менее были слишком близки.

Ел он мало, так как перед ним все еще стоял призрак собственной смерти, угрожая разверстой бездной небытия. Когда уже не было сил выносить напряжение, он поднялся и, призвав гостей продолжать веселиться, вышел из зала, сославшись на усталость. Он распорядился, чтобы принесли факелы и свечи, поскольку не желал, чтобы в эту ночь по углам таились тени, и удалился в свою спальню.

Оставшись в одиночестве, король принялся расхаживать взад-вперед, и каким бы ярким ни был свет, он не в состоянии был стереть из его памяти блеск занесенного для удара ножа. Он не сомневался в том, что это было возмездие, расплата за убийство короля.

Двадцать четыре года назад он видел точно такое же лезвие, блеснувшее в поднятой руке, вспышку света во тьме. Никто не вмешался в ту ночь, ни один защитник не встал перед королем, спасая его жизнь. Он в ужасе наблюдал из темноты на верхней площадке лестницы, и крик замер у него на устах, когда Эдвард отразил первый удар. Но за ним последовало так много других. Слишком много. Эдварда зарезали люди, которым он доверял.

Он остановился перед крестом, на котором висел распятый Христос.

Сегодняшнее нападение — кара, ниспосланная ему Господом за совершенное в замке Корф убийство. Оружие, принесшее погибель его брату, лежало не в его руке, но он ничего не сделал, чтобы предотвратить ее. Он видел приближающихся всадников, видел отблески лунного света на их мечах, и он так и не смог крикнуть Эдварду, что надвигается опасность. Он только стоял там с открытым в немом крике ртом.

А когда все закончилось, ему отдали корону Эдварда.

Но сегодня его сын, так похожий на убитого короля, увидел опасность и пришел на помощь королю. Этельстан мог бы взойти на трон уже сегодня, если бы хоть немного помешкал. Но он не промедлил. Он вмешался в акт Божьего возмездия. Однако Этельред знал, что Всевышний не отступится.

Этельред повалился на колени перед распятием и, закрыв глаза и склонив голову, стал беззвучно молить о помиловании. Он заплатил воздаяние. Он учредил культ почитания своего брата как святого мученика. Он выстроил раку для святых мощей Эдварда, основал монастыри в его честь. Что еще он мог сделать, чего не сделал до сих пор?

Однако даже во время молитвы его не отпускал леденящий страх.

— Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что…

Но псалом замер у него на устах, и неодолимая сила, словно невидимая рука, взяла его за подбородок, вынудила поднять голову и глядеть на эту привычную фигуру, страдающую на кресте. К своему ужасу он увидел, что лицо, взиравшее на него, было лицом Эдварда. Кровь Эдварда хлестала из десятка разверстых ран, и глаза Эдварда испепеляли его безмолвным обвинением.

Этельред хотел отвести глаза в сторону, освободиться от захватившей его безжалостной силы, но этот непреклонный взгляд держал его, как в капкане. Взор его помутился от слез, а грудь пронзила жгучая боль. В нос королю ударила вонь горящей плоти, и он громко завыл от ужаса, так как знал, что это запах приуготовленного ему наказания и что смерть, и даже больше чем смерть, ожидает его.

Эльгива шла по галерее, ведущей в королевскую спальню, и, услышав жуткий вопль Этельреда, ускорила шаг. Ее не смогло обмануть его уверение, будто он устал и хочет отдохнуть. Она не сомневалась: случилось что-то неладное. Она уловила признаки беды в тревожных взглядах, которыми обменивались король с сыном, прочла их в напряженном лице Эммы.

Также ходили неопределенные слухи, шептались о том, что произошел какой-то несчастный случай на площади перед собором. Твердо решив докопаться до самой сути этой тайны, она выскользнула из-за праздничного стола вскоре после того, как ушел король. Если дело было связано с изменой, ее отец захочет узнать об этом.

Приближаясь к королевской спальне, она с облегчением увидела, что на посту перед дверью стоят хорошо ее знавшие стражники, которых она сможет уговорить пустить ее внутрь. В это мгновение вновь раздался крик Этельреда. Объятый страхом стражник уставился на дверь, но не сдвинулся с места.

— Ты что, не слышал, дурак? — строго спросила Эльгива. — Король зовет на помощь, иди в спальню!

Преодолев нерешительность, гвардеец сильно постучал в дверь.

— Милорд?

Ответа не последовало, и он снова постучал и позвал. Но Эльгива, протиснувшись мимо него, распахнула дверь. Раскинув руки в стороны, спиной к ним на каменном полу на коленях стоял Этельред, являя собой подобие распятия на стене. Он, казалось, не заметил, что они вошли, продолжая смотреть на крест, словно завороженный.

Стражник переминался с ноги на ногу с таким видом, будто готов был провалиться сквозь землю. Приложив палец к губам, Эльгива жестом приказала ему выйти из комнаты. Оставшись с Этельредом наедине, она хмуро оглядела коленопреклоненного короля. Что бы с ним сегодня ни случилось, это, должно быть, напугало его до глубины души, раз заставило встать на колени. Она предпочла бы какое угодно его поведение, только не такое. Ей были более привычны мужчины, напивающиеся до бесчувствия; ее отец так часто и поступал перед лицом неприятностей, так что ей приходилось поддерживать неустойчивое мужское тело. Но она совсем не была уверена в том, что совладает с неустойчивой душой.

Беззвучно проклиная бесхарактерных мужчин, она опустилась на колени рядом с королем и, не зная, что делать дальше, раскинула руки в стороны. Ей было неведомо, какую молитву возносит небесам Этельред, но ее собственная была искренней просьбой, чтобы ей не пришлось стоять на коленях слишком долго. Немного погодя она взглянула Этельреду в лицо и с легким омерзением увидела, что оно блестит от слез. Смущенная таким проявлением недостойной мужчины слабости, она легонько похлопала его по спине так, как она поступила бы с расплакавшимся ребенком.

— Милорд, — зашептала она, пока еще не зная, что говорить дальше, — вы не должны отчаиваться.

В поисках слов утешения она судорожно выхватила их из сегодняшней бесконечно длинной проповеди епископа.