Устало смотрю на футбольное поле, где проходит дружеская встреча братства «Альфа» с «Омегой», и даже объявление перерыва радости не приносит, когда ни одна из моих девочек не выходит, чтобы развлечь толпу студентов. Ждали, что я сдамся, и Оливер сможет переубедить меня или как-то напугать. Все поворачивают головы, перешёптываются и указывают на девушек из сестринства, расположившихся в центральной зоне, предназначенной только для нас. Только вот Сиен и здесь нет. Гордо приподнимаю подбородок и демонстрирую им, что моё слово – закон. Ложь… ведь я помню, что до сих пор не смогла наказать одну из своих сестёр, не в силах выполнить то, чем грозила. И мне кажется, что все об этом знают. Именно это они обсуждают в перерыве, хотя это, возможно, тоже моя фантазия. Но кто-то из них сейчас улыбается, понимая, что самое время напасть. Тот, кто прислал мне фотографию тайного свидания. Завтра. Я исполню наказание завтра, а сегодня пусть, как и перед любой предстоящей битвой, произойдёт пир.

– Я ухожу. Надоело смотреть на эту никчёмную и бездарную игру, – обращаюсь к девушкам, поднимаясь со скамейки, как только парни снова выходят на поле.

– Ты домой?

– Вернёшься?

– А в бар пойдёшь?

Закрываю на секунду глаза, поднимая руку и успокаивая их галдёж. И без того голова болит от криков болельщиков. Конечно же, за Оливера.

– Я даю вам своё разрешение на посещение общей вечеринки в нашем баре. Но запрет на вульгарное и неподобающее поведение, порочащее наше сестринство, остаётся в силе. Угрозу я исполню, если до меня дойдут фотографии с доказательствами нарушения. Хорошего вечера.

Я слышу их восторг, их счастливые «класс», «ура», «наконец-то», и усмехаясь тому, как же они глупы, пробираюсь к выходу. Вероятно, в будущем я буду использовать этот вечер и своё разрешение, как удар по ним. А, вероятно, я просто устала и вновь хочу побыть одна, не улыбаться, делая вид словно рада. Не играть эту чёртову роль, а тихо скулить, потому что мне очень плохо. В груди давит, и даже дышать нечем, хотя на улице уже похолодало, и воздух свеж и чист. Но у меня предчувствие, как тогда, что мне вновь будет больно. Я так изнурена этим, и больше не понимаю смысла моего пребывания здесь.

Медленно прогуливаюсь до дома, оставляя позади жужжащий стадион, и мне нравится не видеть никого на своём пути. Нравится ощущать себя одной, но не одинокой. Если бы всё было иначе. Если бы… и мне так хочется сейчас изменить прошлое. Хочется не проверять свою силу, а быть слабой с тем, кто знает обо мне больше, чем другие. Но это так отвратительно горевать о том, что абсолютно несбыточно. Мне противно от того, о чём я думаю. Противно осознавать свою вину в том, что произошло. Противно.

В доме тихо, и я направляюсь на кухню, чтобы перекусить. Отмечаю, что всё прибрано и блестит от чистоты. Заглядываю в холодильник и понимаю, что ничего не хочу. Я, как оторванный кусок вселенной, брожу и не знаю, к кому бы присоединиться, чтобы не тосковать.

Поднимаясь наверх, замечаю, что дверь в мою спальню приоткрыта, и делаю глубокий вдох. Меня ждут. Всадники. Они пришли сюда раньше, увидев, что я покинула стадион в одиночестве, и никто меня не сопровождает. Я сполна получу за то, как нещадно оттянула время. И мне всё равно. Правда, ничего не чувствую больше, даже страха.

