* * *

Прошло несколько месяцев, но страсть Генриха к Екатерине не иссякала.

Томас страдал от этого не меньше ее.

День за днем он испытывал одни и те же мучения. По мере того, как увеличивалась любовь короля к Екатерине, казалось, росла и его привязанность к Томасу. Томас весь день был его незаменимым спутником. Король не позволял ему отлучиться даже ненадолго. Таким образом, несчастный был свидетелем беспрерывных заверений в любви, которыми король осыпал Екатерину, и каждое из них было для него подобно удару кинжалом, рана от которого никогда не заживала. Екатерина с каждым днем становилась все прекраснее, Томас все несчастнее. Генрих был слеп, как все влюбленные, и часто делился с ним самыми интимными подробностями.

Екатерина уже оправилась от наивной радости, что ей приходится носить корону, и все называют ее «ваше величество», и ее мечтательный взгляд все чаще и чаще останавливался на юноше. Ибо ее ночи с королем превратились в сплошной кошмар.

* * *

Сады Хэмптон Корт круто обрывались у отлогих берегов Темзы. На огромной плоскости газона были разбиты в беспорядке цветочные клумбы и стояли группы деревьев. Всякий раз, когда государственные дела заставляли ее мужа отлучиться, Екатерина предавалась здесь меланхолии во время долгих прогулок и наслаждалась одиночеством. Ни одна из ее дам не смела со-провождать ее в такие минуты. То были редкие мгновения, когда Екатерина вновь обретала душевный покой.

Вот уже год, как она была королевой Англии. Летом дворец погружался в море роз, небо было голубым, как бархат, но Екатерина не замечала всех этих чудес. Тяжелое сердце и тоска по настоящей любви сделали ее глухой к пению птиц и слепой перед чудом природы.

От Томаса не ускользнули эти прогулки. Месяцами он выискивал возможность побыть с Екатериной наедине. Что он хотел ей сказать? Несчастный влюбленный сам не мог ответить себе на этот вопрос, к тому же он был слишком поглощен мыслью о том, как бы улучить момент и застать ее одну. Он вынашивал свой план с хитростью змеи. Однажды, задолго до времени прогулки, юноша спрятался в кустарнике в саду. Наконец, он увидел ее: она шла усталыми шагами, склонив голову и не обращая внимания на то, что шлейф волочится за ней по пыльной земле.

Когда Томас вышел из своего убежища, Екатерина остановилась как вкопанная и закрыла рукой рот, чтобы не закричать от изумления. Долго и безмолвно стояли они, глядя друг на друга, как будто боялись нарушить словом очарование этой встречи.

Наконец, Томас шагнул к ней и протянул дрожащую руку. Она не смогла устоять. С криком бросилась она к нему и, плача, приникла к его груди. Они не могли бороться со своей любовью.

Но они были слишком честны, чтобы предаваться украдкой опасным любовным играм. Они открылись друг другу в непреодолимой страсти, но эта страсть должна была оставаться чистой. Беглый взгляд в толпе, тайное рукопожатие, иногда краткая записка – они хотели ограничиться этими скромными радостями. Катарина нашла слова, чтобы успокоить Томаса и призвать к терпению.

– Король не так молод, Том… а мы еще очень молоды. Когда-нибудь мы сможем открыто соединиться, и тогда это не будет грехом, нас не будут мучить угрызения совести.

Благодаря этому обещанию чудесного будущего, Томас находил в себе силы ждать. Он обуздывал свою страсть и упражнялся в смирении.

К сожалению, при дворе была семья, которая не обладала ни смирением, ни скромностью: это были Сеймуры, братья покойной королевы Джейн. То, что с браком Катарины власть перешла к Говардам, было для них оскорблением, смириться с этим они не могли. Эдвард и Томас Сеймуры решили перейти в наступление. Они разыскали архиепископа Кранмера.

– Король видит все глазами своей жены, – сказал старший брат. – Норфолк и его близкие заважничали и выказывают всем свое пренебрежение. Это должно прекратиться.

Острый взгляд Кранмера скользнул от Эдварда к Томасу Сеймуру и вновь вернулся к Эдварду. Он спокойно промолвил:

– Как это может произойти? Король очень любит королеву и практически все время находится с ней.

– Он постоянно находился и с Анной Болейн, – ответил Эдвард, – однако было нетрудно доказать, что его обманывают.

– У Анны Болейн был любовник, она и после свадьбы осталась такой же беззаботной.

Томас Сеймур пожал широкими плечами. Он никак не мог простить Екатерине, что в свое время она отвергла его настойчивые домогательства.

– Кто вам сказал, что у Екатерины нет любовника? Вы уверены, что во время свадьбы она была еще девственницей? Я припоминаю, что когда ей было шестнадцать, многие поговаривали о музыканте ее дяди по имени Манокс. Называли также имя Франсуа Дерама… я уж не говорю о Томасе Кульпепере.

Кранмер опустил веки, так что его глаза превратились в узенькие щелочки.

– С этим еще нельзя идти к влюбленному королю. Чтобы добраться до королевы, нужны доказательства.

– Они будут найдены.

– Тогда и принесите их мне, а я уж позабочусь о том, чтобы король принял их к сведению.

