Он вел себя как последний дурак, и удар по его гордости был таким же ощутимым, как и по его карману. Но была и еще одна причина, по которой Мэтью отказался обратиться в полицию.

Рейнолдс, должно быть, работал на графиню; это было единственным возможным объяснением. Об этом говорили не только оставленные пятьдесят гиней — сумма, о которой было известно графине, но и намеки Рейнолдса на известные алмазы и французских дам, которые он делал на корабле. Графиня позволила ему добраться до Кейптауна, но решила, что дальше он должен познать самый трудный путь. Без сомнения, Рейнолдс следил за ним еще в Лондоне и выкупил камень у ювелира. Интересно, что они будут делать с недостачей тысячи фунтов — с деньгами, которые он отдал Николасу.

Осознав свою собственную глупость и всю серьезность ситуации, в которой оказался, Мэтью вспомнил графиню и ее уроки. Горько усмехнувшись, он понял, что обучение еще не закончилось. Она продолжала закалять его характер, проверять его, выявлять его силу и слабость. Она хотела узнать, достаточно ли он настойчив. Мэтью громко рассмеялся и начал быстро одеваться. Он упаковал свои вещи, уложив в меньший мешок несколько смен белья и все самое необходимое. Остальное придется продать. Он снова осмотрел свои кольца, булавки для галстука и запонки. Часы он сохранит, а прочее тоже продаст.

В кармане Мэтью нашел железнодорожный билет до Веллингтона и немного мелочи. Он спустился вниз расплатиться по счету и узнать, где можно продать свои вещи. Потом он пошел на вокзал. У него не хватило бы денег, чтобы нанять двуколку или заплатить за место в экипаже — особенно если придется покупать заявку на участок и снаряжение. Он не мог себе позволить даже поездку в фургоне. Но, черт возьми, он отлично дойдет пешком!

Глава третья

Две недели спустя Мэтью все еще шел. Если в начале он двигался довольно бодро, то теперь все чаще спотыкался.

На первом этапе путешествие доставляло ему удовольствие; воздух был теплым, пропитанным ароматом плодородных долин. Он купил себе еды и наполнил водой флягу до того, как покинуть Веллингтон, маленький сонный городок с широкими пустыми улицами и спокойными медлительными людьми. Движение на дороге было весьма оживленным; транспортные средства, принадлежащие местному населению — двуколки и экипажи, — спешили в сторону алмазных копей, запряженные волами фургоны везли туда припасы. Мэтью шагал вперед с легким сердцем и уверенной решимостью, чувствуя себя молодым, сильным и независимым.

Эта земля была прекраснее, чем он себе представлял. Несмотря на то, что лето уже подходило к концу, на виноградниках вблизи богатых ферм кое-где еще не сняли спелые гроздья, а на деревьях было много фруктов. Мэтью пересекал горные перевалы, пробирался по мрачным ущельям и каньонам, спускался в долины к берегам рек, вдоль которых росли ивы и стройные кипарисы. Каждое утро он просыпался рано, чтобы увидеть, как восходящее солнце поднимается над горами, пока туманный сумрак еще лежит в долинах.

Но вскоре он вступил в обжигающую жару, тишину и одиночество почти беспредельной пустыни Кару. Бесплодное плато простиралось перед ним до самого горизонта на бескрайнем просторе, где не было ни деревца, нарушающего монотонный серо-коричневый пейзаж. Дорога превратилась в грубую бурую колею, наезженную колесами тяжелых фургонов; она бежала извивающейся лентой среди песчаного, поросшего кустарником вельда, пересекая высохшие русла рек и глубокие овраги.

И все же в Кару была собственная привлекательность. Суровость пейзажа восхищала взгляд; рассветы и закаты поражали своей дикой красотой. То тут, то там среди сухих кустарников мелькали усыпанные желтыми цветами мимозы и красные алоэ, а внимательный взгляд мог обнаружить мелких грызунов, которые скрывались при приближении Мэтью. Но его радость от нового для него окружения была недолгой; ее омрачала изнуряющая жара.

Жара изматывала; Мэтью даже не мог вообразить, что она может быть столь изнуряющей. Солнце светило с безоблачного неба, опаляя его спину с безжалостной силой и ослепляя глаза. В этом дьявольском пекле вверх поднимались миниатюрные смерчи, и серые камни разогревались до такой степени, что до них нельзя было дотронуться.

Одежда Мэтью износилась и покрылась пылью. Его соломенная шляпа пропала, слетев с него на горном перевале и оставив его золотую голову непокрытой под палящими лучами солнца. Его грубые башмаки истрепались, и теперь Мэтью хромал из-за огромных мозолей, покрывших его ноги. Мошкара тучами вилась над его головой, попадая в глаза, которые и без того слезились от жары и пыли. Несколько раз он подвергался нападению слепней; их жала оставляли болезненные язвы на его теле.

Единственным звуком в этом безмолвии был шум ветра, единственным запахом — терпкий запах колючих кустарников. Если днем солнце еще немилосердно палило землю, то по ночам уже становилось свежо и прохладно, и Мэтью ежился на своем одеяле под чистым небом, на котором звезды сияли как алмазы, к которым он стремился.

