Лина Мур - Королевство моих преступлений

– Нет, пожалуйста, Мира, не надо…

– Я хотела брыкаться, хоть как-то оттолкнуть их, только бы не чувствовать их рук на себе, не видеть их голыми. А они раздевались, сначала первый, потом второй и третий. Четвёртый лишь наблюдал и ждал, когда подойдёт его очередь. Я закрыла глаза, только бы не смотреть на их члены, которыми они били меня по лицу, сопровождая всё гоготом и пошлятиной, как в самом безобразном порно. А затем уже в ход пошли руки, меня схватили за волосы и, угрожая ножом у горла, заставили смотреть. Им нравилось насилие, и до сих пор они его предпочитают, но большего они себе не позволяли. Только руководили моими руками и пальцами, дрочили себе ими, тёрлись о мои губы, о слюни, стекающие по подбородку, и кончили прямо на лицо, отчего меня стошнило снова. Меня рвало, и я могла бы умереть, захлебнувшись, если бы не Карстен, перевернувший меня ногой набок. Меня не только рвало, я от страха даже лужу наделала, так как контролировать тело и позывы было невозможно. Это всё снимала Саммер, ожидая, как и другие, что же будет дальше. Они все были там. Сидели и улыбались, я это чувствовала. Карстен спросил Беату, так ли чиста жертва, которую она преподнесла ему, её Кровавому Валентину. Беата предложила проверить. Я помню слёзы, никому не нужные. Помню, как противно было, когда Карстен перевернул меня на спину и раздвинул мои ноги. А потом что-то холодное, очень холодное пронзило моё тело, и боль сковала все суставы. Каждую мышцу внутри заморозило от того, с какой силой и жестокостью Карстен последовал предложению своей невесты пластиковым фаллоимитатором. Был смех. И, правда, смешно, когда твоим первым мужчиной становится невидимка с пластиковым членом. Были аплодисменты, и его довольный голос, вещающий, что проба снята, и теперь он с радостью примет подношение. Как в тумане я видела кровь… мне казалось, что её очень много на этой игрушке, которую бросили прямо рядом с моей головой. Карстен трогал меня, медленно поглаживая… и это было так страшно, потому что я ничего не могла сделать, даже крикнуть не могла. Только внутри орала, как бешеная. Орала и умоляла его не трогать меня больше. Самое ужасное в том, что я ждала продолжения, зная, что оно последует. Это было только началом по их задумке. Конечно, как же ещё наказать ту, что отказала самой главе сестринства и невесте главного Всадника. Это оскорбление, которое они не собирались мне прощать. Он повернул меня и уложил к себе на колени так, что моё лицо было в моче, моей моче, оставшейся на грязном полу. Первый удар…

– Умоляю, Мира, хватит… хватит… – скулит Рафаэль, но я вся там, в той темноте и боли.

– Я сначала не поверила, что он это сделал, да и больно не было. Затем второй, третий, четвёртый, пятый. Его ладонь ускорялась, под дружное подбадривание продолжать, под предложения взять что-то потяжелее, и я чувствовала, как моя кожа горит, как полыхает адским огнём, а Карстен не останавливался, ему нравилось то, какие звуки я издаю, как катятся мои слёзы. Он наблюдал, проверяя мою реакцию на боль, и когда я думала, что всё, это конец, и не вынесу больше, то бросил меня на пол и облил водой со льдом. Удивительно то, что кожу даже не начало покалывать, она просто атрофировалась, или же это мои чувства атрофировались настолько, что весь ужас от дальнейшей расправы стал безразличен. Ему нужна была чистая жертва, а я была вся в рвоте и вони, поэтому третьим ведром воды, я была заморожена во льду. И они ждали, пока он растает, а этого не происходило. Хотелось сдохнуть, и я думала, что вот-вот это произойдёт, но Карстен не дал мне того, чего я просила. Он убрал лёд и шлёпнул меня по щеке, заставив открыть глаза, и приказал смотреть, запомнить его, потому что теперь я стала принадлежать ему. Его руки я ненавидела и боялась. Его голос причинял такую боль, от которой я не могла дышать. И я знала, что сейчас он это сделает. Сделает то, из-за чего я не смогу жить дальше. Но всё произошло иначе. Он оттолкнул меня, и я ударилась головой, отчего мне сначала показалось, что я просто выдумала происходящее. Жуткая трель в голове, пульсация висков и затылка. Снова был туман перед глазами, но я слышала выстрелы, крики, угрозы, просьбы вызвать скорую, а я лежала и смотрела, как девушки пытаются сбежать, но на них был наставлен пистолет. И ведь, по идее, надо молиться на спасителя, верно? Увы. Так легко всё не простят. Комната, где собрались очевидцы, практически мёртвый Всадник, напуганные девушки и я, голая и униженная. Нет… нет, так легко меня не отпустили и Оливера тоже. Его заставили доказать, что любовь его настолько сильна, что он готов забрать жертву у Кровавого Валентина и сделать только своей. У всех на глазах. Только при этом условии они готовы были выпустить всех и помочь своему умирающему другу. Я помню, как Оливер ласково уверял меня в том, что всё будет хорошо. Он рядом, и ничего больше мне не угрожает, а потом боль и холод парализовали тело. Он трахал меня на глазах у всех и доказывал этим, что я принадлежу ему. Оливер доказал, только вот не представлял, что с тех пор никогда не станет тем человеком, который вызовет во мне хоть немного желания попробовать иначе. Но конец ведь всегда печален, верно? – Горько замечаю я и поворачиваюсь к Рафаэлю. Он плачет, как глупый мальчишка, с болью и ужасом слушая меня.

