Спокойно он взял Мари за руку, подвел ее к креслу и опустился, как прежде, у ее ног.

– Мария, – тихо сказал он, – вы должны сказать мне правду. Я всегда был вашим другом…

– Да, – прервала его молодая женщина, с горечью подчеркивая последнее слово. – Моим другом и никем более…

– Вы ставите мне это в упрек? Но мы не можем поступить иначе: вы были королевой, король умер… Но вы знали Мари, как я вас любил… и люблю до сих пор. Мое сердце разрывается и я схожу с ума от ревности, когда вижу вас в таком состоянии. Имею я право узнать, кто был столь близок с вами?

– Что? Конечно, король. Кто же еще?

– Это вы можете говорить кому угодно, но не мне. Я хочу знать правду. Я умоляю вас, скажите мне правду, какой бы она ни была. Неужели вы не видите, как меня мучаете?

Мари пристально посмотрела на него. Он, казалось, действительно был очень возбужден, и она чувствовала тепло его сердца, когда видела боль на его лице. Франсуа любил ее, он сам признался в этом, быть может, еще не все потеряно… Разве Людовик XII не отверг несчастную, безобразную, но благочестивую Жанну Французскую ради прекрасной Анны де Бретань?

– Франсуа, – прошептала она и нагнула к нему свое прелестное личико. – Мой дорогой Франсуа, позвольте мне остаться у вас. Не отсылайте меня назад в Англию.

– В данный момент речь идет не об этом, – вспылил он. – Я заклинаю вас, не отклоняйтесь от темы. Если вы когда-нибудь испытывали хоть раз какие-нибудь чувства ко мне, Мари… скажите мне, кто… скажите мне…

Он выглядел столь несчастным, что молодая женщина не смогла устоять. Она засмеялась… весело, радостно, задорно.

– Никто! Клянусь моей честью, что подпускала к себе только своего мужа. Я не жду никакого ребенка… довольны?

– А круги под глазами?.. А тело?..

– Чуть-чуть грима… пара платков на нужном месте. Вы представить себе не можете, как меня позабавили лица моих дам. Они были вне себя! Господи, как это было весело!

Франсуа сперва лишился дара речи, но затем поддался заразительному хохоту Мари. Когда он успокоился, взял молодую женщину за обе руки и повернул ее так, чтобы она смотрела ему прямо в глаза.

– Что за детство, – смеялся он. – Что означает эта комедия, Мари?

Она внезапно сделалась серьезна и ее лицо омрачилось.

– Я сама не знаю. Сперва я хотела заставить вас приехать сюда… затем я хотела продлить, по возможности, мое пребывание во Франции. Франсуа, я так грущу при мысли, что мне придется покидать вашу страну, которую я полюбила.

Он тоже сделался серьезен, взял ее лицо обеими руками. Но он не нашел слов утешения.

– Так должно быть, Мари. Никто не сожалеет об этом больше меня. Когда вы уедете, я буду скорбеть, ибо вы возьмете солнечное сияние и радость моего сердца с собой. Но вы принцесса, дочь и сестра королей, и я тоже король. Оба мы должны поступать так, как от нас того требует титул, а от всего остального мы должны отречься. Я не имею больше права думать только о своем сердце. Игра окончена. Я люблю эту прекрасную Францию и буду жить для нее. Я будут приумножать ее славу и ее богатство… но мы должны расстаться.

По щекам Марии катились слезы.

– Что станет со мной? При этом тоскливом дворе моей золовки Катарины я просто умру со скуки.

Король усмехнулся.

– Что вынуждает вас поехать туда опять? Меня недавно навестил ваш лучший друг Суффолк. Он просил меня добиться от вашего брата, моего двоюродного брата Генри, согласия на ваш брак. Он утверждает, что давно любит вас.

На этот раз густо покраснела Мари и рассмеялась. Во всей этой суете она совершенно забыла о Чарли. Но теперь он всплыл в нужный момент… титул герцогини Суффолк был не так уж плох, и, наконец, Чарли очень любил ее.

– Что же ответил мой брат?

– Что он с охотой согласится на ваш брак. Мне действительно это кажется лучшим решением. Что вы сами об этом думаете, Мари?

Бывшая королева отошла на три шага назад и склонилась перед ним в учтивом, церемонном поклоне.

– Я – покорная слуга вашего величества, – сказала она, улыбаясь.

31 марта 1515 года Мария Английская и Чарльз Брендон, герцог Суффолкский, в присутствии короля и всего двора были обвенчаны в Клюни. В то время, как молодая пара отправилась в Англию, Франсуа поехал в совершенно противоположном направлении в Реймс, где подготавливался обряд его посвящения, и ему еще предстояла всемирная слава, которую он снискал в битве при Мелегано. Им не суждено было никогда увидеться вновь.

Мари не обрела желаемого счастья в Суффолке. Она часто вздыхала, вспоминая о навеки прошедших днях во Франции…

ОБЕЗГЛАВЛЕННАЯ КОРОЛЕВА

ЕКАТЕРИНА ГОВАРД, ЖЕНА ГЕНРИХА VIII

Лондон, февраль 1540 года. Вот уже восемь дней, как маленькие, узкие и грязные улочки города с остроконечными деревянными домами погружены в желтоватый туман. Глаз видит только то, что расположено на расстоянии трех метров. Город, в котором вся жизнь остановилась, казалось, давился холодной, влажной ватой. Бесчисленные корабли на Темзе замерли у пристани. Повсюду холод, безмолвие, ночь.

