– Оставайтесь здесь, – сказал Гийом своим людям, – я сейчас вернусь.

И он, перепрыгивая через ступеньки, поднялся в женские покои. В руке у него был обнаженный меч, а золотые шпоры звенели о камень. Во сне он так часто поднимался по этой лестнице, что она показалась ему очень знакомой. Все это походило на внезапное наступление, и, действительно Матильда была защищена так же хорошо, как Брион.

За первой же дверью, которую он распахнул, он обнаружил Матильду. Она сидела там среди женщин, которые ткали или вышивали и трещали как сороки. Скудного света зимнего дня не доставало, затянутые промасленной бумагой окна были слишком узки. На стенах горели факелы и распространяли теплый свет и сильный запах смолы. Яркие, украшенные вышивкой наряды женщин как будто согревали комнату, холодную, несмотря на пылающий камин. Некоторые женщины пели, но испуганно прервались на полуслове, когда он вошел. Гийом смотрел лишь на Матильду.

Она сидела очень прямо и была занята шитьем. Темно-синее платье подчеркивало белокурость ее волос и изящество фигуры. Рядом с ней сидела старуха в крестьянском чепце и усердно пряла шерсть.

Когда дверь от мощного удара распахнулась и ударилась о стену, все взгляды женщин обратились к забрызганному грязью человеку, который стоял на пороге с обнаженным мечом. Раздались крики, женщины бросились, ища защиты, к Матильде, которая даже не пошевелилась. Ей хватило одного взгляда, чтобы, несмотря на слой грязи, узнать рыцаря.

– Так это вы, – сказала она, и презрительная усмешка тронула уголки ее губ.

Невольно она села еще прямее, как будто собиралась приготовиться к схватке. И все же Гийом заметил, что, когда она откладывала шитье, руки ее слегка дрожали. Но в ее голосе он слышал лишь иронию и легкое пренебрежение. В нем вновь вспыхнула ярость, которая утихла было при виде ее красоты. Он забросил плащ на спину, сунул меч в ножны и обратился к женщинам:

– Все прочь отсюда!

Преисполненная возмущения, Матильда вскочила со своего места.

– Кто дал вам право распоряжаться здесь?! Тут приказывает мой отец, господин герцог, и никто, кроме него, не может сказать ни слова моим женщинам.

– Пусть они уйдут добровольно, – угрожающе сказал Гийом, – а не то…

Он вновь положил руку на меч. Успех его слов был впечатляющим. Как стая испуганных голубей, дамы бросились к двери, толкая друг друга и путаясь в своих длинных юбках. Когда исчезла последняя из них, Гийом закрыл дверь и подошел к Матильде. Холодно и отчужденно, презрительно поджав губы, она села на свое место. Увидев это, он разгневался еще сильнее, хотя одновременно и восхищался нежностью ее кожи, изящной шеей и лучистыми глазами.

– Долго вы собираетесь на меня смотреть, – сказала Матильда едко, – как бык на процессию? Что вам здесь нужно?

В нем проснулась грубость и свирепость древних викингов, чья кровь текла в его жилах. Он любил эту девушку, которая насмехалась над ним, и она будет помнить его, чего бы это ни стоило.

Он быстро наклонился, схватил ее длинные косы, свисавшие через плечо, и сдернул девушку со стула так сильно, что она вскрикнула от боли. Этот крик заставил его лишь вздрогнуть, ибо он часто слышал его, когда мстил ей во сне. Он крепко зажал ее косы в руке и несколько раз ударил ее другой рукой. Ее голова моталась из стороны в сторону, она поднесла обе руки к лицу, чтобы защититься от града мощных ударов, но тогда он принялся бить ее по всему телу. Она упала к его ногам на пол, и он наступил на нее сапогом. Матильда застонала, но не молила о пощаде и не кричала больше. Быть может, она плакала, но он не видел этого, ярость ослепила его.

Медленно иссякало его бешенство и неистовство, но ему казалось, что оскорбление все еще не смыто. Он намотал обе ее косы на руку и протащил скорчившуюся Матильду по всей комнате. Бросил ее на соломенную циновку, расстеленную на каменных плитах, последним пинком отшвырнул ее к камину и лишь тогда отпустил косы.

Она не шевелилась. В разодранном платье, с окровавленными плечами и исцарапанной шеей, она, скорчившись, лежала в углу, как безжизненное тело, тихо стонала, как раненый зверь. Он сказал глухим голосом:

– Отныне ты долго будешь помнить о любви ублюдка.

Она не пошевелилась, а снаружи послышались голоса, крики и приказы. То были слуги и воины замка, которые спешили на помощь. Быть может, среди них был и сам Бодуэн. Гийом еще раз склонился над ней, вытащил кинжал и отрезал прядь ее светлых волос. Внезапно его охватило непреодолимое желание заключить ее в объятия и покрыть все тело поцелуями. Он поспешно отвернулся и вышел…

Снаружи ему пришлось пробивать себе дорогу кулаками и рукоятью меча, и он не обращал внимания, кто попадался ему на пути, мужчина или женщина. В своем зеленом остроконечном шлеме с пластиной, защищавшей нос, которая делила его лицо на две половины, с диким взглядом и поднятым мечом он производил столь устрашающее впечатление, что толпа расступилась. Несколькими прыжками, звеня шпорами, он сбежал с лестницы.