Теперь дорога была почти постоянно пустой. Только иногда мимо него проносился экипаж, везущий счастливых пассажиров к реке Вааль, оставляя Мэтью на обочине глотать пыль и страдать от унижения. Фермы встречались все реже; возле них паслись немногочисленные овцы и тощие козы. Мэтью случалось просить там воды, и хотя ему не отказывали, он понимал, что его изможденный вид и оборванная одежда выглядят подозрительно, и он спешил продолжить свой путь. Иногда он видел впереди огромные озера чистой воды и с новой энергией и надеждой спешил к ним, но когда приближался, они исчезали, и он со стоном отчаяния сознавал, что это были миражи. Мэтью страдал от голода и жажды, слабел, но ни разу не подумал о том, чтобы повернуть назад.

От жары и голода у него начинали пугаться мысли. Он жалел, что с ним рядом нет Николаса; мечтал об Изабель, наделяя ее такими качествами, которыми не обладала ни одна земная женщина; предвкушал злость Фредди, когда тот узнает, что его брат стал самым богатым в мире человеком. Временами воспоминания о доме приобретали такие причудливые и странные формы, что причиняли ему боль не меньше, чем его нынешнее состояние.

И всегда у него над головой кружили стервятники, которые, казалось, следили, как он ковыляет по жаре и пыли, и ждали, когда он упадет, ждали, ждали… Он никогда не представлял себе, что пустыня может быть такой огромной, жара такой невыносимой, а одиночество и тишина такими мучительными.

Наконец он понял, что идти лучше по ночам, а днем, пока солнце высоко, спать. Теперь он стал продвигаться быстрее, до того самого дня, когда потерял дорогу.

Как только солнце садилось, Мэтью отправлялся дальше. Это было самое лучшее время дня; воздух был свежим, но не холодным, и яркие краски заката — розовые, оранжевые, алые — окрашивали сгущающиеся сумерки над суровым ландшафтом. Продвигаясь вперед, Мэтью попытался подсчитать, сколько он уже прошел. От Веллингтона до алмазных копей было примерно 550 миль, а он шел уже семнадцатый день. Допустим, размышлял он, он проходил миль по двадцать в день. Это значит, что он преодолел около 340 миль, и ему осталось еще миль двести. Получается, что он прошел больше половины. Мэтью попытался улыбнуться, но спекшиеся и потрескавшиеся губы не слушались его. Он прибавил шагу, однако, стертые до крови ноги слишком болели, чтобы он мог идти быстро.

Небо было безоблачным, но узкий серп луны слабо освещал дорогу, по которой шел Мэтью. Иногда он останавливался и смотрел себе под ноги, чтобы убедиться, не свернул ли с колеи. Уже несколько дней не встречалось ни одной фермы, и у него кончился запас воды. Оставшись без шляпы, он постоянно страдал от головной боли. Вот и сейчас у него сильно болела голова и пересохло во рту.

Вдруг он ясно услышал звук своих шагов по твердой, спекшейся земле. Он остановился. Тишина была абсолютной, она, казалось, давила на него. Мэтью напряг слух, но не смог ничего расслышать. Он был один в темноте, совершенно один в огромной пустоте африканской пустыни. Впервые Мэтью почувствовал страх.

Теперь его шаги зазвучали еще громче. Страх поднимался в нем, и он начал нервно оглядываться, однако не сознавал, чего же он боится.

И тут он обнаружил, что свернул с дороги и бредет среди зарослей кустарника. Он выругался и чуть замедлил шаг, но споткнулся обо что-то и упал вперед, подвернув ногу.

Его пальцы нащупали груду камней; Мэтью попытался подняться на ноги, но острая боль пронзила его лодыжку. Дотронувшись до чего-то холодного и непонятного, он пригляделся и вскрикнул от неожиданности. Это была рука, человеческая рука, торчавшая из груды камней. Несколько мгновений он смотрел на этот зловещий предмет, пока не понял, что под камнями находится тело, и что он споткнулся о могилу. Его охватил настоящий ужас; по спине побежали мурашки, на лбу выступил холодный пот, и Мэтью в страхе быстро заковылял прочь, насколько ему позволяла его травмированная нога.

Он шел все дальше, до тех пор, пока, обессилев, не упал, почти плача от боли и ругая себя за глупость. В темноте было невозможно найти дорогу, да он и не мог уже идти. Наконец боль в ноге немного утихла, и он заснул.

Проснулся Мэтью от жары и боли. Солнце, казалось, висело прямо над ним; голова раскалывалась от боли. Нога онемела, а лодыжка так распухла, что он не представлял себе, как сможет подняться.

— Но я должен, — вслух пробормотал он. — Я должен вернуться на дорогу, или я погибну. — Непроизвольно он поднял глаза к небу и увидел стервятников, кружащих над ним. Он им не достанется, ни за что не достанется.

Он огляделся в поисках какой-нибудь палки, чтобы сделать из нее костыль, но поблизости ничего не было. С большим трудом он поднялся на ноги, и острая боль пронзила его. Мэтью беспомощно озирался, стараясь обнаружить хоть какой-то признак дороги, потому что он не имел ни малейшего представления, в каком направлении он в страхе бежал от могилы. Но вокруг не было ничего, что могло бы указать, идти ли ему вправо или влево; оставалось идти наугад.