Это было очень неблагоразумно, но Томас Кульпепер не мог решиться уничтожить письма, которые получал от Екатерины. То были невинные записки, но симпатия к нему молодой женщины сквозила в каждой строке.

Он хранил их в ларце, спрятанном под кроватью. Знал об этой тайне только слуга, приходившийся ему молочным братом. Томас считал, что на него можно положиться, но не знал того, что юноша превыше всего на свете любил золото. Вскоре Томас заметил, что одно из писем Екатерины исчезло.

Эдвард Сеймур хлопнул своей тяжелой ладонью по бумагам, которые он положил перед Кранмером.

– Здесь то, о чем вы меня просили.

Все, что нужно, дабы просветить короля. Вот письмо королевы к своему любовнику, вот признания ее прежних друзей, Манокса и Дерама, которых мы разыскали. Оба признают, что состояли с Екатериной Говард в ее девические годы в предосудительной связи. Король женился на распутной девке.

Кранмер взял бумаги и захохотал.

– Добровольные признания, каково?! Эти господа из чистой любви к истине…

Сеймур сказал злобно:

– С ними побеседовал один из моих самых умелых слуг, и после этого они стали вести себя очень благоразумно.

Кранмер задумчиво взглянул на маленькую стопку бумаг. Конечно, жаль потерять маленькую обаятельную Екатерину, онаеще слишком молода для того, чтобы умирать. Но почему она и ее родственники должны перечеркивать его политические планы?

– Король в Хэмптон Корт на охоте, – сказал он после краткого молчания. – Я лично отправлюсь туда сегодня вечером.

Грубые пальцы Генриха держали смертоносные бумаги столь осторожно и брезгливо, как будто он мог обжечься. Вот уже три дня он перечитывал их, но смысл был ему не совсем ясен.

– Это невозможно, – повторял он. – Невозможно… Кэти?.. Моя Кэти…

– Она была недостойна вас, сир, – сдержанно прошептал Кранмер. – И она даже не пожелала встать на путь исправления после свадьбы.

Но Генрих не слушал его. Опять и опять перед его глазами вставала та же самая картина: Том и Кэти, Кэти и Том, слитые воедино в страстном объятии. Оба так молоды и так прекрасны. Как он, Генрих, мог быть настолько безумен, чтобы поверить нежностям восемнадцатилетнего ребенка? Неужели он был слеп? Как они должны были смеяться над ним! Они сделали из него шута!

Паж поднял портьеру на двери и поклонился.

– Ваше величество, королева желает поговорить с королем. Генрих вскочил. Его красное лицо сделалось лиловым.

– Пусть она останется снаружи! – крикнул он захлебывающимся голосом и растерянно посмотрел на Кранмера.

– Если я хочу добиться ясности, Кранмер, то я не могу принять ее сейчас. Я… я слишком люблю ее. Вы, конечно, понимаете?

Архиепископ Кентерберийский кивнул. Усталым движением руки король дал ему понять, что хочет побыть один.

Князь церкви молча направился к выходу. Ему показалось, что он увидел в глазах короля слезы. Неужели король так страдает? Кранмер поймал себя на опасном искушении вернуться, взять смертоносные бумаги и бросить их в огонь. Но то был лишь краткий миг сомнений. Пожав плечами, архиепископ удалился. Чувствительность и политика не ладят друг с другом.

Закрыв за собой дверь, архиепископ не мог услышать, как король, положив голову на скрещенные руки, зарыдал.

Много раз озадаченная королева подходила к двери Генриха, чтобы поговорить с королем. Том в записке сообщил ей, что одно письмо исчезло. Постоянно преследовавшая их опасность приобрела отчетливые черты. Но скрещенные пики стражников не позволяли ей пройти к королю. Нет, король не может принять королеву. Приказ…

Когда королева поняла бесполезность усилий, она вернулась в свои покои и, не раздеваясь, устало повалилась на постель. Так прошла ночь.

Когда наступил день, она собралась с силами, чтобы в последний раз попытаться переговорить с Генрихом. Но подойдя к дверям, обнаружила, что там выставлена стража. Она стала пленницей.

К полудню она узнала, что Томас Кульпепер обвинен в оскорблении его величества, в измене королю и увезен на допрос в Тауэр.

Солнце клонилось к закату, и по Темзе беззвучно скользила барка. Плотно закутавшись в покрывало, Катарина сидела между двумя своими дамами в задней части корабля и смотрела на проплывающий берег. Она ни на что больше не надеялась, знала, что все скоро кончится и с судьбой не поспоришь. Показался мрачный силуэт Тауэра и отбросил темную тень на реку. Барка скользнула в эту тень и подплыла к Воротам Измены.

Когда Катарина ступила на сушу и заметила, что к ней приближается комендант крепости, она нашла в себе силы и мужество улыбнуться ему.

– Передайте королю, – промолвила она, – что я невиновна, но принимаю любую участь, которую он мне уготовит.

Кингстон поклонился.

– Я передам ваши слова королю, мадам.

Медленно восходила процессия узников на башню, где одна камера предназначалась королеве. Здесь шесть лет назад ожидала своего последнего часа Анна Болейн. Екатерина содрогнулась, перешагнув порог камеры.