Во дворе он бросился к своим товарищам, которые мирно пили вино, предложенное смотрителем винного погреба Бодуэна. Сам граф был на охоте, но слуги знали, как должно принять свиту герцога Нормандии. Они только не догадывались, какому наказанию подверглась их госпожа от руки этого герцога. Монтгомери подошел и предложил ему кубок вина.

– Твое здоровье, Гийом! Выпей, ты, наверное, умираешь от жажды.

Он залпом опустошил кубок и бросил его на землю.

– По коням, – приказал он, – мы едем домой.

Удивленные рыцари переглянулись. Но зная, что он не терпит никаких возражений, с сожалением вскочили на лошадей и вонзили им в бока шпоры.

Так же стремительно, как и появились, они пронеслись по городу, проехали сквозь ворота и скрылись.

Граф Фландрии остановился у постели дочери и дал волю своему гневу. Уже полчаса он неистовствовал, бегая между кроватью и камином, как зверь в клетке. И за все это время Матильда не произнесла ни слова.

Она забралась под одеяло, так что были видны лишь косы и верхняя часть лица… и повязки, которые ей наложили. Ее служанки и цирюльник замка потратили целый час на то, чтобы смазать все ушибы, ссадины и глубокие раны бальзамами, маслом и целебными снадобьями. Она терпела все это, не жалуясь и не говоря ни слова. Теперь она безучастно наблюдала, как гневается отец и сулит кровавую месть Гийому. Граф был все еще в грязном охотничьем костюме, и его сапоги оставляли на сирийском ковре, этой невероятной роскоши, которая ценилась выше, чем гобелены, огромные следы. Он еще не ел, и Матильда надеялась, что вскоре его желудок даст о себе знать, ибо ее мучили ужасные головные боли и она хотела побыть наедине со своими мыслями. Но, судя по всему, граф не был голоден. Состояние, в котором он нашел свою дочь, заставило его забыть о еде.

Внезапно он остановился, широко расставив ноги, у занавеса, который прикрывал альков.

– Уже утром я созову всех своих людей, – сказал он и взмахнул арапником, – и мы выкурим из норы этого вонючего волка. Я не вернусь до тех пор, пока его голова не будет приторочена к моему седлу.

Повязки мешали Матильде язвительно улыбнуться. Она знала, как ее добрый отец ненавидит войну, и он никогда не упражнялся с оружием, кроме тех случаев, когда охотился в лесах на зайцев или вепря. Конечно, он был отважным человеком и желал сохранить свою честь, но был к тому же бесконечно ленив.

Но в этот раз, казалось, он был настроен решительно. Он уже поднял руку, готовый произнести торжественный обет, как вдруг услышал голос, который для столь жестоко израненной девушки звучал чересчур спокойно:

– Прошу вас, отец мой, не клянитесь, ибо вы не исполните своей клятвы.

– Как?! Я не исполню своей клятвы? – прогремел Бодуэн. – Кто мне помешает в этом?

– Вы сами, отец мой. От меня не ускользнуло ваше пристрастие к Гийому. Вы ведь очень цените этого человека.

– Это уже прошло. После того, что он сделал с тобой, я с ним встречусь лишь на поле битвы.

– Хорошо, – сказала холодно Матильда. – Тогда я помешаю вам в этом. Какое произведет на всех впечатление ваше нападение на своего собственного зятя? Тем более, если вы еще потерпите поражение?

Как подкошенный, граф Бодуэн Добродушный рухнул на стоявший рядом сундук.

– Моего зятя?! Матильда, ты хочешь сказать, что желаешь выйти за него замуж?

– Конечно.

– После всего, что он сделал с тобой?

Матильда с трудом приподнялась, облокотилась на подушки и, указывая на многочисленные повязки, добавила:

– Лишь гордый человек может вторгнуться в чужой город только для того, чтобы наказать девушку, которая его оскорбила, почти на глазах у ее отца. Никто другой не достоин меня так, как он.

* * *

Граф Бодуэн еще спал, когда ранним утром следующего дня гонец Матильды перешел подъемный мост и быстрой походкой направился в Нормандию, дабы сообщить Гийому о том, что его сватовство принято.

Воины Бодуэна тоже еще спали и не догадывались, что их зимний военный поход откладывается на неопределенный срок.

После того, как гонец, преклонив колена, передал пергамент из Фландрии и капеллан прочел его Гийому, тот откинулся на своем высоком стуле и на некоторое время закрыл глаза. Его сердце неистово билось. Он не мог поверить в свершившееся чудо. Неужели сон превратился в явь?

Вскоре уже все герцогство, весь двор, он сам лихорадочно занимались приготовлениями к празднеству, ибо юной герцогине Нормандии следовало оказать самый торжественный прием. Но радость Гийома от того, что Матильда была готова стать его женой, длилась недолго. Случилось непредвиденное.

Папа Лев IX запретил этот брак на том основании, что молодые люди были двоюродным братом и сестрой в пятой степени родства. Браки среди родственников позволялись тогда лишь в седьмой степени родства. Легко было увидеть, что подобные основания были лишь отговоркой, ибо курия всегда допускала исключения. Но высочайший представитель церкви был личным врагом Бодуэна из Фландрии и боялся, что его власть укрепится благодаря этому браку.