Толкаю дверь и вижу, что не в моей спальне горит тусклый свет, исходящий от лампы, а в той комнате, которая была закрыта на ключ. В его комнате. Сглатывая, медленно подхожу к ней и, набираясь мужества перед тем, как вновь оказаться в воспоминаниях, делаю шаг, затем ещё и ещё, пока аромат химии и спёртого воздуха не проникает в мои лёгкие, моментально забивая их. Всё осталось на своих местах, только вещей нет, лишь разбросанные грязные тряпки, баллончики с краской, листы бумаги, какие-то разводы на полу. Дверь в ванную тоже открыта, и оттуда слышится, как включается вода. Поворачивая голову, ищу что бы такое тяжёлое взять. Здесь никого не должно быть. Но кто-то находится рядом, считая, что я не появлюсь раньше. Мой взгляд бегает по смятой постели и изрезанным, заляпанным серым простыням, пока не цепляется за яркий мазок алой краски на стене.

Отшатываюсь, словно меня ударили, затем снова. По груди. По сердцу. По разуму. По всему, что так не защищено сейчас. Бешеный пульс глухим стуком отдаётся в висках и в затылке. Я вся дрожу от ужаса и, одновременно, от восхищения, ведь вся стена над кроватью и даже часть потолка изрисованы картиной.

Портрет девушки. Мой портрет, как живой, смотрит на меня. Из глаза девушки течёт слеза. В её руке окровавленное сердце, которое девушка держит, протягивая мне, и с него сочится кровь, а капли скатываются ниже к кровати. И там я вижу его. Рафаэля. Он стоит на коленях, с опущенной головой. Его грудь вся изрезана, лицо изуродовано, и именно его сердце в моих руках, выдранное и искромсанное. Вокруг нас лица разных людей, окружающих меня в жизни. Сиен. Белч. Оливер. Мой отец. Калеб. Флор. И их очень много, они даже на потолке. Различные сцены. Ночь. Два человека на одинокой лавочке. Счастливое лицо. Моё. Лошадь, и его падение. Злость. Крики. Поцелуи. И это всё перемешано с плохими воспоминаниями. Кровь. Нож. Разрезанные запястья. Алкоголь. Слёзы. Вокруг него и меня надписи, и они повторяются снова и снова: «Прости меня», «Ты мой палач», «Мне чертовски плохо без тебя», «Дай мне шанс», «Я не могу так больше», «Забери единственное, что у меня есть».

С ужасом смотрю на эту картину и, кажется, что сейчас упаду в обморок от боли, которая мощнейшей силой разрывает меня вновь и вновь. Здесь нарисована практически вся наша история с самого начала и до конца. Открываю беззвучно рот и закрываю его, не замечая, что вода больше не журчит, и только тёмный замерший в проёме ванной комнаты силуэт бросается в глаза.

Лучше бы это были Всадники. Лучше бы наказание, чем встретиться лицом к лицу со своим страшнейшим кошмаром, с преступником, так жестоко убившим меня внутри.

Глава 21

Мира

Мой разум кричит: «Беги, будет больно. Беги отсюда». Но ноги не желают двигаться, я даже не вижу, что происходит вокруг, когда смотрю в его глаза, наполненные печалью и горечью. Я не знаю точно, на самом ли деле всё это происходит, или же я с ума сошла. Кажется, больнее быть не может, но с каждой встречей с Рафаэлем, это чувство собирается в огромный ком, готовый раздавить меня.

– Я… думал, что ты будешь там… – его голос дрожит, и он замолкает, отбрасывая в сторону кисти, которые, видимо, мыл.

Парень делает шаг, а я вжимаюсь спиной в шкаф, стоящий на другой стороне его бывшей спальни, и ничего не могу сделать.

– Я знаю, что ты не спишь в нашей кровати. Знаю, что ты боишься любых прикосновений. Знаю, что тебе страшно. Знаю, что ты не можешь пережить то, что я сотворил. Знаю, девочка моя, знаю, потому что и я больше не живу. Я не имею права молить тебя о прощении, ведь сам недостоин его, но прошу лишь выслушать меня и тогда решить, как со мной поступить. Я старался не попадаться тебе на глаза, перешёл на аудиолекции и практически не выхожу из своей комнаты, только по ночам, чтобы сидеть около тебя, пока ты спишь. Так мне спокойнее осознавать, что ты в безопасности, и я… это то, что я чувствую. То, как мне больно и страшно смотреть на тебя, потому что я…я раскаиваюсь, Мира, в том, что натворил. Прости меня… прости меня за то, что был слеп и глух к твоим словам, не доверял тебе и боялся, что ты окажешься чудовищем. Но это я чудовище и больше не могу так. Мне дерьмово настолько, что я готов карабкаться на стену и скулить от отчаяния. Я не знаю, что мне делать дальше. Поговори со мной, верни мне моё сердце, Мира. Вернись ко мне, ведь ты и есть оно, – он каким-то образом оказывается так близко, а я даже полностью не осознаю, что говорит мне. Страх и паника накрывают моё сознание, не позволяя даже закричать. Горло как будто пересохло. Язык прилип к нёбу, а голова сильно кружится.