– И конец наступил тогда, когда появился наглый и грязный отброс, считающий, что ему всё можно. Да и я думала, что сильная, раз пережила тот ужас и смогла жить дальше, то и похожий тоже переживу. Я сама хотела его, чтобы убедиться – ты ничем не отличаешься от них, и я доверилась фантазиям, а не человеку. Я знала всё. Знала, что ты подмешал в мой бокал наркотик. Я учуяла его раньше, чем ты передал мне бокал. Но твой был сильнее, чем их, который помог мне отчасти забыть всё, а твой всегда держал в сознании. Твоё поведение выдавало тебя. Ты сыграл роль, которую играл когда-то Карстен. Ты был им и завершил то, что ему не удалось. Он бил рукой, оставляя лишь неприятное покалывание. Ты же бил ремнём, оставив на моей коже гематомы и кровь. Он не успел изнасиловать меня, а вот тебе… ты изнасиловал не только моё тело, но и душу, сердце и разум. Ты превратился в адскую собаку, разодравшую меня в ту ночь окончательно. И теперь можешь быть счастлив, ты переплюнул всех здесь и добрался до меня именно так, как они мечтали. Ты стал Беатой, Саммер, Всадниками Апокалипсиса и ещё сотней студентов, ненавидящих меня в одном лице. Поздравляю, можешь собой гордиться, – выплёвываю каждое слово, и это не приносит облегчения, наоборот, ещё больше злит меня, потому что слезам его я не верю. Этим глазам не верю и бледным губам, шепчущим что-то, тоже не верю. Я сама виновата и теперь научена окончательно – нет в моём мире честности и чувств, всё построено на жестокости и боли. Я их королева. Я их предводитель, и так будет до конца.

Намереваясь уйти и поставить точку, не многоточие, не двоеточие, не запятую, а именно точку в том, на что этот урод обрёк меня снова, подхожу к двери, как его рука хватает меня за запястье. Одно прикосновение. Слышу его голос, орущий в ту ночь, как он любил. Его дыхание так близко. За спиной. И я слышу свист ремня и его оскорбления. Он, чёртов Рафаэль Лоф, вызывает внутри неконтролируемый всплеск агонии из ярости и боли, из обиды и злости, из унижения и несбывшихся надежд. Это всё, как яростно несущийся на меня ком сумасшедших эмоций, затмевает сознание и превращает меня в безумную.

– Не смей прикасаться ко мне! – Кричу, вырывая свою руку, и толкаю его в грудь.

– Мира… я же не знал… я не хотел…

Лучше бы он этого не говорил. Лучше бы не смотрел на меня вот так печально и с сочувствием, ведь это добивает. Как гвоздь в мой убогий гроб, в который он меня положил тогда.

– Не знал?! Не хотел?! Ты хотел, ублюдок! – Изо всей силы, что у меня есть, обрушиваю кулаки на его плечи.

– Ты избил меня, подонок! Ты изнасиловал меня, сукин сын! Ты был им! Ты сделал то, чего я так боялась! Ты, грёбаный урод, обоссал моё лицо и предложил мне сдохнуть! Но я жива, понял?! Я живу и буду жить! Это ты подохнешь! – Я луплю его, что есть мочи. Я бью по лицу, по голове, по груди, везде, куда придётся и не могу остановиться. Руки болят. Их дерёт, а он позволяет мне лупить себя нещадно и даже не отворачивается. А мне мало, хочу, чтобы и ему было так же больно, как и мне тогда. Так же страшно… так же одиноко! Хочу причинить ему такую боль, которую он никогда в жизни не забудет! Хочу убить его!

– Ты за неё отмстил мне! За эту суку, которую трахали все кому не лень! Ты предал меня! – И вот в самый неподходящий, самый унизительный момент, когда я должна быть сильной, появляются слёзы. Они текут по щекам, не прекращаясь, и я задыхаюсь от их соли, разъедающей моё лицо, и как будто впитывающейся в кожу, ещё глубже, несущейся к израненному сердцу, и это ещё больнее.

– Ты не спросил меня, что случилось! Ты не доверял мне! Ты обманул меня! Это ты… ты всё это сделал со мной! Ты хоть представляешь, что со мной было после всего? Ты знаешь, каково это – не знать, что предпринять, чтобы остановить кровь? Ты в курсе, сколько я денег отвалила, только бы мне хоть чем-то помогли в этом проклятом доме престарелых? Сколько капельниц мне поставили, и что сидеть я не могла несколько дней! Я жить не хотела из-за тебя, потому что грудь драло! Всё болело! Буквально всё. Ты чуть не убил меня, козёл! А что ты с ней сделал? Пожалел эту суку! Пожалел! – Я ору, как больная, и бросаюсь на него. Мы падаем. Рафаэль оказывается на спине, а я кулаками, ногтями, всем, что попадается под руку, бью его по лицу, снова по голове, по груди, рву на нём футболку и плачу, навзрыд, не щадя ни себя, ни его. Мне так больно!

– Ты воплотил мой самый страшный кошмар в жизни! Это сделал ты! Ты не приехал ко мне! Не приехал туда… не приехал, не раскаялся… ты не любил! Не любил! Ты использовал меня! Ты жаждал отмстить мне за то, что тебе было удобнее видеть! Ты уничтожил меня! Это ты вырвал моё сердце, избил его, изнасиловал и облил своей мочой, а потом нож в нём оставил! И он во мне… во мне… – руки обессиленно падают. Пальцами сжимаю его футболку и плачу, не желая больше останавливаться. Как же мне больно. Почему он? Почему со мной? За что?