Лишь в роскошном дворце кардинала Винчестера еще теплилась жизнь. В тот вечер князь церкви принимал короля, королеву и весь двор. На огромный стол, который в форме подковы тянулся через весь зал, беспрерывно приносились различные блюда: глыбы паштета величиной с человека, дичь различных видов, павлины и лебеди, фазаны и цапля в полном оперении, с позолоченными клювами и лапками, полукровяные четверти быка, которые с трудом тащили четверо мужчин на золотом подносе. Вино и пиво текло рекой. На трибуне бушевал оркестр из десяти музыкантов, в свободном пространстве между столами выбивались из сил танцоры, жонглеры, певцы и акробаты, стараясь развлечь короля, чье важное красное лицо красовалось в середине почетного стола.

И совершенно напрасно, ибо было очевидно, что у Генриха VIII в этот вечер не было никакого желания развлекаться. Он очень мало ел: всего несколько ломтиков паштета, три-четыре форели, молоденького индюка и бычье ребро. Теперь он сидел в своем кресле в косо надвинутом берете, положив локти на стол, и в дурном расположении духа смотрел на актеров. Время от времени его грудь поднималась, как воздуходувные мехи, и издавала вздох; тогда гости встревоженно переглядывались друг с другом. Видимо, королю было скучно…

…Так же очевидно он избегал смотреть на сидящую рядом с ним королеву. Министр Кромвель, который располагался неподалеку от них, чуял опасность. Этот брак с Анной Клевской, который был заключен лишь месяц назад, принимал все более угрожающие формы, а поскольку он был устроен Кромвелем, министр чувствовал себя не совсем в своей тарелке.

Генрих VIII на основании нарисованного Гольбейном портрета настаивал на том, чтобы просить руки немецкой принцессы. На картине она была не то, чтобы очень красива, но весьма миловидна. Когда же помолвленные встретились друг с другом в Рочестере, король чуть было не задохнулся от гнева: Анна выглядела далеко не такой хорошенькой, как на портрете. Понадобилось напомнить о государственных мотивах, обратить внимание на появившейся на горизонте грозный силуэт его родственника, Карла V, чтобы заставить Генриха VIII исполнить взятые на себя обязательства. Но с того дня его своенравие и капризы сделались невыносимыми.

Когда Кромвель посмотрел на королеву, возвышающуюся на троне рядом со своим супругом, он вынужден был признать, что король во многом был прав: она была высока, сильна, у нее была чересчур широкая кость; эта женщина больше походила на ландскнехта, чем на придворную даму. Кроме того, у нее были невыразительные глаза, бесцветное лицо, весьма заметный нос и повсюду были рассыпаны оспинки. В своем дорогом платье из красного бархата, которое было усеяно драгоценностями, она выглядела неуклюже и без всякого намека на грацию. И в довершение всего прочего, она не говорила ни слова по-английски. Генрих в гневе не сказал ей, что знает немецкий, поэтому они беседовали на своеобразном языке глухонемых.

Сказать по правде, король тоже не был красавцем. Этот немолодой супруг, которому скоро должно было исполниться пятьдесят, выглядел как гора из пурпура и золота. Он был большим и толстым, живот его вываливался из тесного камзола. Его ноги (на одной из них у него была незаживающая язва), казалось, вот-вот разорвут обтягивающие шелковые штаны. У него было красное, мясистое лицо с глубоко посаженными глазами, голубовато-зеленый блеск которых выдавал его непостоянство и изменчивость. Короткая бородка и подстриженные волосы были огненно-рыжими, и в них уже появлялась седина. Но он был королем, и никто не имел право критиковать его. Он любил нежных, черноволосых, нимфообразных девушек со светлой кожей и живым темпераментом и не любил тех, кто не отвечал его вкусу.

Три предыдущих брака не удались: Генрих отверг Екатерину Арагонскую ради Анны Болейн, которую затем приказал обезглавить, чтобы жениться на Джейн Семур, которая через несколько месяцев умерла от родов. Вздыхая, Кромвель спрашивал себя, чем окончится теперешний брак. Изгнанием или казнью? Во всяком случае, его положению не позавидуешь.

Король вновь оглушенно вздохнул.

– Пить, – пробурчал Генрих себе под нос глухим голосом. – И пусть эти крикуны закроют свои пасти. У меня уже разрываются барабанные перепонки.

Кравчий до краев наполнил золотой кубок Генриха, в то время как певцы замолкли и в смущении удалились. Генрих, который редко выглядел злым, вытер свои жирные губы рукавом из белого сатина, стукнул кулаком по столу и крикнул:

– Винчестер, друг мой, придумай что-нибудь другое. Я умираю от скуки.

Кардинал почуял недоброе. Растерянно он оглянулся вокруг себя и встретился взглядом с герцогом Норфолком. Тот улыбнулся, выступил вперед, поближе к королю, и поклонился. Этого мгновения он ждал давно.

– С позволения вашего величества для вас споет моя племянница, Екатерина Говард. Ничто не идет в сравнение со свежим, юным голосом молодой девушки, когда нам угрожает мрачное настроение.