– Я знаю, что простить меня невозможно. И я готов смириться с этим, но не с тем, что прошлое перечеркнёт всё наше будущее. Дай мне ещё один шанс, и я объясню, почему так поступил, почему сошёл с ума в ту ночь от боли. Мира, умоляю тебя, я подыхаю с каждым днём, минутой и секундой, зная о том, как тебе плохо. Дай мне всё исправить. Мы нужны друг другу. Только мы и спасём друг друга из этого дерьмового круга ада, на который нас с тобой обрекли, лишь из-за того, что мы влюбились…

– Вон, – хриплю, карябая ногтями дверь шкафа, и чувствую, что вот-вот упаду от нахлынувшего шквала эмоций.

– Мира…

– Вон… вон отсюда, – тянет руку. Дёргаюсь и оказываюсь запертой в углу между шкафом и стеной.

– Пожалуйста, так нельзя, понимаешь? Нельзя…

– Убирайся из моего дома… убирайся из моей жизни. Убирайся, – голос крепнет, туман в голове понемногу рассеивается и сменяется злостью, обидой и болью, когда смотрю на него. В эти жалкие и блестящие отчаяньем глаза.

– Ты не смеешь говорить мне всё это. Не смеешь умолять. Не смеешь просить меня о прощении. Ты грёбаный ублюдок, которого я презираю и которому желаю смерти. Я хочу видеть, как ты подохнешь… хочу слышать твои последние слова и наслаждаться этим. Не приближайся ко мне, иначе все узнают, что ты сделал. Я расскажу, и мне не будет стыдно. Я поделюсь с отцом, и тогда вся твоя семья подохнет вместе с тобой. Вон! Я сказала – вон! И никогда не попадайся мне на глаза! Не дыши со мной одним воздухом! Вон! – Жмурясь, так громко ору, что вены вздуваются на лице. Горло дерёт от силы голоса и от того, насколько мне паршиво внутри от своих же слов. Но я не могу себя контролировать. Мне страшно. Снова страшно видеть его так близко. Понимать, что я не была защищена, когда спала. Невыносимо осознавать случившееся и представлять в голове ещё более жестокие удары по своей коже. Мне просто страшно оказаться вновь жертвой обстоятельств и испытать боль. Не физическую даже, а душевную. Я полностью разочарована в жизни, в людях и в чувствах. Они для меня самое опасное, и в эти минуты, когда, распахнув глаза, никого не вижу перед собой, я не могу дышать. Хватаюсь за горло и скатываюсь по стенке на пол, обессиленно падая и сжимая пальцами кожу на шее. Хочется драть её ногтями. Опуститься ещё ниже и вырвать своё сердце, ведь оно так сильно ноет, скулит и рвётся на части от очередного обмана. Мне страшно верить во что-то. Страшно даже шелохнуться и остаётся лишь смотреть на разукрашенную стену, пытаясь выдавить из себя слёзы. Они нужны мне! Нужны, а всё так сухо! Везде сухо, и я не могу думать. Мысли прыгают, то возвращая меня в прошлое и заставляя вновь переживать момент, когда я лежала на кровати и молила о смерти, то напоминая о его слова, как ядовитый купол, накрывающие меня, и я схожу с ума. Вероятно, я всё же психически больной человек. А кто бы остался нормальным здесь? Кто? Все мы больны, все заражены жестокостью и желанием прикрыть свой зад, стремлением мстить и доказывать самыми ужасными способами свой авторитет, ведь иначе… иначе будет то, что случилось со мной.